Татарский отпрыск

Алексеев Николай Николаевич

"А изменился он сильно за это время!" — принимают мысли Марьи Васильевны иное направление.

"Просто признать трудно, а все ж красавец писаный! Так-то строен, и наряд, расшитый золотом, к лицу ему. Да!.. А отчего он одет, словно бы и татарину в пору? И тюбетейка на голове. Шапку-то, должно, забыл второпях… Голова выбрита гладко. Да и все так, как у татарина. Не лазутчиком ли он нашим среди татар пущен был, а как увидел, что, разузнавай не разузнавай, все равно горю не поможешь, потому наши с ними биться не могут, коли город родимый горит, он и прибег от басурманов

в Москву, чтобы помощь свою оказать кому-нибудь, вроде как нам: у него сердце доброе!"

"Так, должно, и есть. А все ж беспременно спросить надо, а то, что за притча! Все был русский князь, а тут на! Вдруг, заместо его, бритый татарин с тюбетейкой на голове очутился!"

Как раз в это время, когда мысли боярыни Ногтевой приняли такое направление, князь, пересилив свое смущение, обернулся к ней.

— Что, Марья…по старой привычке назвал он ее одним именем и тотчас же поспешно добавил: — Васильевна, тебе, кажись, тяжело тащить девочку? Дай ее сюда — снесу обоих, — произнес отступник.

Марья Васильевна беспрекословно передала Настю в руки бывшего князя.

Для силача Бахметова подобная ноша не казалась очень обременительной, и он, посадив на одну руку девочку, на другую Васю, зашагал по-прежнему легко и свободно.

Однако теперь Марья Васильевна пошла с ним рядом, не зная, в какое смущение повергает она своего прежнего милого.

— Тебя узнать трудно, Андрей! Ты сильно изменился, — начала разговор Марья Васильевна.

— Да… Я думаю… Да ведь и было с чего! — ответил бывший князь.

Марья Васильевна поникла головой.

— Андрей! — сказала она, помолчав, — Ты во всем винишь меня и клянешь свою прежнюю любу желанную!.. Андрей? — продолжала боярыня, и в голосе ее послышались слезы. — Верь мне, милый, дорогой! Я ни в чем неповинна, видит Бог! Судьба разлучила нас.

— Марья! Теперь уж все прошло и быльем поросло. Не прежний я, не прежняя ты, а все-таки слова твои мне всю душу воротят! Как вспомню все — инда кровь закипает!.. Ах, милая, милая! Многого бы не случилось, кабы не покинула ты меня! Если бы ты знала, если бы ты знала! — волнуясь, говорил князь дрожащим голосом.

— Знаю, милый, тяжко тебе было, да и мне нешто легче! Легче, думаешь? О! какое времечко пережить пришлось! — воскликнула Марья Васильевна. — Теперь, конечно, не то, — добавила она, — двенадцать лет время не малое, все успело улечься, да и позабыться кое-что. Теперь есть муж у меня, и люблю я его, прямо говорю тебе, люблю, хоть не так, как прежде тебя, а все же крепко. И в детках Бог послал мне утеху не малую. Забылось все помаленьку… А раньше, раньше, ой, как не сладко было! И судьбу кляла, и людей! Но Он, Великий, наставил меня, и помню я Его слова: верь, люби, терпи и надейся! И, скажу тебе, Андрей, в этом вся жизнь! Отними одно слово отсель — и другие не нужны, и жизнь опостылит!.. С той поры я счастлива, Андрей! — говорила молодая женщина, и очи ее спокойно смотрели на побледневшее лицо князя-отступника.

Слова Марьи Васильевны как огнем жгли его сердце. Ему вспомнилось, что некогда юродивый, удерживая его от самоубийства,

говорил то же самое. Если б князь последовал тогда совету старца! Но в нем кипела кровь, его душила злоба в, то время, и он не мог постичь всей глубины этих слов. Он не знал тогда, что нельзя жить счастливо, заменив любовь ненавистью, терпение — жестокой местью… Он не знал тогда этого! Теперь он понял все!

Теперь ему ясно, почему за все двенадцать долгих лет он напрасно стремился к счастью. Он стал богат, еще больше, чем прежде, знатен, славен и любим красавицей Зюлейкой, у него так же, как у Марьи Васильевны, были двое ангелов-утешителей, двое деток, и все же он не был счастлив. Чего-то не хватало; был призрак счастья, тень его, но, как и во всякой тени, в ней не было души, и она служила лишь отражением, пародией на то, что находилось у других в действительности.

— Я рад, Мария, что ты счастлива… Верь! Рад от души! А я… что мне сказать про себя? Я женат и любим женой, да и сам ее люблю. Есть дети: два красавца мальчика, но…, но я несчастлив, — глухо сказал отступник.

— Как? Ты тоже женат? Может ли быть? Как же я не слышала о твоей свадьбе? Или ты женился не здесь, в Москве? — засыпала его вопросами Марья Васильевна.

— Да… Я женился не здесь, — уклончиво ответил ей бывший князь, избегая встретиться с ее взглядом.

— Где же ты женился? На ком? Молодая твоя жена, красивая? — продолжала она расспросы.

— Далеко отселе… А жена моя красавица, — нехотя произнес он.

— Что же ты не говоришь, где ты женился? s Князь не отвечал.

— Не хочешь, стало быть? Ну, твое дело! — сказала Марья Васильевна, несколько обиженная этою скрытностью своего прежнего милого.

— Нет не хочу, а зачем тебе знать? Слушай! Бывает так, что лучше, когда не знаешь всего. Так и здесь… Хочешь, я отвечу, но и тебе, и мне после этого только тяжелее станет.

Марью Васильевну мучило любопытство — этот обще-женский недостаток. Ей казалось невероятным, чтобы слова князя могли бы действительно быть для нее неприятными.

— Андрей! В память прошлого, скажи! — попросила она его.

Князь решился.

— Изволь, я тебе отвечу! Я женился в Крыму! На красавице Зюлейке, дочери мурзы Сайда.

— Как? — воскликнула Марья Васильевна и даже приостановилась. — Да что же это? Да ведь она татарка, стало быть? И не нашей веры? — продолжала изумляться Марья Васильевна.

— Татарка и, как все татары, мусульманка, — ответил мурза Алей-Бахмет.

— Значит, она приняла наш закон?

— Нет… Разве ей позволили бы?

— Так как же? Нешто можно православному на басурманке жениться? Полно! Этого не бывает! Ты, чай, Андрей, просто не хочешь сказать правды и морочишь меня.

— Я тебе сказал истинную правду!

— Да ты где же живешь с нею?

— Там и живу, в Крыму.

— В Крыму? С татарами? Да ведь они убить тебя могут!

— Не убьют!

— Сюда-то ты как попал?

— Пришел с ханом.

Марья Васильевна пристально посмотрела на него.

— Андрей! Что ты говоришь: неправду или…