Татуировка с тризубом
Шрифт:
Скоропадский поглядел на меня болезненным взглядом типа "я всегда на работе, даже в кабаке, так оцени же это". Я ценил, и мне его даже было немного жалко.
– В XXI веке сложно говорить о каких-либо территориальных претензиях, - продолжал барабанить свое тот. – Мы должны выстраивать партнерские отношения…
Тут пришла перекурить знакомая, она погладила Артема по макушке.
– Привет, Артем.
Тот повернул свои усталые глаза в ее сторону.
Я люблю Киев. Люблю этот город, в котором имеется что-то, чем может похвастаться так мало польских городов: оригинальность. Киев – это отдельное качество. Да, Киев слишком далек от Европы, чтобы нахально протягивать к ней руки, и он слишком далеко отошел от Москвы, чтобы слепо пялиться в нее. Киев создает новое качество жизни в месте, которое для Европы не существует, ба, которое частенько даже не вмещается в европейские карты, и которое не в состоянии понять Москва. Киев – это метрополия между мирами, город на астероиде,
Юг
В Одессе я ехал на такси, а таксист был местным патриотом и болтуном. Болтая, он еще и подпевал себе. А вот уже вскоре станет тепло, тра-ля-ля, и можно будет купаться в море, тра-ля-ля, ох и сколько туристов – целое нашествие, ой, как все станут здорово отдыхать, ой, так что ух!
У него были вьющиеся, уже седеющие волосы, темные очки, был он слегка поморщенным и выглядел похожим на какого-нибудь итальянца или грека в альтернативной версии истории, в которой Италия и Греция являются посткоммунистическими странами. Одесса за окном тоже выглядела так же. Мужик ездил на "волге", которая скрипела словно старый обувной шкафчик. На панели у него была приклеена иконка со святым Николаем, на сидениях одеялоподобные накидки, какие-то бусы – то тут, то там, с зеркальца свисали какие-то перья – постсоветский шаманизм; какое-то запаховое деревцо, от которого несло морским бризом. А что вы хотите – Одесса!
– А вот знаете ли вы, - спрашивал он меня, - историю Одессы? Так я вам расскажу историю Одессы, - решил он, - тра-ля-ля.
– Знаю, - ответил я, - только его это не слишком интересовало.
– Так вот, - рассказывал он, - дело было так, что сразу же после войны с турками испанский кавалер де Рибас помчался к императрице Екатерине с проектом основать крупный порт на Черном море, и она таки согласилась. Одесса расцвела, а потом, когда Екатерина умерла, так ее сыночек Павел, который ненавидел все, что только делала мама, приказал перестать давать Одессе деньги. Так Одесса на это…
– …отослала ему в Москву, посреди зимы, апельсины, и тогда до него дошло, - продолжил я. – Все в Одессе мне это рассказывают.
Водитель немного обиделся. Какое-то время мы ехали молча, доехали на угол Польской и Бунина. Я вышел, а водитель сказал:
– Но вот про это вы наверняка не слышали. Вон там, чуточку дальше, имеется памятник Шевченко. Раньше то был памятник Сталину, но вместо того, чтобы его валить, осторожненько обрезали наполовину. Верхнюю часть Сталина выбросили, а на ее место вставили Шевченко.
И теперь в Одессе поют такую, представьте, песенку:
Диты мойи диты,
Що ж вы наробылы,
На грузынську жопу
Хохла посадылы.
Выходя их такси, я громко смеялся. Хохотал всю дорогу до пивной. И только там мне сообщили, что таксист навешал мне на уши лапши, и что никакого памятника Сталину в Одессе никогда не было.
Юзеф Игнацы Крашевский [129] так вспоминал про Одессу в Воспоминаниях Одессы, Едыссана и Буджака: журнал путешествия в 1843 году, с 22 июня до 11 сентября:
129
Юзеф Игнацы Крашевский (также Иосиф Игнатий Крашевский, Юзеф Игнаций Крашевский, польск. J'ozef Ignacy Kraszewski, лит. Juozapas Ignotas Krasevskis, 28 июля 1812, Варшава — 19 марта 1887, Женева) — польский писатель, публицист, издатель, автор книг по истории и этнографии; псевдонимы Клеофас Факунд Пастернак (Kleofas Fakund Pasternak), Богдан Болеславита (Bogdan Boleslawita), Др. Омега. Член Академии знаний в Кракове (1872). Кстати, одно время проживал в Житомире. Отличался необычайной плодовитостью — литературное наследие составляет около 600 томов романов и повестей, поэтических и драматических произведений, а также работ по истории, этнографии, фольклористике, путевых очерков, публицистических и литературно-критических статей. Наиболее известен цикл романов из истории Польши, в которых он не приукрашает или романтизирует давние деяния ("Давнее предание", "Стах из Конар", "Валигора" и др.), и "Саксонский цикл" ("Графиня Коссель").
– Википедия
"В море я принимал уже седьмое купание, после них мне всегда делается не слишком хорошо. Море было чистое, спокойное, красивое, но и холодное, как практически все, являющееся очень и даже слишком красивым, например - женщины. На морском дне был виден белый песок, несколько зеленеющий
В нынешней Одессе ракушки, конечно же, были: перемолотые, затопленные в бетон и асфальт вместо гравия. Они были повсюду. Но вот белого песка на морском дне видно не было. Там вообще ничего не было видно. В основном, ил, иногда окурки. Над пляжем нарастал город: тяжелые, промышленно-портовые устройства. Если бы пришлось делать комикс в стиле стимпанк, в котором эстетику викторианской Англии нужно было бы заменить эстетикой советской, картинка была бы идеальная. Тем более, что под всей этой тяжелой промышленностью на пляже отдыхала толпа, выглядящая совершенно по-советски. Мне всегда это ужасно нравилось в совках и постсовках: что они были освобождены от оков зрелищности. У них не было навязчиво ухоженных тел. Вот неухоженные тела – были. Красиво это не выглядело, зато они были свободны от истеричной телесности. Что-то там выступало, что-то там даже вываливалось. На некоторых даже не было профессиональных купальников или плавок. Тут семейные трусы, там – самый обычный лифчик. Какой-то сморщенный старик со стопами, по какой-то причине смазанными чем-то зеленым, стоял на одной ноге. Тут я не был уверен: то ли он занимался йогой, то ли поклонялся какому-то божеству, стоя так на одной ноге, с выкрашенными в зеленый цвет стопами. Но между ними, уже пожилыми людьми, бегала молодость. Так эта молодость обладала каменно-спортивными телами.
Будки возле пляжа были захвачены кавказцами. Мы купили у них кофе и люля-кебаб, который и съели на завтрак.
Это было на пригородном пляже, а на городской пляж съезжаешь ночью со склона, на заднице, навьюченный бутылками из магазина "Робин-Бобин". Бутылками и круассанами с сосиской. Тут надо быть осторожным, потому что на пляже полно разбитых бутылок, так что будет лучше ни на что не наколоться. В море выдвинут бетонный мол, на котором поют песни, пьют пиво, вино и водку. Поют, в основном, туристы, местным как-то не хочется. Местные ездят на Каролино-Бугаз. Там чисто и хорошо.
А потом возвращаются и снуют по затененным платанами улицам, тротуарная плитка на которых меняется каждые пару шагов, потому что владелец каждого заведения на первом этаже уложил здесь свою плитку.
Крашевский так описывал население города:
"Здесь можно увидать образчики всех народностей, начиная с грязного турка, вплоть до итальянца с длинными черными волосами, до грека в пунцового цвета шапочке-крымке, до караима в своем татарском костюме, прохаживающегося по улице, и вплоть до европейца, которому платье скроили по образцу Юмана из Парижа - P. Lencl'e или Tembut'e, наимоднейшие в Одессе портные (…).
Вон там ты видишь русина с длинной темной бородой, в сарафане допетровских времен [130] с подрезанными волосами, а дальше – грека-албанца в белой юбочке, в синей курточке с лацканами, в черных чулках и башмаках, в пунцовой шапочке с громадной, синей, спадающей на плечо шелковой кистью; - то опять же ободранного турка в грязной чалме, что угрюмо поглядывает на женщин, то караимок в турецких шароварах, жилетках, поясах и шапочках, и девушек с волосами, заплетенными в меленькие косички, выглядывающие из-под шапочек (у замужних женщин волосы прикрыты); - то опять же евреек и евреев, лишь наполовину переодетых в европейцев, но в ермолках и халатах, не так пугающих своей эксцентричностью, - то болгарок в черных юбках, темно-синих свитках, то немцев: в куртках, башмаках и в шляпах, с фарфоровыми трубками".
130
Вы только подумайте, насколько консервативной была мода на мужскую одежду!... Мужчина в сарафане, который был мужской одеждой на Руси! Скорее всего, это был старовер. Деревни староверов и сейчас существуют под Одессой.
Сейчас – ничего из этого нет. Потомки их всех приняли похожую униформу: костюм постсоветского средиземноморья. В свою очередь, то описываемый Крашевским бородатый "русин в сарафане допетровских времен" был для него в Одессе такой же экзотикой, как и "грязный турок" или же "албанец в белой юбочке". Но, принимая во внимание, что тот же "сарафан" является "допетровским", Крашевский принимал того русина не столько за украинца, сколько за малоросса, разновидность россиянина. Одним словом – местного селянина. Но не следует сомневаться в том, что как себя, поляка, так и горожанина – русского, Крашевский включил в "европейца", для которого "платье кроят" [131] наилучшие одесские портные. Немца, француза и британца, понятное дело, он тоже бы включил в это сообщество. Но уже тогда Крашевский жаловался на западную униформизацию, нечто в стиле ранней версии глобализации:
131
Как-то лень искать оригинал Крашевского, но Щерек пишет эту фразу по-польски как "kroja sukienki", что дословно по-русски следует переводить как "кроют платьица". Сам Крашевский много писал по-немецки, но, возможно, знал и русский язык, и этот казус (sukienki – платье – женские платьица) возник их обратного перевода на польский язык?...