Татьяна Тарханова
Шрифт:
— Жили здесь? — спросил Игнат.
— И жили, и воевали, и умирали. Читай! Игнат поднял глаза и с боку холма увидел столб с небольшой дощечкой и надписью: «Август 1941 г. На этой земле расчет зенитного орудия под командой Сергея Бурова уничтожил фашистский десант, пав смертью храбрых». Тарас сказал:
— У порога твоего дома остановили немца.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Дом Тараса тоже был разрушен. Председатель жил в землянке. Внутри землянки были настланы жердевые полы, к реке выходили два маленьких оконца.
— Если не считать мальчишек, инвалидов да стариков, в колхозе ни одного мужика. Все еще воюют. В общем, бабий председатель. Но зато бабы такие — мужикам не уступят. Да что там говорить, нет таких мужиков, как наши пухляковские бабы. Вот тут, за окошком, фронт был в сорок первом. На огороде передовая, а в овраге, за деревней, глубокий тыл считали. И как только немцев отогнали за Новинку — далеко ли, всего пятнадцать километров, — опять колхозом стали работать. И вот тогда я понял великую силу колхоза! Ну что бы делали наши бабенки в своем единоличном хозяйстве? Одной и лошадь не запрячь! А тут немцы бьют из своих орудий по клеверам, а наши бабы рожь жнут. Знаешь, какие у нас урожаи? Что ни гектар — тысяча двести пудов картошки да столько же капусты. Так может сдюжить только мать, у которой ребенок, да жена, у которой муж на фронте. Сильнее солдата колхозная баба — солдатская жена. И чем мы ее после войны отблагодарим? В ноги поклонимся? Да к чему ей поклоны.
Вот кто ей мужика вернет? И где невеста жениха найдет? Вот оно где, горе-горюшко неизбывное. Видал Иринью? Три года мужа ждала! Один капитан подкатился было к ней, так она его так шуганула, едва ноги унес. А полгода назад похоронную получила. Что ей теперь делать? Думаешь, забудет, еще полюбит? А как полюбить? У другой мужа отнять, у детишек отца?
Они вышли на улицу.
— А живете-то как?
— Так работать, да не жить. Хлеба вдоволь, теленок в каждом дворе. У кого дом порушенный, уже лес подвезли. Так что в будущем году, кончится война или нет, а Пухляки в мирную колею войдут. А когда с войны люди вернутся, куда как заживем!
— Война, видно, научила людей колхоз беречь.
— Тут многое одно к другому подошло. Ну и не без того, что земля за работу платит натурой. А натура в войну дороже денег. — Тарас помолчал, а потом, как бы отмахнувшись от своих беспокойных мыслей, продолжал: — В общем, будем живы, не помрем. — И, словно боясь, что Игнат начнет допытываться, что именно его тревожит, вдруг спросил: — Ты Сухорукова не забыл?
— Алексея Ивановича?
— Его саперный батальон тут стоял. Наводили переправу.
— Жив? Воюет?
— Воюет. О тебе вспоминал — как вы турбину ремонтировали.
Они миновали деревню и вышли на паровое поле. Игнат остановился, пригляделся и спросил:
— Что это там?
— Пашут.
— Вижу, что не сеют, — выкрикнул Игнат. — Что делаешь? Ты в своем уме ли? У тебя на бабах пашут?
— А ты приглядись лучше, — схватил
— Как же так, на людях пахать?
— Конечно, вы там в Глинске привыкли к машинам. А мы судили-рядили, что сподручней — копать лопатой или в плуг запрячься. И решили: чем сотку копать, лучше пять вспахивать. Иринья перед войной на тракторе работала. Сейчас сама за коня.
— Да ведь фронт далеко, скоро к Германии подойдем.
— Фронт был — мы на танках пахали. А вот ушел, да остались при нас наши пять одров-битюгов, тут как хочешь действуй. То ли на себе сено возить, то ли за собой плуг таскать.
Игнат, не говоря ни слова, зашагал к полю, догнал женщин и, заставив Фросю отдать ему первую лямку, встал рядом с Ириньей. Со всей силой, на которую он только был способен, Игнат потянул плуг. Иринья хлопнула его по плечу и весело крикнула:
— Экий черт необъезженный. Ровней тяни, еще сбрую порвешь.
Но Игнат словно ничего не слышал. Он шагал, наклонившись вперед, нажимая всей грудью на постромки и стараясь как можно шире ставить ноги.
— Да за тобой не поспеть, — сказала идущая сзади женщина.
— А ты отдохни, — ответил Игнат, не оглядываясь.
Женщина отошла в сторону, а Игнат продолжал тянуть плуг.
— Да погоди ты, идол! — крикнула ему другая женщина, идущая сзади Ириньи.
Но Игнат еще сильнее приналег на лямку.
Игнат и Иринья шли рядом медленно, чувствуя дыхание друг друга, оба раскрасневшиеся от жары и напряжения. Игнат слышал, как стучит его сердце, ему трудно было дышать, но могучее тело не хотело сдаваться, и он продолжал шагать по мягкой, рыхлой земле.
— Жалостливый вы, Игнат Федорович, — сказала Иринья, ступая рядом с ним плечо к плечу.
— Злой я сейчас!
— И все равно жалостливый, — снова сказала Иринья. — К бабам жалостливый. Только вы не напрягайтесь. Тут сила — силой, а не втянувшись, долго ли надорваться? — И крикнула, проходя мимо отдыхающих женщин: — Что расселись? — Она остановилась, заставила Игната снять лямку и через минуту, когда женщины снова впряглись в постромки, скомандовала: — А ну, взяли!
Тарас подошел к Игнату.
— В тебе силы больше, чем у всех у них, а не выстоишь даже против моей старухи. С утра пахали и сейчас пашут. Понимаешь теперь, что значит баба-солдат?
Где бы в этот день ни был Игнат, с кем бы ни встречался и о чем бы ни говорил, перед глазами неотступным видением стояло паровое поле и шесть женщин, которые тянут за собой плуг. Он думал о них и чувствовал себя в их упряжке. Болели руки и грудь, натруженные холщовой лямкой. Игнат пришел в клуб уже близко к полуночи, в то самое время, когда летом обычно начинаются в деревне концерты. Как раз выступала Танюшка. Она читала что-то знакомое, слышанное им в первый год войны: «Ленинградцы, дети мои!» И почувствовал, что если сейчас он не уйдет, то не сможет сдержать слезы, и все увидят его, здоровенного мужика, плачущим, хотя он не пережил сотой доли того, что пережили Фрося, Иринья и все эти женщины, которые после тяжелого дня работы нашли в себе силы прийти послушать артистов.