Татьянин день. Иван Шувалов

Когинов Юрий Иванович

— И много знает?

Теперь заместо матери ответил сам Иван.

— Знаю по-французски и по-немецки. А ещё учил латынь, но на ней только читаю, — преодолев смущение, произнёс Ванюша и всё ж заметно покраснел.

— Неплохие успехи, — похвалил старший брат. — Учился, конечно, дома?

— Двух гувернёров нанимали, — опять вставила Татьяна, — чтобы, значит, и по-французски и по-немецки мог учиться. Да они ж трое у меня — Ванюша и его сёстры Прасковьюшка да младшая, Елизавета. Вот их я одна, после смерти Ивана Ивановича моего, и тянула к свету. А уж потом Ванюшу другим наукам обучал специально нанятый учитель.

— И что постиг? — всерьёз заинтересовался Пётр, сам когда-то обучавшийся

дома вместе с братом Александром.

— Знаю риторику, учился арифметике, географии, истории тож. Нас трое было у того учителя. Один так себе, не шибко успевал. Только мы на пару с Суворовым Александром получали хорошие баллы. Саша — сын генерала, ловкий, вёрткий такой и зело сообразительный, несмотря на то что ростом мал и на вид щуплый. Отец его уже в полк записал, а затем взял оттуда, чтобы дома, на Москве, наукам разным обучить. Саша тоже, как и отец, хочет быть генералом. А вот третий наш сотоварищ — ленив и совсем нелюбознателен. Учиться не любит, говорит, и так проживёт. Да разве ж можно прожить неучем?

— Люди разными бывают, — ответил Пётр. — Вот намедни встретил я отрока, ровесника твоего, так он едва по складам может слова прочитать. И это — на родном нашем языке, не говоря о наречиях иноземных, коих он вовсе не ведает. Впрочем, приехал отрок из глухих мест, да и сам, можно сказать, низкого звания.

— Бывает, что и самого подлого звания юноши выходят в люди, — возразил Иван. — Сколько было таких при Петре Великом, коих жадность к знаниям подвигла в самые знатные ряды. Даже и дворянин — кто он, коли необразован?

Пётр потрепал Ванюшу по плечу:

— Нет, ты все мои ожидания превзошёл. Таким наукам, коими ты овладел, у нас в Петербурге только в Шляхетском корпусе обучают.

— У вас в столице — я знаю — ещё академия и университет имеются. Вот при них, верно, самым главным наукам учат.

— А ты бы хотел ещё учиться? — неожиданно спросил Пётр.

— Да он ни на час с книгами не расстаётся, — опять встряла в разговор Татьяна Семёновна. — Всё, что было в доме, перечитал. Теперь во всех других знатных домах, куда мы вхожи, берёт одну книгу за другой. И читает хоть день напролёт, хоть всю ночь со свечою. Говорю я ему: так и зрения лишиться можно, кто ж тогда тебя на службу какую возьмёт?

«А к делу его уже надо определять. — Пётр как бы подхватил и продолжил про себя слова Татьяны. — Не взять ли его к себе, а?»

И сказал на прощание:

— Днями я к тебе, Татьяна, заеду. Страсть как хочу твою Прасковьюшку повидать. Скоро невестою станет?

— Да всё к тому идёт, — счастливо заулыбалась мать. — Красавицею растёт, да выдать бы надо за стоящего человека.

«Вот и о ней бы не грех загодя подумать, — продолжил свою мысль Пётр. — Но сперва с Ванюшею всё бы решить».

Дома ночью рассказал Мавре Егоровне о встрече с роднёй.

— Знаю я этих родственничков — завсегда норовят повесить себя на шею тем, кто сам вышел в люди, чтобы, значится, за наш счёт сделать свой карьер, — пробурчала она.

— Здесь не то, — попробовал оправдаться муж. — Парень больно пытлив и многое обещает.

— Ты мне зубы-то не заговаривай и не хвали, пока я сама его не повидаю. Вот мой сказ: привези его ко мне, я сама определю, как поступить.

А когда увидала Ванюшу, не могла скрыть удовлетворения:

— И вправду пригож. Ну чисто писаный красавчик. Такого бы к ней, к нашей ненаглядной, ко двору.

Муж пожал плечами:

— С тех пор как стала императрицею, подчас боязно к ней с чем-нибудь своим подходить.

— Только не мне! — бойко возразила жена. — Для меня, когда мы одни с нею в её опочивальне, она по-прежнему чуть ли не Лизка по обращению к ней, а не какое там ваше величество. Да и я при ней не только статс-дама, а опять же, как и была,

подруга из самых первейших и закадычных. Мне доверься — всё сделаю как надо. Тут другое на ум пришло: коли выгорит, что я затеяла, нам, Шуваловым, твой Иван подкрепою станет. Родственники, они не только с тебя могут всё тянуть, но которые и сами тебя потом облагодетельствуют, коли всё удачно сложится.

А сложилось — удачнее некуда.

Однажды был на очередном докладе, и, когда окончил его, государыня задержала:

— Что, Пётр Иванович, слыхала я, брат у тебя объявился на Москве? Что ж прячешь, представь его мне.

Особо проницательным не следовало оказаться, чтобы не заметить: императрице Ванюша приглянулся. И не то чтобы взглянула на него попросту учтиво, как теперь ей, государыне-матушке, следовало смотреть на тех, с кем говорила. А как-то так заинтересованно, можно сказать, по-женски.

Но произнесла, стараясь не показать своего чувства:

— Значится, звать Иваном. И по отчеству, выходит, тож Иванович, так?

— Совершенно верно, ваше величество, — поспешил объясниться Шувалов Пётр. — Только мы двоюродные.

— Как? — заинтересовалась Елизавета Петровна. — Ваши отцы должны быть родными братьями, и оба Иваны?

— В некоторых семьях так случается: Иван старшой и Иван меньшой. Вот и с нашими родителями вышло такое, — продолжил объяснение Пётр. — Но отцы наши, оба, отменно служили твоему батюшке. Мой дослужился до генерал-майора, коменданта города Выборга, а затем и архангельского губернатора. Другой Иван, по прозванию меньшой, был капитаном гвардии и умер от ран, полученных в петровских баталиях, оставив вдову с двумя малолетними дочерьми и десятилетним отроком, что теперь представлен пред твоими, матушка государыня, очами.

— Пригож, пригож, Ванюша, — произнесла императрица, добавив: — Будет и отцовского, и твоего, Пётр Иванович, дела продолжатель. Одно слово — наследник. Как теперь у меня мой племянник. Кстати, тут ему уже посвятили оду, присланную из Петербурга. Зачти-ка вслух. Вот с этого места, где пиит видит меня вместе с внуком Петра.

Пётр Иванович взял протянутые ему листы и начал с указанных ему строк:

Я Деву в солнце зрю стоящу, Рукою Отрока держащу И все страны полночны с ним. Украшена кругом звёздами, Разит перуном вниз своим, Гоня противности с бедами. И вечность предстоит пред Нею, Разгнувши книгу всех веков, Клянётся небом и землёю О счастье будущих родов, Что Россам будет непременно Петровой кровью утвержденно. Отверзлась дверь, не виден край, В пространстве заблуждает око; Цветёт в России красный рай, Простёрт во все страны широко. Млеком и мёдом напоенны, Тучнеют влажны берега, И, ясным солнцем освещенны, Смеются злачные луга. С полудни веет дух смиренный Чрез плод земли благословенный. Утих свирепый вихрь в морях, Владеет тишина полями, Спокойство царствует в градах, И мир простёрся над водами.