Татьянин день. Иван Шувалов
Шрифт:
Откуда же собрать деньги, чтобы часть их отдавать в казну, заплатить актёрам и директору да ещё оставить на декорации и костюмы? Кроме комедиантов и директора, надо было платить ещё двум подьячим и надзирателю. Да на одни свечи, считай, уходил весь доход, что театр выручал за спектакли!
Сумароков в панике написал Шувалову: «Вместо моей труппы ныне интересуются подьячие, собирая за мои трагедии по два рубля или по рублю с человека, а я сижу, не имея платья актёрам, будто бы театра не было. Сделайте милость, милостивый государь, окончайте ваше предстательство; ибо я без оного дирекцию иметь над театром
Иван Иванович добился, чтобы русская труппа получила возможность играть по четвергам в оперном доме, когда французские артисты отдыхали. В те дни — распорядилась сама же императрица — русские актёры будут пользоваться столом от её двора. А в дни, когда её величество сама будет удостаивать русские спектакли своим присутствием, то и свечи сальные и плошки также должны отпускаться из Придворной конторы.
Кроме того, Елизавета Петровна указала всем знатным господам в обязательном порядке посещать театр, когда он играет в оперном доме. А с тех, кто не сочтёт нужным там объявиться, брать в качестве штрафа по пятидесяти рублей.
И ещё её величество наказала: открыть доступ в оперный дом и «знатному тако же купечеству, только бы одеты они были не гнусно».
Казалось, немало сделано в пользу театра. Шувалов, кроме всего, взял на себя смелость и предоставил Сумарокову право оставлять все денежные сборы в пользу театра. Подьячие были устранены от театральных денег, сие было предоставлено самому директору. Но это опять не устроило Сумарокова.
«Всего прибытка нет и пятисот рублей, не считая, что от начала театра на платья больше двух тысяч истрачено, — снова писал он Шувалову. — Словом сказать, милостивый государь, мне сбирать деньги, вместо дирекции над актёрами и сочинения, и неприбыльно и непристойно; толь и паче, что я и актёры обретаемся в службе и жалованье её величества, да и с чином моим, милостивый государь, быть сборщиком не гораздо сходно...
Сборы столь противны мне и не сродственны, что я сам себя стыжусь, я не антрепренёр — дворянин и офицер, и стихотворец сверх того. И я, и все комедианты, припадая к стопам её величества, всенижайше просим, чтобы русские комедии играть безденежно и умножить им жалованье».
И вновь Шувалов добился того, чтобы русская труппа получила дополнительные возможности для своих постановок. Ей дозволено было играть везде, где была сцена: в новом театре в Зимнем деревянном дворце, при дворе в комнатном театре, в том же оперном театре, когда он свободен. Играли и для людей всякого звания, и для знатных смотрельщиков, за деньги и бесплатно. Ставили на русском языке, кроме трагедий Сумарокова, ещё Мольера и Руссо, Гольберга и Данкура, Корнеля и Легрена, Детуша и Вольтера.
Только Сумароков не успокаивался, по-прежнему слал Шувалову жалобы: «Подумайте, милостивый государь, сколько теперь ещё дела: нанимать музыкантов, покупать и разливать воск в плошки, делать публикации в афишах и газете, делать репетиции... Все говорят, что русский театр партикулярный; ежели партикулярный, так лутче ничего не представлять. Мне в етом, милостивый государь, нужды нет никакой, и лутче всего разрушить театр, а меня отпустить куда-нибудь на воеводство или посадить в какую
Только Фёдор Волков думал и жил по-другому. Он сам рисовал эскизы костюмов. Кроил их и шил вместе с другими актёрами, писал декорации, заменял не раз на сцене машиниста. И любил повторять слова преподобного Франциска Ланга: «Просты и грубы те, кои не умеют ни гвоздя вбить в стенку, ни брус распилить».
Он, актёр, не хотел того, к чему стремился в своих помыслах Сумароков: превратить вседоступный театр в придворный, чтобы в конце концов угождать лишь изнеженным и избалованным вкусам знати. Потому он брал всё на себя — даже репетиции и занятия с артистами. А те, кто разделял его устремления — Иван Дмитревский, брат Григорий, Алёша Попов, Шумский Яша, — были рядом.
Однажды Сумароков явился в залу Головкинского дома, когда Фёдор Волков с товарищами репетировали Мольера. Сел в темноте в заднем ряду. Был зол: дома поругался с Иоганной, чуть не пришиб камердинера.
Александр Петрович мрачно обвёл глазами сцену, понял: это репетируют не его, а Мольера, и, встав, быстрым шагом направился к выходу.
— Куда вы, Александр Петрович? — окликнул его Фёдор.
Сумароков остановился и, обернувшись к актёрам, отстегнул с пояса свою шпагу.
— Я вижу, — он насупил брови, — что вы можете обойтись и без меня, своего наставника. Посему прошу принять мою отставку.
— Позвольте, — возразил ему Волков, стараясь всё свести к шутке, — здесь же не Сенат — кому отдавать шпагу?
Лицо Александра Петровича побагровело, руки затряслись.
— В возрасте я уже, чтобы надо мною и здесь и там, — он показал шпагою верх, на потолок, — измывались. А вам, много чего уже умеющим, я не нянька. Я — первый на Руси стихотворец... Впрочем, чего это я перед вами бисер мечу? Небось каждый из вас в душе полагает, что и сам вскоре трагедии начнёт сочинять. Поглядим!
«О вы, которых ожидает Отечество!..»
— Ур-ра! Мы едем в Петербург! — Бухнув дверью, Денис, а за ним и брат его Павел ворвались в дом как оглашённые. — Нас везут туда уже на той неделе!
— В Петербург — и уже на той неделе? — Охнула старая няня, когда отроки, взяв её за руки, завертели, словно в каком танце. — Да что ж это такое деется? Хоть бы папенька ваш утром мне что сказал: какие вещи укладывать, как всех в дорогу собирать. Шутка ли — всем домом враз подняться да и тронуться трактом в столицу. Побегу наверх к вашей маменьке. Может, она даст мне какой приказ.
— Да постой ты, нянюшка. — На широком, толстогубом лице Дениса озорно блестели карие, в щёлочку, глаза. — Это нас с Павлом посылают двоих, а родители остаются в Москве. Теперь-то тебе понятно, отчего такая у нас радость?
Старая няня с недоумением уставилась на двух отроков-погодков и перекрестилась:
— Да разве можно меня так пужать? При ваших первых же словах меня ажно в жар какой бросило: ни я, ни дворня не управится со сборами, коли весь дом поднимется так поспешно!.. А кто ж вас, таких малых, одних в Петербург повезёт и за какой такой надобностью?