Татьянин день. Иван Шувалов
Шрифт:
Елизавета заметила племяннику, что в самом деле уже слыхала от великой княгини о его дурных советчиках по голштинским делам.
— И это всё — у меня за спиною! Вмешиваться в иностранные дела чрез мою голову, — повысила голос императрица и, повернувшись к великой княгине: — А ты, милочка, зачем это ты сама мешаешься в государственные дела, кои тебя нисколько не касаются? Я никогда не смела делать сего во времена императрицы Анны. Ты же осмеливалась посылать приказания фельдмаршалу Апраксину, как ему надо вести военные действия: наступать или, напротив, играть ретираду. И к какому конфузу сие
— Никогда мне даже в голову не приходило посылать свои приказания, — пробормотала Екатерина.
Уловив её несколько смущённый тон, императрица воскликнула:
— Да как ты можешь запираться насчёт переписки с главнокомандующим? Все они, твои письма, там, на туалетном столе!
Екатерина машинально повернула голову в ту сторону, в которую указала императрица, и, заметно побледнев, спала с голоса:
— Правда ваша: я писала ему без вашего позволения, и за это прошу меня простить. Но так как мои письма здесь, у вас, то из этих трёх писем, ваше величество можете видеть, что я никогда не посылала фельдмаршалу никаких приказаний. Лишь в одном письме передавала ему то, о чём говорили здесь все — о его нерешительности в ведении военных действий.
— И зачем тебе, милочка, надобно было сие делать? Ты что — военный совет али поставленное мною над моим генералом верховное начальство?
— Осмелюсь возразить — ни то и ни другое. Но разве я, просто как человек, по-доброму относящаяся к Степану Фёдоровичу, не имела права принять в нём участие? В этом письме я не раз просила его твёрдо исполнять именно ваши приказания как государыни. Из двух же остальных писем... в одном я поздравляю его с рождением дочери, в другом — с Новым годом.
— Это я знаю, — твёрдо произнесла Елизавета. — Однако Бестужев сознался, что было много и других от тебя писем.
— Коли он, Бестужев, это говорит, то он просто лжёт! — не замедлила сказать Екатерина и гордо вскинула голову.
— Хорошо же! Но коли он возводит на тебя, как ты утверждаешь, напраслину, я велю его пытать, — решительно заявила императрица.
— Что ж, по своей самодержавной власти, ваше величество можете делать всё, что найдёте нужным. А я всё же утверждаю, что писала Апраксину только три письма.
«Вот почему она держится так самоуверенно и гордо, — отметил про себя Иван Иванович, продолжая вслушиваться в разговор из своего надёжного укрытия. — Кто-то из верных Бестужеву лиц успел сообщить ей, что у Апраксина при обыске найдено именно три её письма. Остальные же, по всей вероятности, сожжены. Но тому, что они были и что в них было выражено пожелание остановить наступление после Грос-Егерсдорфа, есть косвенное подтверждение. Апраксин чистосердечно признался в разговоре с Александром Ивановичем, что его всё время мучили раздоры между большим и малым двором. И часто мнения малого двора не совпадали с повелениями императрицы. Более он ничего не сказал. Но Тайной канцелярии уже были известны слова Фридриха Второго, кои он сказал в присутствии иностранных послов: «Слава
По голосу Елизаветы Иван Иванович понял, что в её душе гнев уже уступил место озабоченности, когда Екатерина вновь повторила просьбу позволить ей удалиться из России.
— Хочешь, чтобы твой муженёк взял вместо тебя в жёны Лизку Воронцову? — Императрица отвела в сторону великую княгиню. — Нет уж, оставайся ты на своём законном месте. Я к тебе уже привыкла. А говорить с тобою у меня ещё есть о чём. Но теперь не могу, поскольку не желаю, чтобы ты и твой муж ещё более рассорились. Ступайте оба к себе. Уж поздно — три часа ночи.
Когда великий князь и великая княгиня ушли, Иван Иванович вышел из укрытия.
— Ну что, Ванюша, слыхал, как раскаялась сия грешница? Ты был прав: изворотлива, что змея. Но теперь жало её вырвано. Вернее, оно меня не столь пугает, сколь моя родная кровинушка — мой племянник. Какой из него, к шуту, оказался наследник русского престола, если слаб умом, а более того — тот слабый ум весь повернут в немецкую сторону?
— Так что же, матушка, прикажешь с ним поделать? — осторожно осведомился Александр Шувалов.
— A-а, иди ты, Александр Иванович, к себе со своими вопросами. «Что поделать?» — передразнила его государыня, когда он скрылся за дверью. — С одним уже содеяли такое, что ночами приходит ко мне как страшное видение! А этому что ж? Только царствовать после меня. Однако что же я — вражина своему народу и отцовскому трону? Иного же выхода не вижу. Или он есть? А, Ванюша, может, ты ведаешь? Может, сей разговор тебя на что-либо надоумил, что облегчило бы мои сомнения?
Сундук в изголовье
После временного замешательства русское войско вновь двинулось в наступление, да ещё с какой прытью. Пал Кёнигсберг, и Восточная Пруссия присягнула на верность русской императрице, став, по существу, новой российской губернией.
А сам доселе считавшийся непобедимым Фридрих Великий едва унёс ноги, потеряв чуть ли не всю свою армию в битве при Кунерсдорфе. И чуть ли не следом русские вошли в Берлин.
Пришли в порядок и внутренние дела, кои были, вместе с международными, вверены теперь новому канцлеру — Михаилу Илларионовичу Воронцову. Бывший же глава кабинета был отправлен в бессрочную ссылку.
— Ванюша, скажи Мишке, пущай принимает портфель этого пройдохи Бестужева. Мне что-то недужится в последнее время, сам видишь.
Императрица сильно сдала. Однажды летним тёплым днём пошла одна в церковь. А выйдя из неё, вдруг рухнула наземь всем прикладом. Падучая, знать, настигла её, как когда-то посещала и её родителя.