Татьянин день
Шрифт:
Смешно, немыслимо присутствие среди них моего Идена, моего виолончелиста...
Это общество как переспелое яблоко - надкусишь, а на зубах труха и черви.
Но существуют еще приемы в том самом ВОКСе, который оформлял меня за границу. Это отрада, островок, и, конечно, благодаря председателю ВОКСа и его супруге существуют эти приемы: интеллигентные, воспитанные люди, таких теперь можно по пальцам пересчитать, на их приемах предусмотрено все до мелочей, здесь другие человеческие мерки.
И само здание! Красивый, старинный особняк, окрашенный нежно-голубой
Впервые после войны встретилась здесь еще с одной "звездой" нашего кино: очаровательной Зоей Федоровой, она немного старше нашего с Валей поколения. Она была с не менее очаровательным возлюбленным, американским морским офицером. Эта пара очаровала всех, и теперь Зое не надо скрывать своего романа, после войны за любовь к иностранцу не расстреливают и не сажают в тюрьму.
Ко мне через зал идет коренастый, каштаново-рыжеватый, крепко сбитый мужчина, целует руки... Гилельс! Знаменитый Гилельс!
– Ну, здравствуйте! Я знал, что увижу вас, вот так рядом... Я этой встречи ждал... Лебедушка моя! Вы стали знаменитой...
– И вы тоже...
В глазах у Гилельса замелькали пушинки снега, набережная Волги, мы целуемся на морозе, нам по двадцать лет - я выброшенная из Москвы, он еще студент, но уже с фортепьянным концертом в Горьком... Десять лет...
– Я вас пронесу в своем сердце до конца жизни, до последнего вздоха... сказать я не смогу, что вы для меня, но я должен знать, что вы знаете об этом. Я хожу на все ваши премьеры, сижу один по нескольку сеансов и смотрю ваши фильмы...
– А я одна, без спутников сижу на ваших концертах и тоже не смогу сказать почему...
– Я все о вас знаю... знаю, что ваша маленькая девочка выросла, что вы замужем, что были долго за границей, что в вас влюбился Тито...
– О, да, вы старый сплетник...
Смеемся, не отрываем друг от друга глаз...
39
Погода отвратительная, сыро, холодно, уже в пять часов темно. Подъезжаем к Белорусскому вокзалу, Борис выходить из машины не хочет, скандалит. Уговаривать тоже не хочу, выхожу сама и направляюсь к бульвару, наблюдая за них - не выйдет, пойду одна... Отпускает машину, догоняет. Понимаю, что с его ленью он сейчас меня ненавидит... мы оба чуть пьяненькие... в машине было так тепло... так не хотелось выходить... я расхохоталась.
– Спасибо, Боренька! Глубокая вам благодарность от всего прогрессивного человечества!
Из темноты выплыла скамейка, и на ней молодая женщина в каком-то летнем пальтишке, с ней трое детей в рванье, самый маленький на коленях. Впились глазами друг в друга, в ее затравленных глазах вопрос: не сделаем ли мы ей и ее детям плохое. Я выхватила из сумки все деньги, которые были, сняла теплую кофту, отдаю ей. Бориса нет, он ушел вперед. Но он же мог не увидеть эту женщину...
– Борис! Вернитесь. Подойдите. Дайте мне все деньги, которые с вами, снимите джемпер!
Джемпер
– Опять ваши затеи, без джемпера мне будет холодно. Она может пойти в приемник...
Женщина встрепенулась:
– Дамочка, оставь мужика, он же тебе не муж. Пусть идет. Я обойдусь, мне ничего не надо!
– Идите, Борис!
– Я наклоняюсь к ней: - Что я еще могу сделать для вас?!
– Ты и так сделала, не твои кофты, ты меня согрела, за меня не беспокойся. Я присела ненадолго, дети притомились, до вокзала рядом, мне только до вокзала, там нас не выгонят, есть деньги, я доберусь до деревни.
– Как тебя зовут?
– Кланя.
– Давай думать друг о друге, Кланя, тебе будет тепло и мне.
Рванулась в темноту, рыдаю.
– Тимоша! Тимоша! Я же вас не догоню! Успокойтесь!
Рядом его сопение.
– Успокойтесь, прошу вас, ну подумаешь, нищая, она не пропадет, у нас таким помогают, может, украла что-нибудь, вот и прячется, боится идти в официальные организации...
Я остановилась, смотрю ему в глаза.
– Успокойтесь, подумаешь, нищая... я...
– Борис! Не говорите больше ничего, прошу вас, умоляю, у меня разорвется сердце! Оставьте меня. Идите спокойно домой, я буду идти за вами. Умоляю вас!
– Нет, я вас не оставлю, я должен вас успокоить, понимаете, эта женщина...
Я побежала.
– Тимоша! Тимоша! Послушайте меня...
Я прислонилась к стене, слова выговорить не могу, мне дурно.
– Борис! Единственная просьба! Не говорите ничего! Мы уже у дома! Я похожу! Успокоюсь! Со мной ничего не случится! Иначе я умру! Задохнусь! Неужели в вас нет ничего человеческого! Неужели вы не видите! Не понимаете! Мне дурно! Я не могу вас слышать... Оставьте меня!
– Нет, не оставлю.
– Я даю вас честное слово... что через пять-десять минут вернусь домой... только похожу... сейчас не могу... не могу... я все вам прощу... только оставьте меня... оставьте, если не хотите, чтобы я умерла...
– Нет.
Очнулась, когда Борис уже дотащил меня до подъезда.
Скоро рассвет. Голову раздирают мысли, из кабинета доносится храп Бориса... где я... что со мной происходит... Как я жива... Как жить дальше... Какой же Борис на самом деле... Из-за его скрытности я часто узнаю о нем последней и часто от других... Эта новая вспышка высветила холод... жестокость... я для него открыта... вся... во всем... он знает даже о моих изменах, знает потому, что я тогда не бываю с ним близка...
Ужасная статья о Трумэне - о ней я тоже узнала последней, а ведь я удивилась, обрадовалась, увидя Бориса за письменным столом! А через несколько дней встречаю у театра знакомых, которые как-то странно, отчужденно здороваются со мной и, не останавливаясь, проходят дальше, а в театре со мной и здороваются, и ведут себя так, как будто я заболела проказой... Сажусь к Юрке в машину.
– Татьяна Кирилловна, ну как же вы! Вы! Могли это допустить!..
– Что, Юрка, дорогой мой ребенок?