Татьянин день

Зеленина Юлия

– Здесь нельзя курить, вон вывеска, – недовольно фыркнула Борковская и потянулась к лакированной сумочке, извлекая из нее золоченый портсигар, она выдохнула: – Придется идти на крыльцо! Никакого сервиса в этой дыре!

Баля резким движением встала со стула, попутно спрятав сигарету за ухо. Борковская покривилась – мужланские привычки подруги угнетали ее. Перед тем как направиться к выходу, она строго заметила, что не намерена терпеть нападки со стороны легко вспыхивающей Тани и, призвав в свидетели сидящих за столом Карасеву и Дунаеву, потребовала,

чтобы Баля пообещала вести себя прилично во время перекура. К столику вернулась Ксюша, в лице ее читалась грусть, однако глаза светились радостью.

– Ну, что, Ксюш, сколько там звонков осталось до счастья? – полюбопытствовала Дуня.

– Нисколько.

– Уже тринадцать раз позвонил?

– Больше, раз двадцать.

– Так радуйся! Любит, значит, – задумчиво и как-то безнадежно произнесла Карасева. Ей казалась выходка со звонками романтичной, но уместной для пар вроде тех, что публично обжимаются при входе в кафе.

– Пьян он. Несет какую-то несуразицу, – честно созналась Ксения. Ей очень хотелось поговорить с кем-нибудь о своих несовершенных отношениях, которые так измучили ее. Сапожник без сапог – обделенный чутким профессиональным вниманием психоаналитик.

– Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, – отмахнулась Карасева, качнув своей шляпой. Из салфеток она сконструировала веер и судорожно обмахивала им раскрасневшееся от духоты лицо, тихо ворча на еле работающие кондиционеры. В зале было шумно. Гул голосов с примесью мелодичной музыки создавал спокойную атмосферу. Карасева украдкой подсматривала за жизнью кафе из-под полей головного убора. Ей снова захотелось стать невидимкой буквально на мгновение и подслушать, о чем говорят за многочисленными столиками.

Ксения погрузилась в болезненные размышления. Тоненьким пальчиком она поддевала кристаллики соли с поверхности стола. Ей хотелось оказаться рядом со своим мужчиной, но она не переносила людей, злоупотребляющих спиртным. Ее отец был большим любителем алкоголя и однажды потерял все, что нажил, променяв семью, престиж и богатство на рюмку. Ее это ранило, и с тех пор она себе пообещала, что никогда с ней рядом не будет человека, не знающего меры в распитии вредных напитков, способных разрушить не только свою жизнь, но и жизнь близких людей.

Дуня с интересом разглядывала ухоженные руки задумчивой школьной приятельницы и, грустно вздохнув, укрыла свои изуродованные кипятком кисти вытянутыми рукавами старенькой вязаной кофты. Ей было приятно находиться в этом зале и ей так хотелось, чтобы Татьянины дни возобновились, чтобы они – четыре человека с растрепанной судьбой – могли согреться друг о друга, как маленькие котята, лишенные всяческой заботы.

Голоса в зале стали чуть тише, словно кто-то убавил громкость людского гула, давая возможность трогательной и нежной мелодии побыть на первом плане.

– Я прошу прощения, – бархатистый голос мужчины заставил вздрогнуть вслушивающихся в плавный музыкальный ритм женщин, они встрепенулись и вопросительно уставились на него.

– Можно

вас на танец пригласить? – робко произнес незнакомец и протянул руку Тане Дунаевой. Она растерянно захлопала глазами и даже слегка возмутилась, как будто услышала что-то непристойное.

– Иди, потанцуй, – по-матерински заботливо протянула Карасева.

– Да вы что, девочки, я не пойду! – противостояла испуганная Дуня.

– Я вас очень прошу, – мужчина, чуть склонившись, навис над столиком, ожидая ответа на приглашение. Дунаева взволновано посмотрела по сторонам, она выглядела растеряно, как ребенок в магазине сломанных игрушек.

– Но ведь здесь никто не танцует! – возмущенно отбивалась она от непривычного внимания.

– Но ведь это не значит, что танцевать запрещено. Это моя любимая песня. Если вы согласитесь, официантка сделает радио погромче – я договорился.

Дуня неуверенно посмотрела сначала на Карасеву, затем на Ксюшу и, получив одобрительные кивки, встала со стула. Она покачнулась – то ли от волнения, то ли от выпитого вина, и, опираясь на крепкую руку незнакомца, поплелась за ним, позволяя себя увлечь в приятный круговорот.

– Ну, Дунаева! И, правда, хорошая песня. И почему он меня не пригласил? Так что ты там говорила, какой он раз позвонил?

– Не важно, Карасик, не важно, – прошептала Ксюша, вслушиваясь в трогательные слова мелодичной песни, в которой мягкий голос сообщал, что ничего нет прекрасней нежности, зарождающейся в сердце любящего человека. Ксения наблюдала за танцующей парой, зрелище тронуло ее: среди столиков в такт музыке двигались два одиноких человека, которые встретились на мгновение, на маленький отрезок жизни длиною в песню. И возможно они больше никогда не увидятся, но уж точно будут вспоминать, как однажды остались вдвоем посреди людного зала кафе.

Нервно взвизгнул колокольчик, немного нарушая музыкальную гармонию, в зал вошли Баль и Борковская, обе улыбались, было очевидно, что их перекур прошел без эксцессов. Карасева поморщилась, посетовав на запах табака, когда подруги сели за стол.

– А где Дуня? – весело уточнила Борковская, проигнорировав лекцию о вреде курения из-под смешной шляпы.

– Танцует, – откликнулась Ксюша, не отрывая взгляда от медленно двигающейся пары.

– Танцует?

– Да, ее пригласили.

– Кто? Тут нет ни одного приличного мужика, – Борковская бесцеремонно развернулась и уставилась на Дунаеву и ее кавалера.

– Не завидуй, тебе не идет! – по-детски капризно произнесла Карасева, делая вид, что не наблюдает за парой.

– Вот еще! Я? Завидовать? Дунаевой?

– Вижу их прямо по курсу. Может пойти сцену ревности устроить? – энтузиазм Бали, пугал всех присутствующих за столиком.

– Ему? Ты его знаешь? – удивилась Борковская, с трудом представляя подругу в компании какого-либо боле менее приличного мужчины.

– Его нет. А вот ее знаю.

Баля выпила рюмку водки и, покашляв, начала подниматься с места, прокряхтев: