Таун Даун

Лорченков Владимир Владимирович

…Звонит Брюбль. Он хочет знать, как мои дела. Нашел ли я для него подружку из Восточной Европы… сочную подружку, которая бы сосала ему и раскинула ноги и родила ребеночка, но чтобы он, Брюбль, чур, не содержал щенка. Ну или давал совсем мало. Скажем… сто долларов в месяц. Идет? Есть такие? Кстати, что я сегодня вечером делаю? Я мог бы прийти к нему, чтобы помочь написать письмо прекрасной Илянке из Румынии, которую он нашел на сайте знакомств и которой жаждал бы теперь вставить… Разгружаю коробки? О… Он очень огорчен тем, что я, лауреат премии «Медичи» за роман для иностранных писателей – о-ла-ла, гаденыш льстит, потому что дальше «короткого списка» меня не пустили, – вынужден этим заниматься тут, в Монреале. А все англичашки проклятые! Педерасты! В переносном смысле, поправляется он испуганно. Если бы не они, человеку с таким культурным бэкграундом, как у меня, в Монреале можно было бы позавидовать. Я бы купался в молоке! Нырял в меду! Мне бы отсасывали фотомодели! Я бы ездил на лимузине! Жаль, очень жаль, что англичашки засрали когда-то Квебек своим присутствием и в этой стране перестали ценить писателей и поэтов… И весьма прискорбно, что он, Мишель Брюбль, не может дать мне денег. Их у него просто нет! Не считать же деньгами те жалкие сто тысяч, на которые он вынужден жить в месяц по решению суда. К тому же подачки унизят меня и отобьют у меня чувство нормальной, здоровой инициативы. Так о чем он? Ах да, манда. Илянка из Румынии. Могу я написать ей письмо от имени Брюбля?

Я обещаю подумать и спускаюсь в метро на станции Cremazy. Трясутся руки, и даже сидеть больно: мы разгружали две квартиры четырнадцать часов кряду. Чувствую себя как кошка с перебитым хребтом. Почти полночь, так что можно смело пить в пустом вагоне кисловатую слабоалкогольную дрянь – почему-то они называют это «ликеры», – оставленную на «чай» индуской. Она – думаю, и индуска тоже, – чуть крепче вина, но слабее настоящего ликера. Болтанка в метро убаюкивает, я боюсь, что у меня украдут телефон и дневной заработок – почти сотня, – и время от времени вскидываю голову, как жеребец, учуявший кобылу. Напротив меня сидит грустный «квак» в лосинах и воротнике жабо – наверняка тоже из гомиков, – и говорит. Он говорит, что в церкви Святого Иоанна Латеранского несколько лет тому назад многочисленная группа португальцев объединилась в странное братство. Они женились друг на друге. Мужчина с мужчиной, со всеми церемониями, каких придерживаемся мы во время наших свадеб… празднуют Пасху, проводят такую же свадебную мессу, а затем спят и живут вместе. Римские мудрецы говорят, – сообщает мне мужчина, – что если только брак делает законным связь мужчины и женщины, то этим хитрецам показалось, что и эта связь будет законной, если ее подтвердить церковными таинствами и церемонией. Вот что говорит мне мужчина, и я узнаю его, наконец. Я спрашиваю его – Мишель, каким я вам вижусь? У меня, видите ли, с этим беда. Он говорит, что я, вполне возможно, мертв и, беседуя со мной, он беседует с собой. Я говорю ему, что у меня примерно те же самые ощущения. Только в отношении него. Так кто же из нас кому мерещится? Монтень пожимает плечами и покидает меня на станции Place-des-arts, погаснув разряженным «ридером» в телефоне. Я остаюсь в вагоне один.

* * *

…Монреаль горит. Над собором Святого Иосифа [21] разлетаются костыли, которые наивные монахи коллекционируют в надежде продемонстрировать чудесные исцеления – разумеется, речь идет о закупке оптом новеньких, блестящих костылей – и выбить немножечко денег на пожертвования от легковерной деревенщины. Те только и рады стараться. Разбрасывают мелочь по стеклянным банкам с надписями «Милостыня прихожан». По улицам несутся навстречу друг другу окровавленные женщины. Волосы их растрепаны, одежды разорваны. Всюду крики, вой, лай. Что, что такое? Все просто, объясняет полицейский Дима, который ждет меня у метро Guy Concordia в неположенном месте. Ему выписывают штрафной билет за нарушение правил, но Дима только отмахивается. Плавали, знаем. Сами с усами! Хотя, разумеется, он гладко выбрит. Дима вообще аккуратист, он же не говно какое-нибудь штатское, а вполне себе настоящий полковник. А еще младший лейтенант, мальчик молодой. Офицеры, офицеры. Короче, можно спеть неважно какое дерьмо, лишь бы там оказалось упоминание военного чина, и Дима встанет по стойке смирно. В Молдавии он дослужился до целого майора полиции. Учился в Бухаресте в полицейской академии. Военная косточка, железный порядок. Бреется три раза в день, два раза лицо, и один – сраку. Льет на лицо одеколон, хлопает по обвисшим уже – хоть он и младше меня – щекам. Хлоп-топ, первертоп, бабушка здорова. Какая? Старенькая! Дима хохочет, презрительно плюет в сторону монреальского полицейского и выезжает на встречную полосу. Какая разница! Сегодня все можно! День непослушания. Да что случилось-то, спрашиваю. Тупо моргаю, голова чугунная. Так всегда, если в предыдущий день больше десяти часов работал. День длинных ножей, объясняет восторженно Дима. Это каких еще? Я что, тупой? Он же мне русским языком – морщится Дима – объясняет. Длинных. Тут следует длинная тирада об оккупантах, которые понаехали в Молдавию, да позабыли выучить язык Этой Страны. Такое мне рассказывает всякий молдаванин, с которым я схожусь в Монреале на двух концах одного страпа. Причем ни один из них так и не сумел толком объясниться по-французски или английски. Хваленые лингвистические гены молдаван исчезают, как тени в полдень, когда речь заходит о каком-либо языке, кроме русского. Наверное, потому, что мы их силой заставляли… Кстати, как я там? Несу на себе вину целого народа оккупантов? Нет, ничего лично против меня он, Дима, не имеет… Наверняка и среди немцев были хорошие ребята… А потом весь народ взял и сошел с ума… Странно, но меня это совсем не раздражает. Наверное, я просто балую моих молдаван, думаю вяло. Позволяю им слишком много. Они же совсем как дети. Дима с крайне важного для него лингвистического вопроса переключается на Канаду. Представляю ли я? Что? Вчера его жена пошла с ребенком в бассейн. Хорошенький, чистенький

бассейн. Общий. Муниципальный. Ну еще бы. На наши-то деньги – чистенький… На наши налоги!

21

Центральный католический собор города (прим. авт.).

Следует тирада о налогах, превышаем скорость, заворачиваем на всем скаку куда-то на улочку, полную старых, потрепанных триплексов. Китайцы только и делают, что мочатся в воду. Она из-за них желтая. Весь мир желтый из-за китайцев! И их мочи, очевидно… Жена взяла ребенка. Маленький мальчик. Дима бросает руль, вынимает портмоне, и пока мы сбиваем пару велосипедов, столбиков, прохожих… демонстрирует мне фотку счастливого карапуза. Настоящий маленький Дима! Даже след от фуражки на лбу. Разумеется, жена не взяла ни купальника для себя, ни плавок для ребенка. Зачем ей купальник? Есть же трусы… лифчик… А у ребенка – трусики. И представляю ли я себе… Только она зашла в воду с ребенком, как сразу нарисовался охранник. Madame, d'esol'e… Il est impossible de se baigner en culotte [22] . А, что, почему. В чем дело? Дело в том, что ткань просвечивает и ваш ребенок может стать жертвой людей с не очень здоровой психикой… Зачем играть с огнем? D'esol'e… [23] Дима матерится, сбивает несколько пожарных колонок, уже специально. Что за страна?! Говна кусок, а не страна! Девки у них уже в одиннадцать дрочатся, в двенадцать сосут, а в тринадцать раком становятся. Весь Монреаль в задницу трахается! И это – можно. В школе! А прийти с ребенком в бассейн, чтобы в обычных, хлопчатобумажных трусиках… так это, видите ли, нет! Резко тормозим. Из переулка выбегает человек со странной улыбкой. Не сразу, но до меня доходит, что речь идет о синдроме Дауна. Бедный калека торопится, но убегает медленно. Из-за этого он похож на увечного пингвина, обосравшегося клоуна. Падает на колени, мычит, роняет слюни. Вскакивает, прячется за пластиковой урной. Дима протягивает мне страп, одеяла, скотч. Резонно замечает, что за посмотреть мне не платят. Засранец сам только и делает, что останавливается поболтать с хозяевами про то, как ему здесь, в Квебеке, не нравится. Много пидоров, много девок, которые сосут в двенадцать. Эти девки для него – настоящий лейтмотив! Сразу ясно, кому бы он с удовольствием дал отсосать… Вслед за дауном появляется что-то черное, грозное, молчаливо опасное. Целая толпа с ножами. Ба, да это же старые знакомые! Все, с кем мне доводилось работать на улицах Монреаля в тот год. Старые добрые знакомые. Грузчики, водители. Рабочая косточка. Твои трудовые руки, о Монреаль. На этот раз в руках у них ножи. Окружают дауна, со смехом пинают его ногами. Кто-то хватает несчастного за подбородок, цепляет пальцем, тянет вверх, а другой рукой перерезает глотку. Даун мычит, как Аписов бык, разбрызгивает кровь по мостовой. Им с ребятами так надоела вся эта лицемерная diversit'e [24] , объясняет Дима, что они решили очистить Монреаль от скверны. От даунов, инвалидов сосучих, от наркоманов сраных, от блядей сифилитичных, от черножопых, арабиков… Короче, от всякого говна. Но первые на очереди, конечно, инвалиды гребаные. Пожиратели наших с ребятами налогов. Какие налоги, говорю, вы ведь их не пла… Мне лишь бы спорить, качает головой Дима и спрашивает – так что, готов я подняться в квартиру, чтобы оценить масштаб переезда? Оглядываясь на дауна, бьющего коротко ногами по мостовой, поднимаюсь по лестнице. Из окна на первом этаже раздаются дикие крики. Ребята нашли девку, двенадцати лет. Разумеется, шлюху проклятую. Научат уму-разуму, а потом прирежут. Вообще, воодушевляется Дима, знаю ли я, сколько они всего за сегодня сделали? Двадцать две тысячи людей с синдромом умственной неполноценности вырезаны на корню. Физически неполноценные уничтожены. Вся Сент-Катрин [25] очищена от проституток и наркоманов. Шли по улочке и выбивали мозги битой. Наркоманы сраные даже и сопротивляться не могли. Сидели и ждали своей очереди покорно. Что это я свою рожу кривлю? Тоже биты захотелось? Но это же геноцид какой-то… вяло сопротивляюсь. Вечно я ною, вечно недоволен. Недаром ребята по всему городу уже знают, что весь я какой-то… странный, ненадежный. Можно подумать, я не согласен в душе с ними. Давно пора очистить город. Как в книге про Бэтмена! Метрополь в опасности! Кто же его спасет, если не мы, храбрые переселенцы из Молдавии да Украины с Россией. Конечно, на родине у нас есть некоторые камни преткновения… спорные моменты… из-за которых разразилась война… но здесь, на чужбине, мы должны держаться единым фронтом. Держать строй, как спартанцы. Кстати, ты в курсе, спрашивает он, что все они были гомиками в этой своей древней Спарте? Так что под фразой «держать строй, как спартанцы» он подразумевал вовсе не это, а лишь похвальную дисциплину. Совсем как у них в полицейской академии в Бухаресте. Ах, как жаль, что я не видел его рабочего места в Министерстве внутренних дел… Свой закуток в подвале. Стоял стол из свинца, колодки, плеть, цепи… Как они верещали, педики эти… Какие? А все! Всякий, кому не посчастливилось попасть в лапы к Диме, становился педиком этим… Тем и этим… Они всегда и во всем признавались. Потому что, хоть в Молдавии и множество недостатков, но что есть, то не отберешь – полиция там полиция. Организм с яйцами. Он, Дима, знает. Одно ведь из яиц было его. Большое, волосатое. Когда он приходил в публичный бассейн в домашних трусах, те намокали, и яйцо становилось видным. Перекатывалось, звенело. Настоящая сфера Коперника. Иногда скорлупа трескалась, и из нее выползал белок. Сразу густел в воде. Пахло серой, вареными яйцами. Это все отрыжка после вчерашнего, виновато пояснял Дима, облегчался прямо в воду. Но от него вода не желтела, как от китайцев. Напротив! Становилась сине-желто-красной. Цветов флага республики Молдова. Почему я, кстати, так и не выучил румынский язык, а? Это же неприлично – жить в стране и не знать ее языка! Что, кстати, чмо это там бормочет, хозяин халупы этой? Пусть я переведу, а то Диме недосуг было французским кваканием заняться. Да и не до английской каши во рту ему было. А до чего? Он делом занимался! Как приехал, сразу же пошел в автомастерскую, взял в кредит тачку за пятьсот долларов. Потом устроился на работу. Подстригал газоны, получил справку, что трудоустроен. Взял в кредит еще тачку, уже за три тысячи. Потом третью… Четвертую… Путь к успеху преградила бутылка гаитянского рома. Черножопые дали на чай, но, конечно, специально подстроили: Дима как-то поссорился с женой и в расстроенных чувствах выпил эту бутылку… Поехал еще за одной… Мусора, суки позорные, повязали на трассе. Пришлось платить штрафы, лишили прав по суду… Это что, люди? Это, мля, звери! Он, Дима, точно знает, что никого бы не сбил. Он же много лет уже за рулем, и кроме той аварии с четырьмя смертями, что в Молдавии случилась, у него на досье водителя ни одного пятнышка не было…

22

Очень жаль, мадам, но купаться в трусах невозможно… (фр.).

23

Очень жаль (фр.).

24

«Разнообразие» – девиз Монреаля (прим. авт.).

25

Улица Монреаля (прим. авт.).

Выносим с ним постепенно мебель, разобранную на мельчайшие детали. Вот еще один фокус. Нет смысла сразу класть в грузовик кровать. Надо ее полчаса разбирать, потом еще столько же собирать. Носить по винтику, по гвоздику. Хозяин понимает, что его обманывают, но поделать ничего не может. Высокий профессионализм. Экстра-класс. Заворачиваем все, даже использованную туалетную бумагу. К тому же погром на улицах слегка пугает хозяина, старого доброго «квака» с пивным пузом, набитым poutine [26] . На улочке уже три трупа валяются. Кажется, суматохой воспользовались местные и начали сводить друг с другом счеты… Спрашиваю Диму, не боится ли он попасть в тюрьму? Да и другие… Нет, дурак ты, хохочет Дима. Это когда один или два виноваты, есть кого наказывать. А когда самосуд совершает толпа тысяч в десять… кого ты там наказывать будешь? Толпа – это уже не человек. Толпа – стихия. Природный разум. Инстинкт не обманешь. Ты что, детства не помнишь? Всегда здоровый коллектив найдет жертву, которую будут травить. И поделом! Люди – они животные и чуют слабину. Травят слабейшего. Все ясно? Так же и с инвалидами. Нечего притворяться, будто ты их жалеешь. Как будто не ты рассказывал, как на работу пытался устроиться…

26

Национальное блюдо Квебека, жареный картофель в соусе (прим. авт.).

Умолкаю. Он, конечно, прав. Помню звонки неделями… месяцами. Все хорошо, пока не дойдешь до вопроса о наличии увечий. Один хотел помочь. И так старался, и этак. Ну хоть в чем-то у вас инвалидность да есть? Хоть малюсенькая?.. Нет хромосомки, врожденное плоскостопие, синдромчик какой-нибудь… А? Ну, родненький? Увы, грустно и ошарашенно твердил я, кроме легкой близорукости… Ну тогда, щелкал он каблуками на том конце провода, помочь ничем не могу. Яволь. Хайль Гитлер. Разве они, инвалиды сраные, не устроили нам тут настоящий геноцид, подбрасывает дровишек в костерок Дима. Чутко, как настоящий легавый, реагирует на перемену настроения. Давит на болевые точки. Прав, прав он… Все они правы. Только и видишь кругом одних педиков да инвалидов. И все по пятьдесят в час получают, чистыми. Пока мы тут горбатимся… А раз так, то и ладушки, говорит Дима. Дает камень, предлагает перекурить пока. Нерешительно подкидываю на ладони. Когда мимо проезжает – в нелепой и смешной попытке уцелеть, торопливо стуча по колесам руками, – инвалид в коляске… бросаю камень. Прямо в спицу! Коляска опрокидывается, безногий в ужасе ползет. Толпа – местных в ней все больше, они раскрепощаются – улюлюкает. В калеку летят камни. Рот его раскрыт, подбородок дергается. Мне уже не жаль его. Наверное, это он сидел в уютном бюро, когда я за бумажками в местный центр занятости пришел… Мычал что-то на непонятном французском. Непонятном для всех! Он ведь, мать вашу, инвалид, у него несовершенный речевой аппарат, как же вы его на выдачу справок посадили?! Но посадили ведь… Ронял слюни на бумажки, выписывал мне их неохотно… Я тогда третий месяц попасть хотя бы на стройку не мог. Настала пора расплаты! Хватаю камень побольше и мечу калеке прямо в голову. Словно по сигналу, толпа бросается на него. Забивают ногами. Местные, удовлетворенно констатирует Дима, давно мечтали о чем-то подобном. Просто им яйца с рождения, как домашним котам хорошей породы, режут. Пукнуть боятся. Привыкли рабами у педиков да инвалидов быть… Ничего, мы дали им волю! Вот он, Дима, помнит всплеск национального самосознания в Молдавии… Тогда тоже на улицах было очень свободно… Прямо снимай штаны и сри где хочешь! Знаю ли я, кстати, что Чаушеску расстреляло русское КГБ? Как – почему?! Румыния жила замечательно. Слишком хорошо жила. Завистливые русские суки… – только пусть я не принимаю это на свой счет… он чисто теоретически… – не смогли вынести благополучия Румынии. Ее счастья. Заговор, свержение… Перед смертью Чаушеску крикнул: «Да здравствует великая Румыния, и позор на головы проклятых русских долбоебов». Так и крикнул! У него, Димы, есть друг, и у того есть приятель, чей знакомый служил с другом парня, служившего в расстрельной команде Чаушеску. И он своими ушами слышал! Так и крикнул! На румынском языке, чистейшем… Кстати, почему я так и не удосужился выуч…

…чтобы слегка отвлечься, концентрируюсь на работе. Хотя и тяжело это сделать, когда отовсюду летят камни, пахнет горячим мясом, кровью. Дима, извинившись, отходит куда-то «покурить». Возвращается довольный, с расстегнутой ширинкой. Я так понимаю, нашел малолетнюю дрянь, которой преподал урок морали. Теперь пристроился к хозяину – к его ушам – и заливает про то, как в Молдавии называют дни недели. Все иммигранты одинаковы. Всем им кажется, что хозяину до усрачки интересно, откуда они, как они и какие разновидности их существуют. Так Виталик, мой напарник-засранец, что пятый день в себя прийти не может – а просто надо меньше жрать и мыть руки перед едой, – всякий раз обиженно поправляет меня, когда я буркаю «Из России» на вопрос, откуда мы. Месье, мадам. Mon pays d’origin est l’ancien r'epublique sovi'etique qui se trouve entre la Romanie et l’Ucraine… Notre nature est… Parmie nos les plus grand 'ecrivains… [27] Самое обидное, что я засранца этому и научил, когда он попросил. Он и смысла не понимает! Твердит, как попугай! Ему всерьез кажется, что франкоканадцу не все равно, из какой части Союза мы сюда прибыли перевозить его вещи и подтирать его задницу… Какая наивность! Какой эгоцентризм! Молдаване, впрочем, все такие. Им всерьез верится, что мир в курсе, где расположена их ancien r'epublique sovi'etique. А по мне, так нужно обобщать. Я бы вообще с удовольствием отвечал, что мы из восточной половинки земного шара. Или – с земного шара. Этого, на мой взгляд, вполне достаточно. Но иммигрантам хочется большего. Им страстно хочется напомнить миру о своем существовании. Напомнить себе, что они есть. Так человек, очнувшийся ночью в темном сыром помещении, говорит громко, чтобы подчеркнуть свое существование. А толку? Он мертв, пусть он еще и жив. Его закопали по ошибке, он впал в летаргический сон. А когда пришел в себя – все. Поздно пить «Боржоми», почки отвалились. Вход рубль, выход два. Так Гоголь попросил перерезать ему вены перед тем, как его положат в гроб. И что? Помогло? В 20-х после революции гроб вырыли, и советские дебилы-писатели разобрали скелет по косточкам. На долгую память! Говорят, тазобедренная кость досталась Исааку Бабелю, и тот с ней баловался в сексуальном плане. Пока за ним не пришли из ЧК и с тазобедренной костью Бабеля не побаловался уже его следователь. А ведь куда лучше было бы Гоголю лечь в могилу живьем, затаиться, спрятаться. И с криком «Ура» вылететь из земли во время эксгумации. Посбивать лопатой головы своим коллегам из РСФСР, а потом переодеться в фартук копателя и уйти на вольные хлеба. Такова жизнь, такова смерть. Никогда не знаешь, где соломки подстелить. Вот, например, мы сейчас. Загрузили половину машины коробками… а длинная мебель уже не помещается. Надо все делать по уму, по инструкции. Беда лишь в том, что у каждого грузчика в Монреале инструкция своя. А так как всякий грузчик здесь – выдающийся представитель МВД Молдавии, золотопромышленного комплекса Украины, горнодобывающей отрасли Казахстана… короче, настоящий технический интеллигент СССР… – то инструкции весьма детальные и друг другу противоречат. Так, Дима буквально дрожит, когда видит людей, обматывающих одеяла скотчем по диагонали. Нужно делать ровное, горизонтальное обматывание, поясняет он, бережно оборачивая вещь прозрачной и липкой лентой. Да, на это уходит меньше скотча, но из-за того, что нужно попасть одним концом на другой, ты тратишь больше времени и производишь впечатление более внимательного работника. Другой грузчик, дальнобойщик Сергей, напротив, придерживается стратегии диагонального обматывания. Оно отнимает меньше времени, зато требует больше скотча… Следовательно, больше времени! Вот такой парадокс, такой софизм! Сергей – настоящий Ахиллес, бегущий за черепахой! Да, в каком-то смысле верно, возражает Дима, но ведь если сделать три ровных горизонтальных обматывания, то… При этом речь идет об одном и том же. Как можно дольше затянуть работу. Платят-то за час! Но споры разгораются нешуточные. Говорят даже, где-то на бульваре D'ecari состоялась дуэль между двумя грузчиками – один утверждал, что стиральную машину нужно оборачивать спереди и с боков, другой же считал, что прикрывать нужно зад и бока. Дрались на ножах, и победитель выпустил кишки проигравшему. Слава богу, у меня никаких принципов относительно работы нет и я поступаю так, как хочется напарнику. Из-за этого со мной любят работать все. Хотя репутация у меня – как я и сказал – странного и непонятного человека. И я обматываю вещи так, как хотелось бы Диме, и великий дух его внутреннего божества, Бога Легавых, затихает удовлетворенно. Вулкан перестает выбрасывать камни, пепел и лаву. Я умилостивил грозные силы природы. Дима объявляет очередной перекур – двенадцатый по счету, – и мы присаживаемся на гору одеял в грузовике. Проблема мебели решена кардинально. Мы будем ломать ее и складывать в угол, а потом объявим, что мебель не выдержала перевозки. Счастливы будут все: мы, хозяин компании и даже клиент. Имущество-то застраховано! Сзади раздается детский крик. От неожиданности падаю с горы одеял! Оборачиваюсь и вижу другого Диму, который читал мне вчера лекцию про даунов. На руках у него… даун. Дауненочек… Дима Второй, плача, объясняет ситуацию. Несколько лет назад он познакомился здесь с приличной женщиной. Начался роман. Все бы ничего, но она – «квачка». Потому – в возрасте, старородящая. Они, честно говоря, и не думали, что она еще в состоянии залететь, а баба возьми да и удиви. Оказалась с начинкой. Но родила уже в пятьдесят семь, вот и получилось то, что получилось. Вчера родила! Дима был убит горем, когда узнал, что получился даун… Но своя кровь ведь не водица! Дима умоляет нас… заклинает… спрятать щенка, чтобы того в горячке погрома не прирезал кто-то из наших. Мы задумываемся. Дима-легавый многозначительно похмыкивает… покряхтывает… По его мнению, необходимо держать стиль до конца. Если уж всех кончать, то всех. Что с того, что маленький даун родился от Димы-культуриста? Надо прикончить его. Причем сделать это самим. Потому что наши ребята все уже выпили, и пока полиция Монреаля катается по периметру погрома, крушат и ломают все жестче и жестче. Ошалели от крови, если честно. Намного лучше будет нам самим прикончить сопляка, чтобы быстро и без мучений. А если он попадется толпе… Дима-культурист от огорчения близок к истерике. Стоит, моргает. Слезы катятся по лицу… Ноет, нюнится… Настоящая баба! Куда только подевался мужской характер, стальные мышцы, непреклонный взгляд. Все словно ветром сдуло. В Монреале он, ветер, очень сильный. Дует и дует, дует и дует. Буквально сводит с ума. Словно самум. Это все потому, подтверждает хозяин-«квак», что город построили на разломе тектонических плит. Плохое, нездоровое место. И ветер местный на самом деле с ума сводит. Особенно когда теплеет. Что это у нас там за ребеночек в одеялах возится? Он ребеночка не заказывал перевозить… Держим военный совет. Дима-культурист предлагает нам некоторую сумму денег, если мы вывезем его с щенком с территории погрома. Да, но мы по закону не имеем права перевозить людей в кузове… Дима-культурист становится на колени. Он заклинает нас всем святым. Он обращается к нам как к отцам, наконец. Пробил оборону! Отцы из нас, разумеется, никакие – как из говна пуля, – но какой мужчина устоит, услышав такую просьбу. Хмуримся, разыгрываем из себя стопроцентных мужчин. Прячем Диму-культуриста и его щенка в ворох одеял, закрываем грузовик. Хозяину объясняем, что, мол, придется делать второй рейс. Конечно, за его счет! А что, какие-то сомнения есть? Выруливаем осторожно с улочки, потом из района… Проходим патрули местной самообороны, которая проверяет все автомобили… Избегаем досмотра, потому что наши же погром и устроили… Радостно гудим, покидая район. Вслед нам улюлюкают, бросают вверх бейсболки…

27

Моя родина – это бывшая советская республика, расположенная между Румынией и Украиной… Наша природа это… Среди наших самых известных писателей… (фр.)

…В парке у Ботанического сада объезжаем огромную яму, свежевырытую. В ней колышется людское море. Тысячи людей стоят раздетыми. Над ними – десятки фигур с пулеметами и одна – с диктофоном. Объявляет. Педики, черножопые и инвалиды. Вы ели наше мясо, пили нашу кровь. Теперь настало наше время. По div'ersit'e montr'ealaise [28] – пали! Вспышки, грохот. Жалобный вой коллективной мясной гусеницы, которую давят сейчас где-то там, на уровне корней… Постепенно масса – разнообразная из-за цвета кожи жертв – становится однородной. Кровь и земля окрашивают всех в один тон… Хрипят жертвы. Соскакивают в ров вчерашние униженные и оскорбленные, с примкнутыми к ружьям штыками. Ружья взяли в музее истории Монреаля. Почистили, обновили. У нашего мужика руки золотые. Не то что местные кретины… Мужик из бывшего СССР сделает что хочешь из чего хочешь! Дима, что за рулем, рассказывает мне, как из куска проволоки, старой стеклянной бутылки из-под кефира и спичечного коробка смастерил стартер для своих «Жигулей». А когда тачка развалилась от старости, он из всего этого произвел машину времени! Да, не очень большого диапазона. Всего на три дня вперед и три дня назад забрасывала. Скажем, портативная машина времени короткого действия. Есть же континентальные ракеты на близкую дистанцию, я что, в новостях не слышал? Так и он, Дима… Короче, машина работала исправно, пока как-то не отключили свет и не произошло короткое замыкание. Бутылка воспламенилась и лопнула, проволока расплавилась, а коробок сгорел. Все, конец истории. Вот и второй адрес. Останавливаемся у винтовой металлической лестницы. На такие красиво ложится снег в фильмах про Нью-Йорк и Рождество. И на таких ломаются ноги и спины, потому что угол слишком крутой для переноски вещей. Но ради приезжих никто новые строить не будет. Дима уже подустал, подзаткнулся. Так по второму адресу всегда. Силы иссякают. Молча носит вещи часа четыре. Несколько раз – с холодильником, буфетом и сушилкой для белья, – застреваем. Один раз подворачиваю ногу и полчаса лежу под шкафом, гадая, сломал или нет. Повезло! Всего лишь вывих! Пополз к грузовику, чтобы там разуться и осмотреть ногу, пока Дима хозяину зубы заговаривает. Ведь пока второй грузчик не работает, платят только за одного. Значит, и зарплата меньше! Никогда… никогда клиент не должен видеть грузчика не работающим… В грузовике скидываю ботинок со стальным носком и щупаю лодыжку. По толщине примерно с колено. Снизу раздается слабый писк. Черт, пассажиры! Быстро раскапываю гору одеял, протискиваюсь в лазы между досками, коробками, мешками. Слава богу, маленький дауненок еще дышит, хоть и посинел. А Дима в обмороке! Даю пару пощечин… привожу в себя… Заворачиваю щенка в одеяльце, так чтобы голова торчала и доступ к воздуху появился. Растираю ногу, еле встаю. Возвращаюсь на лестницу. Уже темнеет, и в окнах домов зажигается свет. Одно окно – прямо надо мной, горит звездой в ночном небе. Падает отсвет на ржавую металлическую дощечку – что на дереве – с названием улицы. La rue de Bethl'eem [29] .

28

«Монреальскому разнообразию» (фр.).

29

Улица Вифлеемская (фр.).

* * *

С чего началась вся эта история с Армией Освобождения Квебека от Английских Оккупантов? Да как обычно! Я выпил лишнего и разболтался. Почему, кстати, в этот раз – Армия Освобождения Квебека от Английских Оккупантов, а не Тайный Фронт Военного Крыла Организации по Борьбе за Независимость Квебека? А просто каждый раз название у нас – разное! Так решили поступать в целях конспирации. Если аббревиатура всякий раз разная, сказал я своим франкоканадским сепаратистам, то и спецслужбам труднее выйти на нас. Мирные монреальцы, которые ружье только в музее видели – и то деревянную модель его на шкурке бобра в разделе «Меновая торговля», – от восторга дышать не смели. Смотрели на меня, как на божество. Идол конспирации, наш Владимир! Но вернусь к истокам… Началось все с интервью с журналистом «Радио Канада». Обладатель лица, будто из доски выструганного. Он, видите ли, когда-то побывал в Советском Союзе. В далеких 70-х годах! И навсегда полюбил странную атмосферу этого места. Наверняка подпольную литературу ввозил и вывозил. В Союз – всякую порнографию. Анна и Серж Голон, «Греческая смоковница», которую совки отсмаковали с ног до головы, вылизали, как кошка – котят… Что там еще? Порнографические фильмы с участием Брюса Ли… Кассеты с ними потом крутили во всех подпольных кинотеатрах СССР. Из Союза он вывозил тоже порнографию. Солженицын, Лихачев, Довлатов, еще чушь какую-то. Все пожухлое, старое, увядшее. Как волосня на лобке старой проститутки. Пожелтевшие листья советского салата. Потом он приехал в Союз во время крушения страны. За каким-то чертом попал в Молдавию. Его поразило возродившееся национальное самосознание! Как здорово! Люди скакали на площадях, забрасывали милицию камнями, кричали, что хотят свободы и демократии. Вот настоящая воля к свободе! Не то что квебекские сепаратисты эти тупорылые – подонки и недоноски. Только и думают, как родину продать да Канаду развалить. Сам он англоговорящий… Так о чем это он? Ах да. Молдавия. Третий раз он приехал туда после 2000-го. Оказался вновь поражен, на этот раз – уровнем бедности, качеством оказанных услуг в ресторанах. В суп харкнули! В гостинице не топили! Задницу отморозил, будто на Крайнем Севере ночевал. Но навсегда сохранил в своем сердце воспомина… Я молчал да кофе потягивал, – конечно, платил я, всегда за них плачу я… – и смотрел, как он ртом шевелит. Бескровные губы… Как бледные гусеницы, что решили друг с другом потрахаться. Если, конечно, гусеницы трахаются. Ну, в его-то случае и на его лице – непременно. Джон Тиболти, RBC Canada… Псевдожурналист. Конечно, никаким журналистом он не был. На лице у него печать стояла. Органы. Никаких сомнений, что дурачок подвизался в секретных службах. На полулегальном положении сотрудничал. Сколько я таких «журналистов» в Молдавии навидался! И у каждого – выправка, как будто из Форт-Нокса только сегодня выпустили. Но что поделать. Совок рухнул, и все эти шпионы – куда-то же им надо деваться – и в самом деле переквалифицировались в журналистов, под легендой которых занимались когда-то разведкой. Прием, прием, Оттава. Лондон, как слышно. Резидент в Париже, сообщите… Так или иначе, а он позвал меня в самое их логово, центральный офис «Радио Канады». Желал побеседовать относительно моей книги, которая ему случайно попалась на глаза… Всколыхнула волны приятных воспоминаний. Целый тайфун! Но манеры у него остались из прошлого. Он не разговаривал, а допрашивал. Мне все казалось, что сейчас засветит: сначала лампой в лицо, потом кулаком в ухо. Костлявый, крупный. Такой наверняка допрашивать в самом деле не гнушался. Допрос с пристрастием. Расскажи, Владимир, как ты оказался на островке свободы и процветания? Правда же, в Канаде очень хорошо? Ты тоже ностальгируешь по Советскому Союзу? А вот, скажем, Путин… Путин, Путин. Все они только и делают, что про него расспрашивают. Можно подумать, я в Кремле грузчиком работаю. Я остался на высоте. Признался, что с Путиным лично не знаком, но в переписке с ним состою. Это каким таким образом, оживился собеседник. Понимаете, я тут познакомился с одним толстячком… Местный миллионер… Мишель Брюбль… И он, видите ли, решил написать письмо Путину. Так, мол, и так, Влад, франкоговорящих канадцев все обижают. Хотим независимости, хотим дружественной помощи Кремля… Само собой, письмо написано по-французски. Брюбль хвастается всем, что говорит по-русски, но это не больше чем раздутое эго. Оно надуто через задницу, как лягушка через соломинку. Все, что может сказать Брюбль по-русски: babuchka, deduchka, matreshka, davai ebatsea. На этом богатейший словарный запас миллионера-русофила – как он представляется в клубах знакомств русскоязычным блядям, – заканчивается. Текст письма Путину пришлось переводить, и сделал это я. Смеюсь, вспомнив, как Брюбль, пожавшись, отвалил мне за это целую «двадцатку». После я отослал письмо в какое-то информационное агентство на Урале. Провинциальная шарашка, но со словом «Российские новости» в названии. За это получил еще «двадцатку». Ну а что Путин? А он ответил! Письмо прислал… Невероятно! Видно, что радийщику хотелось поговорить об этом, но приличия ради пришлось обсуждать мой роман. Роман… Что они все к нему так прицепились, я не знаю. Отшучивался, говорил, что не помню, как и зачем его написал. Собственно, так есть. Но никто не верит. О литературе говорили ровно пять минут. Вокруг шныряли педики с ласковыми беспокойными глазенками – офис «Радио Канады» как раз в их логове, посреди района их… Маслянисто блестела поверхность кофе.

Я знал, что это обманка. Кофе я купил тощий, без сливок. Так что я цедил черную горечь с миндальным привкусом без страха пополнеть. Да с такой работой и не потолстеешь… После Путина и дежурных вопросов пришел черед Молдавии. Само собой, я обязан быть специалистом по Молдавии. Европейский вектор или ориентация на Евразию? Каковы, на мой взгляд, главные статьи экспорта-импорта в свете импортозамещения в товарообороте между?.. Наконец, как там Китай, новая сверхсила? Есть шансы у очередного мирового гегемона закрепиться в Молдавии? От обилия бреда голова опухла. Почувствовал себя приглашенным гостем программы молдавского телевидения. «Молдавия как средоточие интереса мировых держав». Но если человек просит, я всегда даю. Щедрый, как Генри Миллер. Рассказываю о схватке мировых держав на территории Молдавии. Именно так. Не в Молдавии, а «на территории». Звучит солиднее, для докладов особенно. Что там еще? Политические пристрастия населения… На мой взгляд… Предполагаю дальнейшее усиление влияния геополитических сил, выступающих за ориентацию… В общем, тоже целый доклад сочинил. Думаю, в доклад он это все и оформил. Получил свои пятьдесят долларов в час – а если работает давно, то и все семьдесят, – сдал в бюро по Восточной Европе… А как побочный продукт еще и передача вышла. Про то, как жители маленькой Молдавии мечтают попасть в Евросоюз, что так талантливо описал в своем романе Владимир Лор… Переврали все. Но и на том спасибо. Потом словно ком с горы покатился. Пригласили в редакцию газеты «La Presse». Там народ попался поинтеллигентнее. Не служивые… Интервьюер, Марио, родом из Италии, интересовался построением сюжета. Но и без экзотики не обошлось. Как обычно, меня понесло. Стал изображать из себя империалиста, шовиниста, державника. Пообещал, что всех расстреляем, когда танки РСФСР войдут на Северный Полюс. Только МакКинерни оставим. Остальных – мечом и огнем… Развернул невидимое полотно десятой краснознаменной дивизии. Наплел, что в Молдавии стал капитаном запаса. В возрасте тринадцати лет сбежал из родного города в пылающее Приднестровье, чтобы подносить снаряды военным. Каким? А не помню! Мы, русские, жестокий и злой народ. Нам лишь бы воевать, а с кем, зачем и почему – неважно. В Приднестровье меня ранили четырежды, – показываю колено, на которое неудачно приземлился пару лет назад из-за литра коньяка… помню, опухло, гноилось, пришлось резать… – есть и доказательства… Короче, все непросто! В Молдавии жизнь соседствует со смертью, и наоборот. Конечно, прямо я ничего не говорил. Но достаточно ясно намекал. Так, мол, и так, в Молдавии едва избежал ареста, чудом ускользнул из страны. Уже стояли под дверью люди в масках и с автоматами… Смешно, но это правда. Стояли! Но в то же время все было так по-другому… Но этим – зажранным канадским идиотам – не объяснить ничего. Не смогут они понять, что целый батальон ОМОНа присылают только потому, что твоя книга в библиотеке у человека стояла. А она и стояла. Вернее, лежала. Точнее, светилась. XXI век, книги теперь электронные! На рабочем столе компьютера еще одного неудачливого шпиона из Москвы, Багирова, была моя книга. Он ее читал. А в свободное от чтения время занимался в Молдавии политтехнологиями, немножко журналистикой, немножко шпионажем… У кого-то взял денег, кому-то не отдал… Все – плохо, все – через одно место… Брат-близнец дуболома с «Радио Канада», короче. Его арестовали, обыскали… Послали группы захвата ко всем, чьи фамилии нашлись в компьютере незадачливого разведчика. А поскольку бедняга любил читать, боевые группы высылали к гражданам Толстому, Стейнбеку, Уэльбеку, Лоринкову… Я оказался единственный, чей адрес нашелся в телефонной книге Кишинева. Et voil`a c’est comme ca je suis devenu l’ennemi de mon pays [30] . Но это все настолько абсурдно… не объяснишь. Поэтому я приукрасил, облагородил. Превратил жизнь в литературу, в общем. Намекнул, что в Молдавии меня «преследовали за дело». Поставки оружия. Комитет освобождения и присоединения к… А к кому? Надо подумать? Раз сам-то я русский, пускай будет Россия. К тому же на Украине люди уже друг за другом с дубинками с ржавыми гвоздями гонялись. Забивали врагам в голову железные костыли. Сепаратизм, все такое… В общем, хоть я ни слова конкретно не сказал, но рисунок в общих чертах изобразил. Это как игра «сапер». Не трогая мину, зарытую в песке, очищаешь все вокруг и видишь очертания искомого предмета… Так и у нас с Марио получилось. Он пришел в восторг. Хохотал, с восхищением смотрел на меня, салат дожевывал. Шел мой второй месяц в Монреале. Я пил кофе, снова кофе и слегка сгибался из-за боли в желудке. Чтобы скрыть неловкую паузу, когда Марио снова примется жевать – я провел в иммиграции недостаточно много времени для того, чтобы перестать стесняться, поэтому отказался от угощения, – снова начал витийствовать. Запретили въезд в Молдавию… Три покушения во время работы в СМИ… Такие пироги. Кстати, пироги здесь отличные, Владимир. Угощайся! Отказываюсь снова, кофе все равно уже напился так, что во рту горечь сутки-двое не перебьешь. Пища моя стала золой, а вода – ватой. И иссякли меды в сотах моих. Марио ковырялся в диктофоне, я смотрел на этот предмет, как человек после уникальной ампутации – оторванные и пришитые руки – на свои пальцы. Все такое… чужое, далекое. Словно и не работал я никогда с такими штуками. А я и не работал! Всегда выключал диктофон. А интервью? А после придумывал! Вкладывал в собеседниковы уста гениальные мысли. Все они на бумаге выглядели в сто раз умнее и остроумнее, чем на самом деле. Так я в писатели и скатился. Сейчас пытаюсь писать честно, как все было. Но это ведь и не роман… не внятная история с сюжетом… Просто записки для себя. Я давно уже не писатель. И не был никогда! Играл в него. Убедительно, да. Наверное, следовало идти в театр. Нет у меня никакого внутреннего заполнения, я просто проводник, русло. Даю бежать по себе водам, водам жизни, водам любви. Несутся, бушуя, а иногда стоят, как лужа. Нет меня, нет… Но желудку-то этого не объяснишь. Хочет есть, ноет. Ноги под столом натыкались на сумку. Взял с собой сменную одежду, чтобы после интервью сразу ехать на заказ. Впереди маячили «шесть с половиной»… стало быть, шесть комнат, кухня и ванная комната. Стиральная машина, сушилка, холодильник, плита… Шкаф, диван, стеклянный столик… Телевизор, двадцать пять коробок… Их, конечно, окажется сто двадцать пять. Но клиенты – арабы, а они не умеют считать. Или делают вид, что не умеют. А, что?! Марио терпеливо повторяет вопрос. Как мне разнообразие Монреаля? Его богатство в культурном плане? Невероятно, отвечаю. Не-ве-ро-ят-но. Черные, например, редко когда на чай дадут. Но если уж дадут, то дадут. Они как «блатные» в России. Или обманут, или пыль в глаза пустят. Китайцы вообще не дают на чай, что при их сильных чайных традициях довольно странно. Арабы вечно следят за тем, как работаешь, подгоняют… а потом стараются откупиться какими-то копейками. «Кваки» – жадные до умопомрачения… Латиносы дают всегда, но мало… Короче, низкое, очень низкое качество человеческого материала… Что ты сказал, Владимир? Повтори-ка? Говорю, что невероятное разнообразие Монреаля производит на меня сильнейшее впечатление. От волнения аж заговариваться начал. А как у меня со знакомствами? Нужно устанавливать социальные связи, это весьма важно для иммигрантов, советует Марио. Ну что же. Начинаю с него, спрашиваю, не знает ли кого-то, кто может работу предло… Конец интервью! Марио вскакивает, убегает. На письма не отвечает, просто извещает о получении фотографии. Я специально снимок без бороды послал, чтобы кто-то из клиентов не узнал. Не удивил меня коллега, в общем. Все они при слове «работа» растворяются, как улыбка Чеширского кота. Но хотя бы статью отличную написал! По тексту получалось, что я – такая помесь Грэма Грина, Эрнеста Хэмингуэя и Даниеля Дефо. Путешественник, шпион, заговорщик, талантливый человек… Мимо по всем пунктам! Но что поделать, слава никогда не считается с хозяином дома, в который пришла. Она всегда чуть-чуть нежданная. А раз так, хуже татарина! Морщусь, глядя на фото. Лицо словно увядший апельсин. Это все заботы текущих дней. В конце статьи подробно рассказывается о моем так называемом конфликте с властями Молдавии. Хотя никакого конфликта нет, я просто от них сбежал, и… Останавливаюсь. Сам же и наплел, поделом! Получается, я такой романтический герой… Че Гевара… Марио хорошо понял мои намеки… творчески переработал их… По тексту выходит, что меня в Молдавии даже гильотинировали! Вот он, литературный образ, который я так долго искал на ощупь и который сам меня нашел. Великолепный изгнанник. Все бы ничего, не прекрати я к этому времени писать. Тем не менее статья великолепная. Пишу Марио большое электронное послание… благодарю, кланяюсь до земли… все-таки правда, что русские – большие актеры. Конечно, ответного письма не приходит. Общение с нуждающимся – опасно. Может, я даже попрошу у него «десятку» в долг… Или «двадцатку». А то и, гляди, стану бесстыже – как все нищие – просить его нанять меня как домработника. Или там садовника. Я, правда, в этом ничего не понимаю. Но это нормально! Всю свою жизнь я ничего и ни в чем не понимаю. Это не мешает мне трудиться… быть полезным членом общества… Раз так, почему не садовник? Или, может, у Марио есть на примете красивая молодая вдова лет сорока… тридцати пяти… Я мог бы высаживать ей кактусы, заботливо поливать ее георгины… бегонии… треску… нет, у той воды достаточно, я имел в виду традесканцию… Мечтаю, поглядывая в почтовый ящик. Увы. Марио не отвечает, и это понятно. Тут никто никому никогда не отвечает. Они даже не отвечают на телефонный звонок. Будь любезен, положи свое срочное сообщение в голосовой ящик. И если ты не полезен – а ты не полезен, когда у тебя нет денег, которые ты можешь предложить… я, получается, совсем бесполезен – твои сообщения – это ничто. Мусор! Бумажки с ценами на мясо и фрукты в ближайшем супермаркете. Хотя нет, бумажки-то они не выкидывают. Я видел старушек, бродящих по супермаркету с такими путеводителями. Настоящая карта планеты жрачки! Мыс Доброй Жратвы. Острова Белого Сухого… Морской путь между Хлебной Землей и Берегом Говяжьей Кости… Россыпи мидий… Почти прозрачные, слившиеся со льдом, креветки… Банки с кровавой жижей «Кемпбела». Белесая слизь грибного супа от него же… Хребет Минеральных Вод, Пик Хрустящих Палочек из Кукурузы… Всемирная карта жратвы печатается и ежедневно раскидывается по почтовым ящикам жителей города Монреаля. Такого дерьма полно во всем мире, где я мог это видеть, но в Монреале все отчетливее и выпуклее. Наверное, из-за денег. У них больше денег, поэтому они – в авангарде. Рекламки, супермаркеты, много жратвы. Все должно способствовать процессу потребления. Что значит – замкнутый круг. Как крово-обращение. Надо отпечатать побольше рекламок, отправить в супермаркет как можно больше старушек и стариков, чтобы те купили как можно больше еды, сожрали ее, высрали в унитазы и дали стимул экономике. Пищевой промышленности, целлюлозной, унитазной, наконец. Всем дали работу. От этого люди станут еще богаче. Тогда надо отпечатать еще больше рекламок, чтобы отправить их на распродажу мяса. Я такие рекламки сметал в конце рабочего дня в уголок, там хватал их неловко – как старшеклассник-девственник, втиснувший свою подружку в угол на школьной дискотеке – и охапками тащил к мусорке. Сверху на меня косился месье Ла Порт. Славный сладенький француз, покинувший Париж тридцать лет назад, чтобы обосноваться в заснеженном Монреале. Тут все пришибленные, но местные французы – особенно. Перебежчики и предатели. Как можно отказаться от белоснежных дев Бретони и крепов Сен-Мало… вялой бордосской Гароны и столового вина на крытом рынке в Париже… от страсбургского лука… от золота Станислава, наконец… Мог бы, никогда бы в жизни не выбирался из Франции. Но Шестиугольник не жаждет иммигрантов, совсем нет. Ну ладно я. А как же коренные французы? Урожденные? Носатые, величавые… потомки аркебуз и Карла Шестого, Жанны д’Арк и изнасилований Альбигойских походов? Тулуза, Эльзас, Бургундия и молчаливый Монтень, прибывший в Бордо из Гаскони? Солнце импрессионистов… радость жизнь и быть… savoir vivre [31] . Как можно предать все это ради лишних ста долларов в убогой деревне на берегу Сен-Лорана? Всякий француз, покинувший родину ради Канады, – олух царя небесного. Эта страна порочна с момента своего рождения. В конце концов, французы, сбежавшие с родины, эту страну и образовали. Организовали и проделали с ней еще двести глаголов с окончанием на «-вали», включая «оккупировали». Да, немножечко дело исправили англосаксы с их колонизацией, но этого все равно не хватило. Ну а потом подтянулись мы, иммигранты. Недоноски, которых оформляют в сферы обслуживания под болтовню про равенство и братство. Egalit'e, fraternit'e, thcepushit'e [32] . Впрочем, я принимаю правила игры. Я знал, на что шел. Поэтому мне ничего не стоило понести за клиенткой мешок муки или покатить тележку для какой-нибудь старушки. Они это обожали! Такой куртуазный… Правда, Ла Порта это бесило. Я работал в магазине «Super B», гигантской фабрике по преобразованию еды в дерьмо и обратно – на складах за раздвижными дверями даже и пахло дерьмом, – и Ла Порт сразу же объяснил мне принцип работы. Главное, чтобы люди проскальзывали по магазину, как говно по кишкам. Сел, напрягся, раз-два. Плюх, готово! Вытер задницу, пожрал, снова сел, тужишься, раз-два. Если человек задержался в магазине, это так же плохо, как когда не можешь просраться. Что-то не то внутри. Поэтому клиент должен пролетать через стеллажи… полки… как пуля. Как отличное дерьмо! Не слишком жидкое, чтобы не разбрызгалось, но и не слишком твердое, чтобы задницу не порвало. Такое… Ла Порт пощелкивал пальцем, подыскивая в спертом воздухе супермаркета метафоры и сравнения. Наконец, находил. Срывал, словно зловонный цветок. Идеальное дерьмо, которое словно в целлофане. Срали таким, Владимир? Главный признак качества такого – после него и вытираться не нужно. Как будто в капсуле лежало. Случалось?! Конечно, месье Ла Порт. Тот улыбался, кивал задумчиво… Проходил мимо банок консервных, постукивал по ним пальцем. Гигиена и быстрота! Вот залог успеха сети магазинов «Super B». Когда меня нанимали на работу – восемь долларов в час, пять рекомендаций… три из которых я написал сам, меняя наклон руки, – то первые два часа заставили смотреть фильм про гигиену. Как мыть руки. Ла Порт разводил руками. Все понятно, Владимир, вы производите впечатление человека образованного, но учтите, что в целом качество прибывающего материала в Канаду очень низкое. Люди едут из Ганы, Зимбабве, Сирии, Афганистана. Они в самом деле не знают, как мыть руки. Сами вы человек образованный, повторюсь… Тут он опасно щурился. В Канаде очень плохо быть образованным для иммигранта, очень. Тебя за это все не любят. И местные, и свои. Так что потом я уже врал, говорил, что закончил лишь школу и только жизнь – мои университеты. Так в каком-то смысле и есть. Но «Super В» оказался первым пунктом моего анабазиса по Монреалю. Там мне отрубили руку и распяли тело на кресте. Я еще на что-то надеялся… Это быстро прошло. Стены в раздевалках прятались под объявлениями. «Филиалу в Квебеке требуется старший помощник ответственного по уборке. Опыт – 5 лет». Магазин заставлен толстыми, неповоротливыми канадками, которых брали на работу из боязни обвинений в дискриминации. Такие не ходили – слишком тяжело при весе в 200 килограммов. А что поделать! Местная кухня чересчур калорийна. Много картошки, муки, соуса. Раньше так надо было – холода, тяжелая работа. Дровосеки, охотники за бобрами. Жены дровосеков. Времена смягчились, а жратва осталась прежней. Как следствие – лишний вес. Ходить… нет, точнее, летать, предоставляли нам, иммигрантам. Быстрее всех летали я да чернокожий паренек из Камеруна. Тот продержался две недели. Я – месяц. Увы, меня невзлюбил помощник Ла Порта, некий месье Анри Лафайет. В мешковатых штанах, как будто нагадил туда – снова дерьмо… это лейтмотив разговоров в магазине – ходил за мной. Искал, к чему прицепиться. Все работники были проверенными, кроме трудяг низшего звена. Все сидели на местах своими необъятными сраками по двадцать, тридцать лет. Отпуска, деньги за выслугу лет… Устраивали детей, внуков… Косились дырочками глаз из кусков жира, слепленных, как снежки… Как все это напоминало Советский Союз! Лафайет вечно писал инструкции, которые никто не выполнял. «Десять способов повысить привлекательность нашего магазина». Вывешивал листочки с показателями продаж. Вчера, сегодня, завтра. Если циферки становились меньше, он их подчеркивал – красным, зеленым, синим. Писал нервным почерком сбоку «Est-ce qu’on n’aime pas travailler?» [33] . Находились идиоты, которые приписывали рядом – «on adore travailler!» [34] . «Мы команда!». «Мы покажем этим засранцам из филиала на Иль де Сер [35] кузькину мать». И сбоку – пляшущий, как ткач Жакерии, пьяный после погрома замка феодала, – почерк Лафайета: «Браво, ребята! Так держать». Конечно, не все старались. Нашлись и выблядки… Я, например. Я как проклятый инородец, который никак не желал разделить корпоративные ценности, стал манией Лафайета. Наваждением. Чем-то вроде снежной русской зимы для Наполеона стал я для этого унылого кретина из канадского супермаркета. Только обо мне он и думал! Я стал его Березиной. Поговорил я по телефону, прижав его к плечу щекой и продолжая работать? Появлялся приказ. «Не говорить по телефону во время работы». Покупал себе хлеба, выходя из магазина? «Покупаем продукты, выйдя из магазина и зайдя в него уже без униформы». Из-за меня список инструкций «Super B» пополнился на пятьсот страниц. Не меньше! Их автор, с перекошенной от злости рожей – причем угол кривизны становился все больше… он даже начинал пугать меня… – ходил за мной, как бродячая собака, которая учуяла кусок колбасы в кармане прохожего. Краковской, конечно. Чем сильнее запах, тем обильнее текут слюни. Местных Лафайет, конечно же, не замечал. Это при том, что старенький кладовщик Ги, проводивший в туалете по часу ежедневно… – не меньше… – не мыл руки после. Никогда. Принципиально. Настоящий гасконец он был, наверное. Я спрашивал его, откуда он, но понять акцент Ги – квакание и булькание, которое квебекуа выдают за французский язык, – невозможно. Так что я вежливо улыбнулся, покивал головой… Для себя решил, что старичок Ги – гасконец. Если бы вы сказали ему, что он не может купить Париж, или что у него лошадь плохая, или что, посрав, нужно вымыть руки, он бы вызвал вас на дуэль. Задорный старичок Ги. Он кряхтел… стонал… пыжился… Вся смена знала, что если в туалете воет ветер и стонут привидения, там Ги. Наконец, слышалось торжественное плюхание. Затем открывалась дверь – нет, он не смывал, зачем, – и Ги выползал на свет, как почти замерзшая насмерть змея. Смотрелся в зеркало. Поворачивался к двери. Выходил. Потом долго бродил по рядам напитков и поправлял банки с пивом, «кокой», минералкой… Старику Ги я обязан своей новой традицией, которую сохраню до гроба. Теперь я тщательно мою мылом все банки и бутылки, которые покупаю. Это мой оммаж старику… Мой памятник ему на могилу. Он ведь, наверное, давно уже умер. Протух. Внутри – уж точно. Салют, Ги! Тем не менее кладовщику все это сходило с рук. В прямом смысле, да… Следили же за мной. Так что я, возвращаясь с дневной смены, подолгу оттирался в ванне, сбросив одежду на стирку. Словно Золушка, переодевшаяся на бал, облачался в рубашки и пиджаки. Шел на встречи с журналистами. Им приятна была диковинка. Новое мясо. К тому же меня перевели на французский. Книга шла. Слава богу, миры, в которых я находился одновременно – Персефона, не иначе, – совершенно не соприкасались. Большую часть времени я проводил в Аиде. Заснеженном, мрачном, покрытом льдом. Зимой 2014–2015 годов – ледяном в буквальном смысле. Я даже руки обморозил, когда пытался поставить окно профессору русского языка и литературы в университете «Конкордия». Она как раз лежала, пьяная, нажравшаяся снотворного, в подвале, а балка в ее квартире горела, угрожая Монреалю пожаром масштаба нероновского. Но об этом позже. О чем я? Аид. Итак, безрадостная, черно-белая картинка. Сцены ада, веселые, говорливые черти – мои напарники по бизнесу переезда, которым я занялся, – и изматывающая усталость. Я был мертв, мертв, в буквальном смысле. Стал обычным человеком. Простым, настоящим. Таких показывают в фильмах. Добропорядочным обывателем. Кусок хлеба, капелюшечка масла. Лишь бы лучок и соль лежали на столе да работа была. Работка. Тогда весь мир победим. Ни одной мысли в голове. С другой стороны, может, в этом я и нуждался? Уж слишком много я писал перед переездом в Канаду, слишком часто… Это был настоящий невроз! На меня даже подали в суд все писатели России за то, что я перенасыщаю рынок продукцией… сбиваю цену… Объявили штрейкбрехером, решили устроить «темную»… К счастью, я ускользнул. А как? А просто не приехал на книжную ярмарку в Москву! Они меня туда не позвали. Потом же сами на меня и обиделись. Позвать не позвали, а темную устроить хотели. Классический анекдот про еврея и лотерейный билет. Неважно. Важно, что в Монреале я стал, наконец, обычным человеком. Monsieur Tout Le Monde. О чем так долго мечтал. Мне, издерганному, измученному литературой, все казалось, что есть где-то островок спокойствия и мира… твердости духа и гармонии бытия. Живи и думай о том, что делаешь. Ешь, молись, люби. И тому подобное дерьмо. Мне все казалось, что простые люди – лучше, чище, интереснее и глубже монстров, моральных уродов вроде меня. Писатель же – аномалия. Родиться писателем – все равно что на свет со сросшимися ногами выскочить или альбиносом. Меня это мучило… я специально смирял себя… восхвалял Monsieur Tout Le Monde, принижал себя. Болтал, что-де в простом строителе мудрости и знания мира не меньше, чем в писателе. Хотел даже переметнуться в ряды таких вот мудрецов. Мне все верилось, что когда я стану Простым Человеком, все встанет на свои места. Какая наивность! Простые люди оказались (что и обещали мне одним лишь своим существованием… просто я был слеп и глух) мешками, полными дерьма. Художники, артисты… вся эта сволочь, к которой я принадлежал и от которой бежал, как от чумы, устав от писательства… – даже они лучше Monsieur Tout Le Monde [36] . А ведь они-то – людишки хуже некуда! Хотя, наверное, все дело в моем внутреннем несовершенстве. С теми я несчастлив, с этими мне не понравилось… Урод в квадрате! Сверханомалия. Урод Уродович Уродов. Король мутантов. Крысиный император. Царь Монреаля – этой провонявшейся горы, на которой беженцы из Франции выменивали на вшивые одеяла землю и воду, небо и облака. Иногда все это выглядит как рай. Тогда я после очередной смены, быстро переодевшийся дома в цивильное платье, сажусь в тыкву и, управляя повозкой с десятью серыми рысаками, мчусь на балы. На ногах моих – ослепительные синие туфли. Их подарила мне крестная. Ирина, моя Мелюзина. Вообще, это моя жена, но она же и крестная. Ведь писателем я стал только из-за нее. Она, может, и не знала, и не хотела. Просто одного ее прикосновения хватило. И вот я счастливой Золушкой… ожившей Прозерпиной… мчусь, вырванный из Ада на несколько часов, в хрусталь и смех, терпкие вина и тончайшие – тоньше вин – разговоры. Это моя вторая жизнь, тройное дно, вечная изнанка русского самозванца. Иногда мне везет и я попадаю к умным и интересным собеседникам. Такими оказались Каролин Галло, Надеж О’Брайен и Максим Нюдар. Два часа в эфире их радиопередачи я шутил о Набокове, похмелье, Де Голле, книгах алжирских писателей, переведенных на французский язык тунисскими писателями, Монреале, своем акценте, страсти русских в алкоголизму и сепаратизму, девственно белых лилиях, синих полотнах, бобрах, белках и венесуэльцах, луне… причем двух разных, одной Мейлера, а другой доктора Фауста… и о Живаго, раз уж мы заговорили о докторах… Вскочил на литературу, как гоголевский бес на месяц. Поплыл, как девка, которой под юбкой пятерней вздрючили. В глазах собеседников видел понимание, любовь. Лица светились. Я вошел в раж. Жестикулируя, даже микрофон уронил. Воображал себя героем светской хроники, «звездой», почти угасшей, но вспыхнувшей вновь… Сочинял про себя некрологи, не жалел похвал. Прослезился! После этого мы отправились в кафе за углом, которыми улица Святой Катарины изобилует, как бока дистрофички, и заказали вина. Мои хозяева с ходу признались мне, что плевать им на то, что я пишу, как, и зачем. Они прочитали статью в «La Presse». Я – то, что им нужно! У них есть идея организации. Им нужен человек с опытом… Что-то вроде советника… Военного инструктора. Специалиста по конспирации при этом. Немножко шпионажа, чуть-чуть городской войны и, конечно, идеология. Речь идет о сепаратизме… Они – патриоты независимого Квебека! Было много болтовни, всяких ничтожных референдумов… Одно издевательство эти голосования. Квебек миром никто из Канашки-федерашки не выпустит! Значит, поступать надо, как сделали русские на Украине. И как собирался ты в Молдавии, Владимир! Собрать оружие, людей… провести подготовку и вломить по самые гланды этим дебилам англосаксонским… сраному федеральному правительству этому… Итак, выпьем. Ты с нами? Я не очень понимал, крутил головой, ошеломленный… Полдня носили с Виталиком металлические шкафы из офисного здания в подвал. Темно, на полу трубы. Покатилась одна, едва не размозжила мне лодыжку. Грязь, пауки… Виталику, как обычно, хотелось посрать, пришлось сделать свои дела прямо в углу. Хорошо, там кроме крыс никого не оказалось. Ну как хорошо?.. Одна вцепилась Виталику прямо в сраку, тот бегал, кричал. Я ударил ботинком, попал, к счастью. Крыса отвалилась толстой пиявкой, отрастившей шерсть и лапки, заюлила в углу. Не стали связываться, ушли. Виталик подтирал дерьмо и кровь. Грязи налипло столько, что едва отмылся дома. Вылил флакон одеколона на себя. Все это было несколько часов назад. А сейчас я сижу в уютном, европейского типа, кафе, пью вино, и два франкоканадца склоняют меня к заговору и измене против страны, гражданство которой я получу через четыре года. И то если повезет. Не бойся, Владимир! Паспорт у тебя в кармане! Первым гражданином этого государства станешь ты, за заслуги! Что они имеют в виду? Все просто, как пара центов, приятель. Квебек должен стать независимым!

30

И вот так я стал врагом своей страны (фр.).

31

Уметь жить (фр.).

32

Равенство, братство (фр.), чепуха (стилизовано под фр.).

33

Мы что, не любим работать? (фр.)

34

Мы обожаем работать! (фр.)

35

Остров в черте Монреаля (прим. авт.).

36

Господин как все (фр.).

* * *

…Утром выхожу из дома под грустное поскрипывание чаек. Откуда они здесь? Вроде бы прилетели с морского берега. Разумеется, не сами. Крыльями не махали… В Северной Америке давно уже никто сам не ходит, не плавает и не летает. Я предполагаю, что чайки воспользовались аэротранспортом. Сели на самолет с пересадкой в Квебеке, дернули по рюмашечке виски. Скушали по бутерброду. Ну как бутерброд… Одно название! Жадюги из авиакомпании суют в пластиковую обертку две сухие галеты и между ними – ломтик помидора. Будь добр, не помри с голоду во время трансатлантического перелета. Чайкам нравилось. Сидели, важные, носатые. Покряхтывали да попердывали. После взлета крутили головами, смотрели бусинками, что вместо глаз, в иллюминатор. Самолет разворачивался, соседка на кресле справа храпела. Чайкам было все равно. Они глядели на необъятные плато Квебека – плоская зеленая тарелка, вся в трещинках рек и озер, – и все гадали, чем встретит их Монреаль. Конечно, дождем! Конечно, ураганным ветром! Как здесь хорошо! Все как у Гудзона, только в сто раз лучше, потому что есть мусорные баки, в которых можно порыться. Конкуренцию составляют белки, но те уже настолько разжирели, что какой-нибудь голодной, проворной чайке, добравшейся до Канады дальним перелетом из Индии или там Вьетнама, ничего не стоит добыть еды первой. Белки здесь еле ползают, такие жирные. Иногда они переползают дорогу, как поток леммингов, странных грызунов, которые уходят на дно вод. Текут шерстистым ручьем навстречу сладкой смерти… галлюцинациям без кислорода… Куда они идут? – задают вопрос ученые. Конечно, в Канаду! Им наверняка раструбили о том, что правительство этой страны ждет квалифицированных, образованных и, разумеется, физически здоровых леммингов. Для интеграции. Полной, всеобъемлющей. Пусть только не жалеют сил, времени… Вот лемминги и идут в море. Предполагают, что выплывут. Может, так оно и есть. Может, их и выносит на берег Гольфстримом, или что здесь течет, и некоторые из уцелевших приползают, дрожа, в Монреаль, где им справляют документы в министерстве иммиграции. И они, после четырех лет испытательного срока, становятся жирными, неповоротливыми белками Монреаля. Вот так. И я жду терпеливо, пока стадо голов в двести переползет дорогу от одного жилого массива до другого. Белки на меня даже не смотрят. Это нормально. Иммигрант не существует даже для животных. Да так и лучше. Внимание пугает меня, сбивает с толку. Обещает неприятности. Если на тебя обратили внимание, значит, ты что-то разбил. Вазу, чашку, лампочку, наконец. А какая разница? Никакой! Все они только и ждут этого момента… хрустального дребезжания стекла в упаковке из одеял – таких тощих и драных, словно египетские коровы-годы… на то они и иммигрантские одеяла – чтобы подскочить к тебе. Ага! О-ла-ла! Вот оно! Сразу появляются калькуляторы, цифры, бухгалтерские счета… Фактуры, налоги, цены, чеки… Чувствуешь себя финансистом. Бурундук с Уолл-стрит. Само собой, цены фантастически возрастают, происходят невероятные превращения. Куда там Апулею с его чудесами сраными! Метаморфозы… На перевозках – вот метаморфозы. Простенький и старенький диванчик из ИКЕИ превращается, стоит задеть им порог, в шикарную софу из красного дерева, обитую кожей последнего мамонта, добытого в горах Альберты группой исследователей-энтузиастов. Сто тысяч долларов! Еле живая, дребезжащая плита, включенная в стоимость аренды, – разумеется, клиент ее ворует, поэтому мы и переезжаем в пять утра… или десять вечера… пока консьержа нет… – оборачивается шикарным изделием из будущего. Готовит то, что вы замыслили. Дамасская сталь, древнерусский булат. На выключатели пошли рубины, эмаль – зубная, человеческая. Зубная работа! Двести тысяч долларов. Конечно, американских! Один к одному и двадцать. Американские выгоднее… Что там еще? Порванное одеяло, привезенное перуанкой из предместья Лимы, – за него прапрапрадед клиентки продал белому дьяволу душу и землю, – оборачивается лебединым пухом в тончайшем и драгоценнейшем китайском шелку. О, не стоило и говорить! Конечно, раритетный! Шелк с платья наложницы императора Пу И и всех его воинов из терракоты. Подписано лично председателем Мао. Послушать клиентов, так мы сокровища перевозим. Хотя носим мы практически всегда один только мусор, на который и одеял с клейкой лентой жалко. Одеяла, впрочем, тоже невероятно грязные. Все – очень грязное. И все стоит миллиардов, потому что это шанс. Шанс поменять мебель, шанс купить новую лампу, шанс получить немного денег, наконец.