Тавриз туманный

Ордубади Мамед Саид

– Нет, - поспешил ответить я, - на мой вопрос я еще не получил полного ответа.

– Правильно, простите, - сказал мучтеид, - перейдем к Саттар-хану и Багир-хану, - один из них хочет подражать, а другой творить революцию... Саттар-хан, быть может, сам не сознавая этого, повторяет в теперешней революции опыт русской революции 1905 года, всю свою тактику строит на основе этого опыта. Что же касается Багир-хана, то он стремится согласовать течение революции с местными условиями Ирана. Теперь вы сами видите, насколько велико разногласие. Устранить его очень трудно. По-моему, неправильно ставить на одну доску помещика Востока и помещика Запада; равным образом,

мало сходства имеют бедняки Востока и Запада. Я боюсь, что, идя по стопам потерпевшей поражение русской революции, мы также потерпим неудачу. Милый друг, народ наш религиозен. Осуждать его за это нельзя. Вождь такого народа должен быть из его же среды. Революция без вождя не бывает. Я думаю, что я сказал все. В заключение отмечу, что мои рассуждения относятся не только к Ирану, но и ко всем странам.

Когда мучтеид кончил, Гаджи-Али-ага многозначительно посмотрел на меня, дав понять, что вопрос исчерпан.

Мучтеид думал примирить религию и шариат с социал-демократией. Он полагал, что революцией и ее вооруженной силой должны управлять религия и шариат. По его понятиям, революция, рожденная в религиозной стране, должна развиваться на основах религии.

Эти рассуждения Сигатульислама ничем не отличались от мнения Мирза-Керим-аги Имама-Джумы и Мирза-Гасана-аги, бывших в лагере контрреволюции. Сгруппировавшись в обществе "Исламие", эти последние старались разрешить все дела страны руками духовных лиц.

Вот почему мучтеид из нашего же лагеря революции не терпел закавказских революционеров, непримиримых врагов духовенства и землевладельцев.

Мучтеид усиленно приглашал нас остаться обедать, но мне не хотелось больше оставаться у него. Товарищи выкурили по кальяну, а я выпил два стакана чаю.

Мучтеид был любителем анекдотов и шуток. Посидев еще с полчаса и послушав его анекдоты, мы стали прощаться.

Только после свидания с мучтеидом я уяснил себе тяжелое положение, в котором находится Саттар-хан.

Это подтвердили также Гаджи-Али и другие.

Саттар-хан, сумевший вовлечь мучтеидов и верящую в них массу в революцию и начавший борьбу против правительства, был бесспорно героем и одаренным человеком.

– Сигатульислам, - начал Гаджи-Али, - не из того духовенства, которое возглавляет контрреволюционную организацию "Исламие". По сравнению с ним, его можно считать другом революции. Но он старается связать революцию со старыми религиозными предрассудками. Он не понимает ни закона классовой борьбы, ни экономических противоречий. Главной причиной его недоброжелательного отношения к закавказским социал-демократам, особенно к бакинским рабочим, является то, что кавказцы ведут революцию по правильному пути и стараются изолировать революцию от влияния религии. Сигатульислам отлично знает, что закавказские рабочие поддерживают Саттар-хана и оказывают ему огромную поддержку. Вот почему мучтеид никак не может сблизиться с ним. Откровенно говоря, мучтеид стоит на перепутье. Перейти к контрреволюционерам он не может, так как все его духовные враги - мучтеиды секты "усули" находятся в том лагере. Принимать деятельное участие в революционном лагере тоже не может, так как видит противоречия революции и религии. Во всяком случае, из личных своих выгод он, если и не искренне, все же старается показать себя сторонником революции, причем везде и всюду в различных вариантах повторяет одну и ту же мысль.

– Совершенно правильно!
– подтвердили мы слова Гаджи-Али.

По дороге от Сигатульислама мы встретили нескольких товарищей революционеров, которые

приветствовали меня радостно и целовали, что среди революционеров считалось признаком искренности.

Я предложил товарищам повидаться и с Сеид-Гасаном Таги-заде, но Гаджи-Али решительно возразил:

– Таги-заде очень знающий человек, но в революции принимает пока только теоретическое участие. Он хочет подойти к революции с исторической точки зрения и все еще не хочет перейти от слов к делу. Во всяком случае, Таги-заде на стороне революции, только в практической деятельности слишком медлителен. Он предпочитает давать советы и философствовать. А мы сражаемся на фронте, и нам некогда заниматься философией.

Свидание с Таги-заде мы отложили на другой раз. Нам предстояло повидаться еще со многими лицами, особенно с Гаджи-Али-Кули-ханом Висугунизамом, который несомненно должен был сыграть в тавризской революции большую роль.

Иранский землевладелец Гаджи-Али-Кули-хан не мало способствовал безопасности сношения с русской Джульфой.

У ИРАНСКОГО ПОМЕЩИКА

В приемной Висугунизама нас принял его племянник Асадулла-хан.

– Дядя болен, - сказал он, - но он готов принять вас. Сейчас он выйдет к нам.

Я слыхал уже о том, что Али-Кули-хан неизменно принимает уколы морфия, и слова Асадулла-хана о болезни дяди не счел за дипломатический прием, твердо вошедший в традиции иранской знати.

В аристократических кругах Ирана принято вечно прикидываться больным, чтобы не принимать нежелательных гостей или не участвовать в обсуждении затруднительных вопросов. Поэтому в Иране, если хотят сказать, что вопрос, очень важный, говорят "вопрос, заставляющий болеть господ". Выражение это стало поговоркой.

Хан медленной поступью вышел из своей комнаты. Медлительность в движениях также является в Иране одним из признаков благородной крови. Ни один иранский сановник, даже военный, никогда не ходит быстро. Идя медленно, он все оглядывает, все замечает, постепенно отвечает на приветствия и запоминает, кто и как ему поклонился.

– Мы считаемся первыми сторонниками новой культуры в Иране. Особенно являясь сторонниками раскрепощения женщины, мы подвергаемся нареканиям консерваторов Сын моего брата - Асадулла-хан, которого я вам представил, писатель. Совместно с Мамед-Саидом Ордубади он написал книгу "Женщины ислама"*. Однако, к сожалению, наши идеи не могут найти развития в Иране. Познакомив нас с племянником, Али-Кули-хан закурил папиросу.

______________ * "Женщины ислама" - сочинение Асадулла-хана и М. С. Ордубади.

Высокий, полный, рябой и в то же время довольно симпатичной внешности, он был мягок и внимателен в обращении. Несмотря на полноту, он имел вид больного человека.

Впоследствии, побывав некоторое время в Тавризе, я убедился в том, что Али-Кули-хан намного либеральнее других ханов.

Али-Кули-хан говорил о своих взглядах на современные события. Разговор наш случайно коснулся аграрного вопроса в Иране. На все мои слова он отвечал односложно:

– Да, правильно!..

Подали чай. Во всех домах Тавриза мангал с жаром для кальяна и чай держат постоянно наготове, чтобы подать гостям немедленно. И нам, как только мы сели, подали чай и кальян.

Глотнув чаю, хан продолжал беседу.

– Я иранец, причем настоящий иранец, - говорил он.
– Враги иранцев мои личные враги. Если тут будет поднят аграрный вопрос, - я первый покажу почин и раздам свои имения крестьянам.

Я невольно улыбнулся. Заметив мою улыбку, хан сказал со смехом: