Тай-Пэн

Клавелл Джеймс

Струан подумал о завтрашнем дне. Он протянул бумаги Куперу:

– Положите их в свой сейф. Для безопасности.

– Спасибо. Спасибо за то, что доверяете мне, Тай-Пэн.

Струан отправился на берег во временную контору компании, которую он устроил на их новом прибрежном участке. Варгаш ждал его.

– Давайте начнем с плохих вестей, Варгаш.

– Мы получили сообщение от наших агентов в Калькутте, сеньор. Боюсь, что согласно последним донесениям «Серая Ведьма» опережает «Голубое Облако» на три дня.

– Дальше?

– Стоимость строительства непомерна, сеньор.

После вчерашней статьи я, ну, приостановил все работы. Возможно, нам следует постараться как-то сократить наши убытки.

– Возобновите работы немедленно и с завтрашнего дня удвойте количество рабочих рук.

– Слушаюсь, сеньор. Скверные новости из Англии, с фондовой биржи. Рынок очень неустойчив. Баланс бюджета опять нарушен, и ожидаются финансовые неприятности.

– Это нормально. Неужели на этот раз у вас не припасено для меня какого-нибудь особенно страшного известия.

– Нет, сеньор. Ну, разумеется, грабежи невероятно участились. За время вашего отсутствия совершено три акта пиратства, и еще дюжина попыток была отбита. Две пиратские джонки попали в плен, обе команды целиком были публично повешены. Каждую среду у стен тюрьмы секут по сорок-пятьдесят воров, грабителей, головорезов. Почти ни одной ночи не проходит без того, чтобы не ограбили какой-нибудь дом. Все это очень печально. О, кстати, майор Трент ввел комендантский час для китайцев с заходом солнца. Это представляется единственным способом держать их в узде.

– Где миссис Квэнс?

– По-прежнему на малом плавучем складе, сеньор. Она отменила свое возвращение в Англию. Очевидно, до нее дошли слухи, что сеньор Квэнс все еще на Гонконге.

– А он действительно здесь?

– Я не хотел бы думать, что мы лишились нашего бессмертного Квэнса, сеньор.

– Чем занимается мистер Блор?

– Он тратит деньги так, словно скалы Гонконга сделаны из чистого золота. Разумеется, это не наши деньги, – заметил Варгаш, стараясь не показать своего неодобрения, – а «фонд Жокей-клуба». Насколько я понимаю, Клуб создан не как коммерческое предприятие, любая прибыль идет на совершенствование ипподрома, приобретение и содержание лошадей и так далее. – Он вытер вспотевшие ладони носовым платком. День был очень влажный. – Я слышал, сеньор Блор устраивает петушиные бои. Под эгидой все того же Жокей-клуба.

Лицо Струана оживилось:

– Хорошо. На какой день они назначены?

– Не знаю, сеньор.

– Что делает Глессинг?

– Все, что положено делать начальнику гавани. Но я слышал, он ужасно обижен на Лонгстаффа за то, что тот не отпустил его в Макао. Ходят слухи, что его собираются отправить домой.

– Mayсс?

– А-а, преподобный Маусс. Он вернулся из Кантона и снимает номер в отеле.

– Что означает ваше «а-а», Варгаш?

– Ничего, сеньор. Просто еще один слух, – ответил Варгаш, досадуя на свою несдержанность. – Ну-у, похоже, что... конечно, мы, католики, не жалуем его, и нас печалит, что все протестанты исповедуют иную веру, не заботясь о спасении собственной души... В общем, у него есть последователь, которым он очень дорожит и гордится, крещеный танка по имени Хун Хсу-чьюн.

– А это имя –

Хун Хсу-чьюн – имеет что-нибудь общее с Хун Мун, с Триадами?

– О нет, сеньор. Это самое обычное имя.

– Да, я помню этого человека. Высокий мужчина с весьма необычной внешностью. Продолжайте.

– Собственно, рассказывать почти нечего. Просто он начал проповедовать среди китайцев Кантона. Без ведома преподобного Маусса. Он называл себя братом Иисуса Христа, утверждая, что по ночам беседует со своим отцом – Богом, что он новый мессия, что собирается очистить храмы Божий, как это сделал его брат, и всякую прочую идолопоклонническую чушь. Совершенно очевидно, что он сумасшедший. Если бы речи его не были столь кощунственны, он бы всех очень позабавил.

Струан подумал о Мауссе. Маусс нравился ему как человек, и он жалел его. Ему опять вспомнились слова Сары. Да, признался он себе, ты использовал Вольфганга много раз и для разных целей. Но взамен ты дал ему то, что ему было нужно – возможность обращать язычников. Без тебя он уже давным-давно был бы мертв. Без тебя... ладно, оставь это пока. Маусс идет к спасению своей собственной дорогой. Пути Господни поистине неисповедимы.

– Кто знает, Варгаш? Возможно, Хун Хсу-чьюн действительно тот, за кого себя выдает. В любом случае, – добавил он, видя, как возмущенно вскинул голову Варгаш, – я согласен с вами. Это не смешно. Я поговорю с Вольфгангом. Благодарю вас за то, что вы сказали мне об этом.

Варгаш смущенно прокашлялся.

– Как вы думаете, сеньор, не мог бы я взять отпуск на всю следующую неделю? Эта жара и... ну, я бы очень хотел повидать семью.

– Конечно. Возьмите две недели, Варгаш. И я полагаю, будет хорошо, если у португальской общины появится свой собственный Клуб. Я устрою подписку. Вы назначаетесь его временным казначеем и секретарем. – Струан написал несколько слов в блокноте и, оторвав лист, протянул его Варгашу. – Вот, можете получить по нему прямо сейчас. – Это был чек на предъявителя на тысячу гиней.

Варгаш был поражен:

– Благодарю вас, сеньор.

– Не за что, – ответил Струан. – Без поддержки португальской общины у нас не было бы здесь и общины британской.

– Но, сеньор, конечно, эта новость... эта статья! Гонконгу конец. Корона отвергла договор. Удвоить количество рабочих рук? Тысяча гиней на Клуб? Я не понимаю.

– Гонконг будет жить, пока на нем остается хотя бы один торговец, а в его гавани стоит хотя бы одно судно. Не волнуйтесь. Мне что-нибудь просили передать?

– Заходил мистер Скиннер. Он бы хотел встретиться с вами в удобное для вас время. И Гордон Чен тоже.

– Известите Скиннера, что я заеду к нему сегодня вечером. И Гордона – с ним я увижусь на «Отдыхающем Облаке» в восемь часов.

– Слушаюсь, сеньор, кстати, еще одна новость. Вы помните Рамсея? Того матроса, который дезертировал? Так вот, все это время он прятался в горах, как отшельник. В пещере на Пике. Жил тем, что крал пищу из рыбацкой деревушки у Абердина. Кажется, он изнасиловал там нескольких женщин, и китайцы связали его и передали властям. Вчера был суд. Сто плетей и два года каторжных работ.