Тайга – мой дом
Шрифт:
— Отстрелялись? — спросил Валентин.
— В баню надо, — ответила Авдо. — А вы пошто у костра сидите? Или соболи сами к вам приходят? Пошто здесь остановились, в деревню не идете?
— Шатун за нами увязался. Второй день покоя не дает, — сказал Валентин. — Убить надо, иначе кого-нибудь задерет. И вы оставайтесь. Потом всей компанией двинемся домой.
Авдо задумалась. Потом тряхнула головой.
— Однако, я маленько боюсь амаку. Но всем народом-то ничего, сладим.
Мы с Михаилом проводили Рожнева почти до деревни и наказали, чтобы он
Все мы были возбуждены. Шатун прячется где-то вблизи зимовья, ждет удобного момента. Завтра пойдем его искать. Но будет ли он ждать до утра? В любую минуту может появиться у зимовья, поэтому ружья заряжены пулями и стоят у двери, схватить их — дело нескольких секунд.
Выходим с Валентином из зимовья. Не то снег, не то дождь. Только этого не хватало. Ведь это настоящая беда для зверей: образуется ледяная корка, все ноги поранят. Собаки не спят, с тревогой посматривают в глубину бора. Людоед где-то здесь. Зверовые собаки на привязи, чтобы не ушли за зверем ночью: угонят его куда-нибудь.
Возвращаемся в зимовье. Авдо сидит на нарах и курит трубку. Вид у нее серьезный: с шатуном не шутят. Михаил чинит ичиги. Андрей ходит по зимовью, длинный, голова под потолок, недобрым словом поминает и мокрый снег, и шатуна. Он сильно прихрамывает.
— Ты где это ногу покалечил? — спросила Авдо.
— С сохатым бодался, — вместо Андрея ответил Михаил.
— Вот он ему по мягкому месту и наподдавал.
— Как так? — удивилась Авдо.
— Такой же баламут, как Михаил, попал, — садясь на нары, стал рассказывать Андрей. — Мясо вышло. Пошел я чего-нибудь спромышлять. Речку Белую помнишь? Вот в вершину ее и пошел. Дорогой мне соболиный след попался. Собаки понюхали и убежали. Старый. Я все-таки решил последить, может, где недалеко залег в дупле. А соболь такой скверный попался, идет больше чащей, виляет то туда, то сюда. Потом мышей начал в россыпи промышлять. Все истоптал, насилу я след распутал.
Впереди собаки залаяли. Обрадовался, может, в дупле нашли. Подхожу, а они рябчиков гоняют. Отругал я собак, а сам сел курить. Рядом гарь. Нарос молодой осинник. Любят тут сохатые бывать. Думаю, обойду вокруг закрайком. Если сохатый не потрафит, соболя найду. Они сюда после ягоды на мышей охотиться ходят.
А собаки опять лают. Да так напористо. Кого это они там? Выхожу из ельника на гарь. Сохатый стоит. Бык. Увидел меня, уши приложил, как лошадь, и пошел на меня. Дело нешуточное, промахнись, тотчас на рогах будешь. Впереди колодина лежит, до земли не достанет, сучья мешают. Подвигаюсь, в случае чего под ней схоронюсь. А бык идет, рога опустил. И чего ему взбрело в голову? Отродясь не слыхивал, чтобы не раненый зверь за человеком гонялся.
Уловил я момент, стрелил. Пуцкнула пуля, попал, но не по месту. Бык вздрогнул и со всех ног на меня. Юркнул я под колодину.
Я отодвинулся подальше. Он догадался, в чем дело, перепрыгнул колодину и давай с другой стороны бить копытами. Мне бы стрелить его, так не высунешься. А видно только ноги.
Тут насели на него собаки. Бросился он на них. Я высунулся. Стрелил два раза, да торопился, промазал. Сохатый опять ко мне. Так он меня раза три под колодину загонял. Топчется-топчется, а потом как ударит рогами по колодине, аж гул в ушах стоит. Не проклятущий ли зверь? И с чего взбесился? Ладно, колодина ядреная была, а то бы каюк мне.
Только силы-то у него начинают сдавать. Настрелял я его. Думаю, сейчас завалится. А бык отступил немного да как шуранет рогами под колодину, я и вылетел оттуда. Тут бы мне и конец, только сохатый-то упал на коленки и никак не может вытащить рога. Я его в лоб и торнул. Сгоряча-то я боли не почувствовал. Отсвежевал, пошел домой. Чую, зад ломить стало, а потом нога совсем занемела, как палка сделалась, шагу сделать не могу. Пришлось костер разводить. Тут ребята меня нашли.
Не успел Андрей рассказать эту историю, как собаки подняли лай. Мы схватили ружья и выскочили из зимовья. Собаки лаяли в глубину бора. Валентин разрядил карабин по темнеющему лесу.
— Пусть не забывает, что его здесь ждут, — проговорил Валентин.
Собаки успокоились. Мы вернулись в зимовье. На душе было тревожно.
Авдо курит трубку, чутко прислушивается к каждому звуку, доносящемуся из леса.
— Совсем худой зверь-бродяга, — говорит Авдо. — Один раз на стойбище к нам пришел. Кругом олени бродят, собаки бегают. Не стал их ловить. В чум забежал, давай людей убивать. Пошто так? Все понимает: надо вначале охотников задавить, потом оленей.
В другой раз весной к нам повадился ходить. Мы тогда с мужем оленеводами в колхозе работали. Такой смелый, борони бог. Придет днем и задавит оленя. Устроили мы с мужем засаду. Дней пять сидели. Потом как-то под утро смотрим — идет. Матерый такой. Сделает несколько шагов, спрячется за дерево и выглядывает, нет ли кого. Потом к другому дереву подойдет, опять выглядывает. Воздух нюхает, как собака. Совсем близко подпустили. Убили. Стали свежевать. Что за оказия? Старая пуля в загривке. Муж вытащил ее, повертел в руках и говорит: «Моя пуля. Позапрошлый год я этого медведя стрелял, когда по чернотропу сохатить ходил». Через три года нашел медведь мужа и решил отомстить за пулю.
— Вы все на одном месте стояли? — спросил я Авдо.
Но парни зашумели, доказывая, что медведь может через десять лет опознать охотника.
Залаяли собаки громко и зло. Мы выбежали из зимовья. Дул пронизывающий ветер. Тучи куда-то унесло. Мы выстрелили по разу и вернулись в зимовье.
Так мы провели всю ночь. А когда рассвело, вооружившись винтовками, втроем, Валентин, Михаил и я, пошли за водой к ручью. Утро было морозное. На снегу образовалась ледяная корка чуть не в палец толщиной.