Тайга – мой дом
Шрифт:
Я разложил костер и стал поджидать Авдо. Вскоре и она появилась, но без ружья и поняги. Я на это не обратил внимания.
— Ты што тут делаешь? — спросила Авдо.
— Тебя жду. Да ты посмотри, палатку-то черти украли.
— Пойдем, есть палатка.
Палатка стояла за ручьем, в ельнике. В ней было тепло, топилась печка. Все вещи, как и на прежней стоянке, были на своих местах.
— А где парни? — спросил я.
— Какие парни? — удивилась Авдо.
— Палатка ведь не на крыльях сюда перелетела.
— Я перенесла, — как
Я не сразу понял смысл ее слов.
— Ты перенесла? Зачем?
— Шибко худой сон видела. Недобрые духи пришли в палатку. Вот и укочевала от них.
Теперь я только понял, в чем дело. И, смеясь, повалился на оленью шкуру.
— Пошто смеешься, бойё? — серьезно спросила Авдо.
— Сон-то у тебя где был? В голове. Так надо было голову там оставить, а не палатку на новое место переносить.
— Как же без головы-то будешь?
— А если и сегодня плохой сон приснится?
— Еще кочевать будем. Пока злые духи не отстанут.
— Авдо, а если ты в деревне, в доме, плохой сон увидишь? Что тогда делать? Дом перетаскивать?
Авдо смотрит на меня озадаченно. Над этим она, видимо, никогда не задумывалась.
— В деревне не на охоте, — наконец нашлась она. — Там злые духи што смогут сделать?
— Ох и хитрая ты, Авдо.
— Пошто хитрая? — улыбается она.
— Даже злых духов обманула. А я-то думал, куда палатка делась?
Авдо, посмеиваясь, стаскивает с печки кастрюлю с мясом.
— Однако, ты, бойё, парням не говори, — просит Авдо.
— Почему?
— Зубоскалить будут над старухой. Скажут — ума лишилась. Андрей проходу не даст. Борони бог, какой насмешник.
Мы поужинали. Настроение у обоих немного грустное. Авдо вспоминает о старине, о днях детства.
— Отца я своего не помню. Медведь его на охоте задавил. Мать маленько помню. Весной на стойбище болезнь пришла. Много людей померло. Умерла и мать моя, два брата. Мы вдвоем с сестрой Агафьей остались. Подросли, в няньки пошли. Так у чужих людей и выросли.
Налетел ветер, тряхнул палатку.
— До завтра не уймется, — проговорила Авдо. — Злой какой, борони бог.
Я давно заметил, что Авдо часто говорит: «борони бог», «прости, господи», «бог с тобой». Набожность таежницы меня вначале удивила, и я искал случая, не обижая Авдо, как-то поговорить на эту тему. На этот раз я осторожно начал:
— Неважный у тебя бог, Авдо.
— Пошто?
— Погоды несколько дней не дает.
— Землю согреет снегом, морозы пошлет.
— К богу обращаешься, а иконы нет.
— Была икона, бойё, была.
— Где же она?
Авдо задумалась, долго смотрела на трубку, которую держала в жилистой руке.
— Первый бог мне от матери достался. Орлом был: наш род от орлов идет. Шибко хранила его. Каждый день, когда солнце вставало, кормила его, удачи просила.
Много лет прошло. Замуж вышла. Хозяйкой стала. Сильной была. И бог удачу посылал. Потом война пришла. Мужа на фронт взяли. Я бога просила
Рассердилась я, прогнала бога-орла.
— Как же теперь без бога обходишься?
— Хорошие собаки есть. Здоровье есть. Все бог дает. Только старею. Глаза затупились. Дробью стрелять надо.
Вот, оказывается, какая ее набожность. Теперь мы часто говорим о богах, поругиваем их, когда нет удачи.
— Не ходил сегодня соболь, — говорит Авдо. — Ветер, снег идет. Худо соболю промышлять еду, спит в колодах. Два дня, три дня спать будет. Потом много ходить будет, птицу искать. Хорошо добудем.
— Обленился твой бог, Авдо, совсем добычи не дает.
Глава 15
— Черного соболя тебе, Авдо.
— Соболиных троп, бойё.
Я вышел из палатки. Низко висело серое небо. Деревья стояли полусонные, притихшие. Я надел лыжи, взял ружье. Из-под развесистой елки поднялась Назариха, сладко зевнула.
— Ну как, добудем сегодня соболя? — спросил я.
— У-у-уу, — ответила Назариха.
Я иду к Биракану. К его подножию проложена лыжня. Идти по ней легко.
Лес просыпается неохотно. Одна за другой пролетают стаи глухарей и косачей на кормежку. Назариха провожает их недружелюбным взглядом. Она все еще не может смириться с моей дружбой со Стариком.
Глухарь по-прежнему живет в бору. Каждый вечер он встречает меня и Авдо. Только ведет себя осторожно, подходит лишь тогда, когда нет собак.
Назариха на него даже не смотрит. Но каждый раз в пасмурную погоду в тайге она давит по глухарю. Как она это проделывает, я не знаю. Глухарь — чуткая птица, его не всегда удается подстрелить, а поймать, казалось, совсем невозможно.
Поднялся на хребет. Подул ветер. Деревья закачались. Авдо такой лес называет пьяным. И в самом деле, деревья походили на подгулявших парней, которые не столько от хмеля, сколько из озорства выделывают кренделя.
На склоне лес был лиственный. На вершине сменился сосновыми борами. В складках росли ольховник, волчья ягода и вереск. Иду борком. Увидев, что Назариха замерла, остановился и я, стараясь угадать, кого она учуяла. Назариха легла на живот и поползла к кусту вереска. Затаилась за ним. Я шагнул за дерево и увидел трех глухарей, которые паслись возле кустарников, склевывали с них черно-синие ягоды, постепенно приближаясь к Назарихе.