Тайга шумит
Шрифт:
В кухне забулькало, зашипело, но ни Верочка, ни Любовь Петровна ничего не слышали. И только когда в комнату ворвался запах горелого масла, мать спохватилась и бросилась к керосинке. Сняла кастрюлю, с секунду с безразличием смотрела на потухшие фитили и, поставив ее обратно, вернулась к дочери.
«Зачем я согласилась ехать сюда? — с сожалением думала Верочка, сдавив ладонями виски. — Только неприятности одни: то на работе, то дома… — и позавидовала подругам, уехавшим на Север, но, вспомнив о матери, тут же устыдилась своих мыслей. — Я должна
12
Придя домой, Заневский бросил на дочь виноватый взгляд: но старался держаться так же, как всегда: не торопясь повесил на вешалку кепку, пригладил широкой ладонью густые, посеребренные на висках, волосы и, словно ничего не произошло, подсел к обеденному столу.
— Ну, дочка, — насмешливо начал он, не глядя на Верочку, — поздравь своего Леснова. То кое-как концы с концами сводил, но укладывался в план, а вчера и сегодня и половины графика не дал. Остановил вывозку и думает, что все с рук сойдет. Ну нет, я научу его подчиняться, — жестко молвил он и побагровел, — слишком много на себя взял. Распоясался, мальчишка!
При упоминании о Павле Верочка зарделась, но сделала вид, что пропустила замечание мимо ушей.
Заневский поднялся из-за стола, принес из своей комнаты бутылку водки, взял в буфете стакан. Выбив пробку, налил и залпом выпил. Хотел налить еще, но Верочка вдруг поднялась с дивана и одновременно с отцом взялась за бутылку. Тот непонимающе глянул на нее.
— Хватит папа, — строго сказала она, но Заневский крепко держал горлышко. — Пусти!
Любовь Петровна уронила вилку, затаила дыхание.
«Что она делает, — ужаснулась мать, — хочет, чтобы и ее ударил?»
Она видела, как гневом наливалось лицо мужа, как он стиснул зубы, как злым блеском сверкнули его маленькие глаза. Хотела крикнуть, чтобы дочь оставила отца, но язык словно прилип.
— Ты что, отцу указывать? — процедил Заневский, вспоминая полученный на заседании исполкома выговор, и медленно поднялся, с ненавистью посмотрел в широко раскрытые, суровые глаза дочери. — Пусти лучше, а то…
— Что, а то? — дрожа, выкрикнула Верочка, и ее иссиня-голубые глаза потемнели. — Ударишь? Ну, бей, бей же!
Заневский раскрыл от неожиданности рот, разжал кулак и опустился на стул. Тяжело дыша, Верочка с презрением оглядела его и, подойдя к раскрытому окну, выкинула бутылку.
— Вот что, папа, чтобы я больше в доме водки не видела. И пить перестань.
— Это ультиматум?..
— Если хочешь — да, — решительно ответила девушка. — А не нравится, я уйду из этого дома… И маму заберу, чтобы не краснеть за тебя перед людьми.
Заневский поднес было вилку с картофелем ко рту, но опустил ее, тревожно глядя то на дочь, то на жену. Взгляд Верочки был суров и непримирим, и он понял, что она в случае чего не замедлит исполнить свою угрозу. Любовь Петровна, видимо, колебалась. Она смотрела на мужа с осуждением и тревогой, порывалась что-то сказать, но не решалась. В то
«Ишь как осмелела, — раздраженно подумал о жене Заневский. — Раньше слово боялась сказать. Теперь заступница есть, сговорились!»
13
Подойдя к конторе, Заневский остановился у крыльца, привлеченный оживленным говором у витрины «Крокодила».
«Кто-то попался на вилы», — подумал Заневский и направился к витрине.
Увидев директора, люди умолкли и расступились, образовав узкий проход, на их лицах еще не угасла лукавая улыбка. Что-то недоброе почувствовал Заневский, окинув народ беглым взором.
Но уходить было поздно, неприлично.
Он остановился, посмотрел на витрину, и холодок пробежал по спине. На загрунтованном белилами листе фанеры была изображена лебедка с приспособлением, предложенным Костиковым и Лесновым, связанная, стоящая среди пачки чертежей на шкафу. Тросы ее нарисованы опущенными к сидящему в кресле Заневскому.
«Развяжите меня, глубокоуважаемый директор, я помогу грузчикам», — гласила крупная надпись.
Заневский стоял, как вкопанный, не имея сил шевельнуться.
Кто-то за спиной хихикнул. Он хотел было повернуться и приказать снять карикатуру, но надпись: «Орган партийной, комсомольской и профсоюзной организаций леспромхоза» быстро отрезвила. Круто повернувшись и ни на кого не глядя, Заневский поспешно направился к конторе.
Не заходя к себе, прошел к замполиту.
— Это безобразие, Александр Родионович, это подрыв авторитета директора!..
— Здравствуйте, Михаил Александрович, — поднялся из-за стола Столетников. Он ждал директора, зная, что разговора, а может быть, и спора не миновать. — Я вас слушаю.
— А я вас хочу послушать, товарищ замполит! Кто здесь все же хозяин? Кто вам дал право вести закулисную игру и заниматься подсиживанием?
— Осторожно, товарищ директор, — тихо, предупредил Столетников, и его глаза сверкнули огоньком, — не забывайтесь.
Заневский стиснул зубы, но промолчал, чувствуя, что хватил лишку.
— А теперь отвечаю на ваши вопросы вопросами: кто вам дал право препятствовать внедрению рационализаторских предложений?.. Если вы сознательно тормозите это дело — это преступление!.. Почему не были на партбюро?
— Я ездил в трест…
— Вас вызывали?
— Это что, допрос?
— Нет. Но на бюро обсуждались вопросы волнующие весь коллектив. И вы знали об этом.
— Я поехал сам по поводу лесоповального инструмента и привез.
— Это хорошо. Но если бы вы были на бюро, ручаюсь, карикатура не появилась бы. Вам помогли бы разобраться в самом себе и на многое бы открыли глаза. Вы боитесь критики, Михаил Александрович.
— Вы, Александр Родионович, несправедливы ко мне…
— Почему? — на лице Александра было искреннее удивление.