Шрифт:
ГЛАВА I
Гребенникову приснилось, что стоял он на скалистом берегу и смотрел, как мимо него бежала горная река. Вода была такая прозрачная, что он различал каждый камешек многоцветного гранитного ложа, и от нее веяло свежестью. Широкие мраморные плиты с коричневыми затеками лежали одна над другой, образуя ступени. Он пошел по тропе, круто поднимавшейся над рекой в гору.
Гребенников остановился и долго не мог оторвать глаз от зеленой густой травы, от ярких, точно после дождя, цветов.
Потом услышал журчанье ручья. Вода была где-то здесь, близко, но отыскать ее среди высокой травы он не мог.
Спал Гребенников, вероятно, часа три, потому что когда проснулся, в вагоне догорала свеча, а лег, когда ее только зажгли.
Со своей верхней полки Гребенников заглянул вниз.
Луч от фонаря падал на бутылку. Мелкие пузырьки ложились на стекло, вода выделяла их и смывала, косо поднимаясь к горлышку всякий раз, когда вагон, качаясь, будто уплывал в сторону. За окном лежала густая темнота, поезд шел быстро, вещи на верхних полках были как живые.
Он достал из-под головы свою баклажку и держал над ртом, пока со стенок не сбежала капля, отдававшая ржавой жестью.
Вскоре поезд замедлил ход, по вагону расплескался желтый свет, завизжали тормозные колодки, будто за стеной точили зазубренный топор; несколько секунд тихого приятного хода, темень снова прижалась к окну — его словно завесили одеялом, — и поезд остановился.
Гребенников поспешно сошел. Перед крохотным вокзалом стоял встречный поезд. Пришлось бежать в темноте, между двумя составами, потом он обошел паровоз, погрузившись на несколько секунд в теплый дух, приправленный запахом масел, и выбрался к водокачке. Как назло, кипятильник оказался в противоположной стороне вокзала. Гребенников побежал по малолюдному перрону. Промелькнула будка с продуктами. Он вспомнил о больном мальчике, ехавшем в одном с ним купе, вернулся и купил пряников. Потом побежал дальше. Позади осталось станционное здание.
Кипятильник обнаружил себя раньше, нежели его удалось увидеть: в темноте особенно четко звенели чайники, жестяные банки; каждый торопился поскорее набрать воды и подставлял под кран свою посуду, бесцеремонно оттесняя другого. Звенящая струя воды еще больше возбуждала жажду. «Проклятая рыба! — подумал Гребенников. — И надо было наесться...»
Прозвучало два звонка.
— Живей, живей, товарищи! — торопил людей Гребенников, переступая с ноги на ногу от нетерпения.
Пока дождался своей очереди, прозвучал свисток, толпа рассеялась, Гребенников остался один. Он дорвался наконец до крана и пил... пил... Вода была теплая, болотистая на вкус, но он пил и не мог напиться. Потом налил в баклажку и, стряхивая капли с френча, побежал к поезду, который уже набирал скорость.
Изловчившись, он ухватился за поручни первого подвернувшегося под руки вагона и взобрался на ступеньки. В тамбуре Гребенников испытал знакомое посасывание под ложечкой, наступавшее обычно после быстрого бега; надо было напрячь всю волю, чтобы не поддаться обмороку.
Он выпил всю воду и направился к себе. Вагоны были забиты доотказа, в каждом прочно держался свой особенный запах; в узкий проход свисали с полок обутые и разутые ноги.
Гребенников отжимал одну дверь за другой, проходил через брезентовую гармонику, соединявшую вагоны. На переходах ветер бил песком в лицо, под ногами двигались щиты, и было видно, как стремительно уносились белые в ночи шпалы.
У почтенного бородача, упорно боровшегося со сном, Гребенников узнал, что этот вагон и есть от хвоста четвертый.
«Но где женщина с больным ребенком? И мои вещи?»
Он обошел все отделения, но ни соседей по купе, ни своих вещей не нашел.
Прошел до последнего вагона и вернулся к голове поезда.
Когда стало ясно, что произошла неприятность, Гребенников отыскал кондуктора.
— Вы в какую сторону ехали? — спросил кондуктор, — на восток или на запад?
— На запад!
— Этот поезд идет на восток. Вы сели не в свой поезд.
— Вот так номер!
— Ничего! Бывает, — утешил кондуктор. — Сойдете на следующей станции. В железнодорожной практике это частенько случается.
Так и не разобравшись, в чьей же практике случается — кондукторской или пассажирской, Гребенников, досадуя на себя, простоял в тамбуре, пока поезд не остановился. Станция была глухая, закопченный фонарь висел рядом с колоколом. «Вот куда занесло... — подумал он. — Сколько же придется здесь проторчать?» Он оглянулся по сторонам и пошел на огонек.
В линейном посту ГПУ сидел за столом дежурный; он читал книгу, держа в руке толстую короткую свечу.
— Товарищ дежурный, — начал Гребенников, переступая порог.
— Что случилось? — спросил дежурный, не поднимая головы от хорошо изданного томика Маяковского.
И вдруг...
«Где я слышал этот голос?»
Гребенников делает шаг. Лицо дежурного в тени. Незнакомое лицо. Но какие-то складочки на щеке и у глаза... Губы... Такие знакомые губы...
— Журба! Колька! — крикнул Гребенников.
У дежурного накренилась свеча; на книге сразу же образовалось стеариновое озерце.
— Ты?
Они бросились друг к другу.
Когда первый хмелек радости отошел, Журба вызвал к аппарату дежурного агента соседней станции и передал об отставшем пассажире. Ему ответили, что вещи переотправят с первым же поездом на разъезд.
— Черт его знает, как получилось! Заплутался в темноте, а пить — хоть из лужи напейся!
Гребенников увидел графин и налил доверху стакан. Журба улыбнулся.
— Когда обратный поезд?
— Через пять часов.
— Ну, ничего. Для такой встречи...
Они еще раз обнялись.
— Дай хоть посмотреть на тебя, — сказал Журба, выходя из-за стола и поднимая свечу.
— Что там смотреть! Через три года стукнет полсотни... А я тебя на улице не узнал бы... Тебе под тридцать? — спросил Гребенников.
— Двадцать восемь!
Николай принес чайник с кипятком, вынул из ящика стола сахар в баночке из-под кофе и хлеб, завернутый в газету.