Тайна болезни и смерти Пушкина
Шрифт:
И он стал мучительно отыскивать форму письма, которая, не роняя его чести, дала бы Репнину возможность дезавуировать клеветников, ссорящих его с автором «Выздоровления Лукулла». Ибо секрет был именно в этом.
Князь Николай Григорьевич ответил письмом, из коего видны как нежелание обострять конфликт, так и обида:
«Милостивый Государь Александр Сергеевич!
Сколь не лестны для меня некоторые изречения письма вашего, но с откровенностию скажу вам, что оно меня огорчило, ибо доказывает, что вы, милостивый государь, не презрили рассказов, столь противных правилам моим.
Г-на Боголюбова я единственно вижу у С.С. Уварова и с ним никаких сношений не имею, и никогда ничего на ваш счет в присутствии его не говорил, а тем паче, прочтя послание Лукуллу. Вам же искренне скажу, что гениальный талант ваш принесет пользу отечеству и вам славу, воспевая веру и верность русскую, а не оскорблением честных
Простите мне сию правду русскую: она послужит вернейшим доказательством тех чувств отличного почтения, с коими имею честь быть вашим покорнейшим слугою
«Репнин писал правду, но она была малоприятна. Разумеется, он не обсуждал пушкинский памфлет с Варфоломеем Филипповичем. Он говорил о Пушкине с Уваровым, а уж Сергий Семенович передал его отзывы Боголюбову. Репнин не отрицает своего неудовольствия памфлетом, он отрицает, что излагал его Боголюбову. «Тем паче прочтя послание Лукуллу…» На столь щекотливую тему он не мог говорить с человеком случайным.
Он не стал отмежевываться от Уварова.
Напротив, он счел нужным назвать его честным человеком и упрекнуть Пушкина за то, что он этого честного человека оскорбил.
Это был не тот исход, которого хотел Пушкин. В таком исходе содержалось некоторое унижение. Но с этим приходилось мириться.
Вызывать Репнина на основании отеческого послания было нелепо.
Стреляться с Боголюбовым – смешно.
Уваров для поединка был недосягаем.
Им не удалось всерьез спровоцировать Пушкина.
Но и в его душе эта история оставила горечь, разъедавшую и без того истерзанные нервы.
Жизнь вокруг разваливалась дико и противоестественно. Уцелевшие еще люди дворянского авангарда теряли друг друга, рассеивались в чужой толпе. И только исчадья новой эпохи выступали сомкнуто, почуяв настоящего противника.
На письмо князя Н.Г. Репнина, исполненного в духе благородства и дружеского наставления, Пушкин ответил столь же благородно, покаявшись однако за свое столь опрометчивое сочинение, которое принесло неприятностей ему самому больше, чем кому-либо:
«Милостивый государь князь Николай Григорьевич!
Приношу Вашему сиятельству искреннюю, глубочайшую мою благодарность за письмо, коего изволили меня удостоить.
Не могу не сознаться, что мнение Вашего сиятельства касательно сочинений, оскорбительных для чести частного лица, совершенно справедливо. Трудно их извинить, даже когда они написаны в минуту огорчения и слепой досады. Как забава суетного или развращенного ума, они, были бы непростительны.
С глубочайшим почтением и совершенной преданностию, есмь, милостивый государь, Вашего сиятельства покорнейшим слугою.
Так разрешилось недоразумение, грозившее перерасти в трагедию, единственно достойным образом: обменявшись объяснительными письмами, двое благородных людей быстро примирились.
Однако, конфликт с Уваровым, тлевший длительное время и вспыхнувший ярким костром после публикации «Лукулла» продолжался до последних дней жизни Пушкина. Ненависть Уварова к Пушкину, полыхавшая до самых последних часов жизни поэта, не угасла и со смертью. Уваров сделал все, чтобы в печати не появилось даже некрологов, и, если что-то успело прорваться, то не его в том вина. Современники вспоминали, что одно имя Пушкина вызывало дрожь у министра еще много лет. При нем старались делать вид, будто такого поэта в России вовсе не было.
Вплоть до самой смерти Николая 1 нельзя было и мечтать печатно напомнить сатиру Пушкина русскому читателю. Только в 1856 г. напечатал ее за границей Герцен, а в 1858 г. она появилась в России (в 1857 г. цензура ее не пропустила). Право, недаром молвою передавались такие слова Пушкина о Николае 1: «Хорош, хорош, а на тридцать лет дураков наготовил!» Даже в сроках великий поэт не слишком ошибся!
Мы недаром уделили событиям, связанным с публикацией пушкинской оды «На выздоровление Лукулла», столь пристальное внимание, равно как и «дуэльному эпизоду» между Пушкиным и князем Репниным. Главный вывод, который был сделан поэтом в ходе смертельной схватки со своим идейным врагом С.С. Уваровым – тот, что он окончательно и бесповоротно был предан царем, который без малого десять лет тому назад явился к нему в образе «шестикрылого серафима» и воспетый поэтом в знаменитом стихотворении «Пророк».
Ода Пушкина не была результатом его давнишних желаний как-то уязвить Сергия Семеновича, свести с ним личные счеты за цензорские
Практически одновременно с «Лукуллом» он пишет переложение начала библейской книги «Юдифь»: «Когда владыка ассирийский народы казнию казнил…» Незавершенный отрывок, написанный высоким стилем в отличие от памфлета «Лукулл», призван был прояснить и оттенить смысл последнего. Герой этого стихотворения «сатрап горделивый» – Олоферн, слуга жестокого владыки, привыкший к покорности и трепету окружающих, исполненный веры в свою мощь, внезапно сталкивается с непонятной и чуждой ему силой:
Когда владыка ассирийскийНароды казнию казнил,И Олоферн весь край азийскийЕго деснице покорил, —Высок смиреньем терпеливымИ крепок верой в бога сил,Перед сатрапом горделивымИзраил выи не склонил;Вовсе пределы ИудеиПроникнул трепет. ИереиОдели вретищем алтарь;Народ завыл, объятый страхом,Главу покрыв золой и прахом,И внял ему всевышний царь.Притек сатрап к ущельям горнымИ зрит: их узкие вратаЗамком замкнуты непокорным:Стеной, как поясом узорным,Препоясалась высота.И, над тесниной торжествуя,Как муж на страже, в тишинеСтоит, белеясь, ВетилуяВ недостижимой вышине.Сатрап смутился изумленный —И гнев в нем душу помрачил…И свой совет разноплеменныйОн – любопытный – вопросил:«Кто сей народ? и что их сила,И кто им вождь и отчегоСердца их дерзость воспалила,И их надежда на кого?…»И встал тогда сынов АммонаВоеначальник АхиорИ рек – и Олоферн [171] со тронаСклонил к нему и слух и взор.171
Олоферн – военачальник ассирийского царя Навуходоносора, упоминаемый в Библии (книга «Юдифь»). Стихотворение Пушкина чрезвычайно близко передает источник – начало Библейского рассказа. Дальше в Библии рассказывается о том, как молодая, прекрасная собою вдова Юдифь проникает в стан Олоферна и убивает его. Ветилуя – еврейская крепость, осажденная Олоферном. «Сыны Аммона» – египтяне. «Аммон» – бог Солнца у египтян.
«Сатрапу, несущему угнетение и тьму, противостоит тот, кто «высок смиреньем терпеливым», высота и свет. В мировом смысле он, Пушкин, был «мужем на страже», стражем «недостижимой вышины», на которую посягал новый «гений зла», сильный воитель бесчестья и духовного рабства, «гнусный наследник» великой эпохи и ее могильщик, ворон…
Конечно, он не подразумевал под мрачным и могучим Олоферном презренного сына Сеньки-бандуриста. Но единым взглядом он охватывал всю жизнь – от бездн до высот. И смертельное противоборство с Уваровым оказывалось частью мировой битвы чести и бесчестия, низкой силы и высокой правды.
Конечно, как всякое гениальное произведение, эти стихи можно истолковать многообразно. Но одновременное их написание с памфлетом открывает путь и такого толкования.
Обличить и остановить Уварова и уваровщину – в этой мировой битве, идущей неустанно, – означало одержать одну из тех малых побед, из коих складывался великий подвиг противостояния бесчестию, такому соблазнительному и неистощимо многоликому…
Это и возглашали «низкий» и «высокий» тексты, начертанные одновременно и рядом на одних и тех же листах последней пушкинской тетради».