Тайна болезни и смерти Пушкина

Костин Александр Георгиевич

Что там «кой-какие толки», он и сам, уже давно «вычислил», что на этот раз Наталья Николаевна забеременела от царя, который надругался над ним не только как над «первым поэтом России», не пожелавшим стать еще и придворным певцом, но и унизил его как мужчину. Винить жену он не может, поскольку знает, что это было с < ее > стороны ее акт отчаяния по поводу будущего своего и своих детей, но «ответ» государю должен быть адекватным.

Последнее письмо к жене от 18 мая 1836 года начинается с укора – зачем зовет его раньше времени из Москвы («прежде 26»): «Это не дело. Бог поможет, «Современник» и без меня выйдет. А ты без меня не родишь. Можешь ли ты из полученных денег дать Одоевскому 500? Нет? Ну, пусть меня дождутся – вот и все. Новое твое распоряжение, касательно твоих доходов,

касается тебя, делай как хочешь; хоть, кажется, лучше иметь дело с Дмитрием Николаевичем, чем с Натальей Ивановной».

Сообщая об отъезде из Москвы в Петербург художника К.П. Брюллова, который боится климата и неволи, признается: «Я стараюсь его утешить и ободрить; а между тем у меня у самого душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист. Будучи еще порядочным человеком, я получал уж полицейские выговоры и мне говорили: vous avez tromp'e [174] и тому подобное. Что же теперь со мною будет? Мордвинов будет на меня смотреть, как на Фаддея Булгарина и Николая Полевого, как на шпиона; черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом! Весело, нечего сказать».

174

Vous avez tromp'e – вы не оправдали (франц.)

Ребенок родился за три дня до рубежной даты – дня рождения Пушкина, которому 26 мая 1836 года исполнилось 37 лет. Несмотря на 3-недельную недоношенность, ребенок очень крупный и совершенно непохожий на старших детей Пушкиных по их рождению. В дальнейшем Наташа тоже растет здоровым и не по летам крупным ребенком.

После смерти мужа Наталья Николаевна с детьми и старшей сестрой Александриной переезжают на Полотняный Завод, где она должна носить траур и чтить память мужа в течение 2 лет, после чего он «разрешал» ей выйти замуж за хорошего человека. В течение этого периода был эпизод, о котором вспоминал впоследствии брат Натальи Николаевны, Дмитрий Николаевич Гончаров, который писал сестре Екатерине во Францию: «Наташа и Александрита в середине августа <1838 года> уехали в Ярополец, с тремя старшими детьми, маленькая Таша осталась здесь (она – очаровательный и очень рослый для своих лет ребенок)». Для чего дядя подчеркивает, что девочка очень рослая? Не в Пушкина? Да и не похожа на него.

Вероятно, семья уже давно знала правду. Поэтому для Екатерины Николаевны достаточно только намека, чтобы понять, о чем хочет сказать брат.

Итак, все сошлось в одну точку, точку невозврата:

– рождение младшей дочери Натальи, отцом которой является Николай I;

– 37-летие самого поэта (жизненный рубеж, предсказанный гадалкой и подтвержденный доктором Хадчинсоном во время одесских уроков суицидофилии);

– оскорбление, нанесенное поэту государем в ходе смертельной схватки с С.С. Уваровым по «делу Лукулла»;

– ощущение самого себя «журналистом», а не поэтом милостию божьей.

И тут Бог посылает «чудный сон», где явившийся к нему «старец … в белой ризе» «благословил» поэта на уход в мир иной. Чтобы понять, кто предстал в образе «Старца», нужно возвратиться назад, к событию десятилетней давности, воспетому поэтом в его знаменитом стихотворении «Пророк». Выше мы уже отмечали родство на генетическом уровне «Пророка» и «Странника», равно как и «Странника» с «Чудным сном». Перекличка «Странника» с «Пророком» более чем очевидна: это «объят я скорбию великой» и «великой скорбию томим» (именно таков был первоначальный вариант начала в «Пророке», замененного на «Духовной жаждою томим»); это и встреча с существом, указывающим путь (око, болезненно отверстое, напоминает вырванный серафимом язык, замененный жалом «мудрыя змеи»). Но есть и важное отличие: в «Пророке» – послание на торжественное служение, в «Страннике» – указание пути к спасению через смерть. В первом случае – великая миссия в миру (иди и спасай, «глаголом жги сердца людей»), в «Страннике» – интимная жажда личного просветления и спасения. Однако

через метафоры «Странника» перебрасывается поэтический мостик от «Пророка» к «Чудному сну…» Что их объединяет? На жизненном перепутье 1826 года «шестикрылый серафим» указывает поэту путь к новой жизни после томительных 6 лет ссылки и забвения:

Восстань, пророк, и виждь, и внемли,Исполнись волею моей,И, обходя моря и земли,Глаголом жги сердца людей.

В точке «жизненного невозврата» в середине 1836 года с преодолением «37-летнего рокового рубежа», уже не «шестикрылый серафим», а некий «старец… в белой ризе» «успокаивает» терзающуюся душу поэта, что пора отложить в сторону орудие труда и заснуть «вечным сном»:

Путник – ляжешь на ночлеге,В гавань, плаватель войдешь.Бедный пахарь утомленный,Отрешишь волов от плугаНа последней борозде.Грешник жданныйНаконец к тебе приидетИсповедовать себя,И получишь разрешенье,И заснешь ты вечным сном.

Кто мог пророчествовать неизбежный уход поэта в «царствие небес»? Да тот же «шестикрылый серафим», который десять лет вдохновлял его на служение людям… Но уже в другом обличие, в обличье «старца». Итак, два мифологических персонажа сливаются в одно лицо, в один образ – образ государя Николая I, который сначала «возродил» влачившегося «в пустыне мрачной» поэта, а ныне, по прошествии 10 лет, желает избавиться от непокорного «утомленного… пахаря» и его непокорной поэзии – навсегда.

Так, спрашивается, когда было написано стихотворение «Чудный сон…»? По крайней мере, не ранее 26 мая 1836 года, но и не позднее 21 августа этого же года. «Чудный сон…» является не только неотъемлемой частью «каменноостровного цикла» прощальной лирики Пушкина, но по праву должен занять первое место (I) в списке произведений, пронумерованных римскими цифрами самим поэтом:

II. «Отцы пустынники и жены непорочны…»;

III. (Подражание итальянскому) («Как с древа сорвался предатель-ученик…»);

IV. Мирская власть («Когда великое свершалось торжество…»);

VI. Из Пиндемонти («Не дорого ценю я громкие права…»).

Пушкинисты всех поколений привычно отделываются фразой, уже ставшей рефреном: «Автографы с цифрами I и V до нас не дошли» (Т. Цявловская), и далее: «Поэт думал напечатать цикл стихов, сочиненных летом 1836 года, и поставил на них номера в той последовательности, как он хотел увидеть их в печати». В той гнетущей ситуации, усилившегося, после скандала с «Лукуллом», цензорского беспредела, провоцируемого с молчаливого одобрения Государя и Бенкендорфа, С.С. Уваровым, «каменноостровский цикл» не имел никаких перспектив быть опубликованным, и Пушкин как никто иной, об этом прекрасно знал. И нумеровал Пушкин стихотворения цикла с совершенно иной целью, поскольку не для современников они были написаны. Нумерация соответствует степени нарастания трагических нот звучания в этом своеобразном реквиеме, завершившемся «Памятником».

В «каменноостровский цикл» наряду с «Памятником», завершавшим цикл, которому по вышеприведенной логике следовало бы присвоить номер VII, входит также стихотворение «Когда за городом, задумчив я брожу…», написанное 14 августа 1836 года, которому так и просится присвоение номера V! Так что не «автографы с цифрами I и V до нас не дошли», а, скорее всего, какие-то черновые варианты этого, пронумерованного Пушкиным списка, где, повинуясь логике, должно стоять:

I. «Родриг» («Чудный сон мне бог послал…»);

. . . . . . . .

V. «Когда за городом, задумчив, я брожу…»;

VII. Exegi monumentum («Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»).