Тайна Черного дома
Шрифт:
— Да что с вами, Лука Васильевич?!
— Все в золото ушло!
— А там оно есть?
— Очень много! И еще что-то…
— Что же еще? Может быть, бриллианты? Лука задумался. Нет, когда они откопали в Крыму Алмаз, не пахло ничем, кроме золота.
— Бриллиантов там нет…
— Слушайте, сатана! Вы меня пугаете! А ну-ка, дайте сюда агрегат!
Кирпич закрошился и запросил пощады. Странно было видеть этого лощеного господина с лицом, испачканным вековой московской пылью, здоровенного, ловкого, который каждый грамм своего веса умел вложить в могучий удар. И подумалось Луке, что он, как булгаковский Воланд,
Маэстро ударил еще раз, и тяжелый наконечник кирки прорвал в стене бесформенную черную дыру. Чернота бросилась в глаза резко, она хлынула из отверстия, словно старое, застоявшееся вино. Но Кадушкину не свойственны были подобные романтические ассоциации. Он ударил еще, и от краев дыры отвалилось сразу несколько кирпичей.
— Да светите же, мать вашу так!.. — ярился Маэстро.
Лука направил в дыру густой луч заграничного фонарика, и снова показалось ему, будто что-то вырвалось, вылетело оттуда. А когда заглянул туда, понял, что была это душа человеческая, сидевшая до сих пор взаперти. И тут понял он, отчего запах, исходивший отсюда, был таким необычным — с нежным, трепещущим, желтым отливом. В крохотном заложенном кирпичном пространстве на ларе из могучих дубовых досок сидел… мертвец, облаченный в полную форму морского офицера царской армии. В руке его, точнее, в том, что осталось от нее, был зажат со взведенным курком пистолет. Пустые глазницы из-под небольшого по тогдашней моде козырька уставились прямо на Луку. Словно человек этот заранее знал, где окажется отверстие и откуда будет направлен на него взгляд. Мертвец, высохший, как египетская мумия, сидел, поджав ноги, поскольку вытянуть их ему просто не хватило места. От этого он казался особенно жалким и в то же время страшным.
— Господи, помилуй! — промолвил Маэстро. — Какая безнравственная смерть!..
Произнеся этот вердикт, Кадушкин словно снял с них обоих некое тайное заклятие и в несколько ударов порушил эту искусственную стену, подняв густые клубы жирной вековой пыли. Фонарик буквально померк в руках у Луки.
— Кажется, финита! — изрек Маэстро и, шагнув к безумному убийце, вырвал из его руки пистолет.
Пистолет оказался в руке у Кадушкина вместе с засохшей кистью, он отбросил ее в сторону, а потом и столкнул самого мертвеца. Тот упал, загремев костями, и сразу стал чем-то бесформенным — наподобие кучи мятого тряпья. Маэстро взглянул на Луку.
— Спокойствие, мой друг!..
— Не сказать, чтобы это было просто…
— Послужили бы вы с мое в иностранном легионе… не того бы насмотрелись!.. — Маэстро протянул Луке пистолет с перламутровой инкрустацией на рукоятке. — Возьмите — прекрасное оружие и память какая! Патроны подходящие достать трудновато, но все в наших силах…
Пересилив себя, Лука неловко сунул пистолет в карман и отметил про себя, что Кадушкин назначил себя тут полным хозяином, а добычу считает исключительно своей. «Ну что ж, наверное, так, в сущности, и есть…»
— И снова, как я понимаю, нам понадобится лом, а, Лука Васильевич? — Кадушкин склонился над несколько странным сооружением из дубовых досок с медной окантовкой, напоминающим ларь. — Жаль крушить, но ведь иначе не добраться, верно?
Маэстро примерился, куда бы ударить. Сейчас он совсем не был похож на того, кем являлся — на разбойника и пирата, а скорее напоминал какого-нибудь горнового с картин соцреализма.
Эффект от его удара получился неожиданный — ларь мгновенно рассыпался. Оказалось, что весь он, что называется целиком, был изгрызен древоточцами: которым, надо сказать, крупно не повезло. Забравшись сюда, они принялись за свое дело, за еду. И грызли это дерево из поколения в поколение, пока не съели все, после
«Господи! — подумал Лука. — Что только за бред мне в голову лезет…»
Маэстро наклонился, запустил руки в кучу трухи и, вздохнув, повернулся к Луке.
— Тут одному не управиться. Интересно, есть поблизости веник какой-нибудь или швабра? Тряпка, наконец!.. Курт! Кто там на охране?! Мне срочно нужен веник!
Не дожидаясь, он принялся разгребать то, что когда-то было крепчайшим дубом.
— Светите, светите же!..
Из трухи внезапно вынырнула голова. Ее трудно было с чем-либо спутать. Восточное, плосковатое лицо, раскосые, полуприкрытые глаза… Будда!
Маэстро взялся за эту голову руками и тут же из темного месива показалась вторая, точно такая же голова Будды.
— Веник мне! — воскликнул Кадушкин, поглощенный сокровищем.
Курт не смел приблизиться без приказания. К Луке подобные приказания были не по душе. Кадушкин поднял на него глаза.
— Господи, Лука Васильевич! Я прошу вас, прошу…
Наконец веник оказался у него в руках. Не обращая внимания на ужасающую пыль, Маэстро принялся с необыкновенной энергией обметать скульптуру. Теперь уже можно было понять, что она представляла собой единую композицию из золота. И поднять ее было невозможно!
— Лука Васильевич! — кричал Кадушкин сквозь отвратительный пыльный туман. — Я что-то хочу сказать вам, как-то выразить свою благодарность. Так и хочется сказать: «Я вас озолочу!» Но это по меньшей мере смешно. Да светите же вы, светите в конце концов!..
Они дождались, пока уляжется пыль, и увидели необычное, фантастическое изваяние. Лука, естественно, не был специалистом по восточной культуре, но и он не мог не понимать, что группа, составившая композицию, уникальна.
На массивном, изящно вытянутом постаменте, напоминавшем золотое блюдо, сидели два совершенно одинаковых Будды и с удивлением, с интересом, с загадочной полуулыбкой рассматривали друг друга. А по краям постамента-блюда, напоминая забор, одна за одной расположились фигуры мужчин и женщин, мужчин и мужчин, женщин и женщин, занятых соитием. Их позы и способы были бесконечно разнообразны. Посредине какая-то прелестная золотая развратница с неописуемым наслаждением принимала мощные ухаживания осла и, одновременно припав к фаллосу развалившегося на ложе мужчины, пыталась добыть животворящую жидкость. И так везде, во всех фигурах, каждая из которых была полна такого великолепного сладострастия, что оторвать глаз было невозможно.
— А они толкуют, порнуха! — раздумчиво проговорил Маэстро. — Причем все из чистого золота, высшей пробы! — Он повернулся к Луке. — Однако что же с этим сейчас делать?
— Заворачивать! — пожал плечами Лука.
— Пожалуй, верно! — Кадушкин рассмеялся. — Эй, кто там? Курт! Там в комнате есть диван под чехлом. Диван оставить, чехол — ко мне!..
Маэстро снова склонился к скульптурам и, с трудом отрывая взгляд от них, проговорил:
— И сразу же сматываемся! Кажется, это так у вас называется, а, Лука Васильевич?
Команда охранников и служащих Черного дома очнулась на следующее утро. Все были абсолютно здоровы. И лишь несусветная вонь напоминала о том, что они якобы умирали от холеры. Воистину, холера ясная!
О нагрянувших внезапно «врачах» забыть им было невозможно — ведь они, «чернодомовцы», скованы были сейчас друг с другом наручниками. Рука одного была соединена с ногой другого, так что едва кто-нибудь пробовал шевелиться, движение отзывалось на всей этой пестрой, несуразной массе. Они копошились, проклиная друг друга, крутых мужиков в белых халатах, которых приняли за врачей, Турукина, исчезнувшего куда-то, бросив их на произвол судьбы.