Тайна черного камня
Шрифт:
Валю удивляло, отчего Александр Степанович совсем не реагирует на качку, словно давно привык к морю. Хорошо держалась и Людмила Тимофеевна, только время от времени отрезала себе ломтик лимона и отказалась от обеда. А майор и сам удивлялся тому, что не берет его морская болезнь.
— Кавалерист я, — высказывал он предположение, — оттого, видно, и держусь. Кавалеристы — народ закаленный.
— А я отчего? — спрашивала Людмила Тимофеевна и сама же отвечала: — У каждого, Саша, свой организм. И лошади тут твои ни при чем. Любишь покрасоваться. Лучше бутерброд возьми.
Валя улыбалась, слушая незлобивое ворчание Людмилы Тимофеевны, и думала: «А Коле понравится, если я так же буду? И такая же заботливая.
— Пойдемте на палубу, — предложил Александр Степанович. — Море посмотрим. На свежем воздухе, говорят, тошнота проходит.
И действительно, на палубе Валя почувствовала себя намного лучше. Стояли молча. Могучая безбрежность подавляла. Даже Валю, которая привыкла видеть море до горизонта. Но то, Черное, искристое, изнеженное, обогретое солнцем, манило, а это, хмурое, холодное, с гордыми бесконечными волнами, пугало скрытой властной, неизмеримой силой. Казалось, море снисходительно мирится с тем, что по нему ползет теплоход, и если захочет, перевернет играючи и похоронит под своими холодными волнами это прекрасное творение человеческого разума и человеческих рук. Валя даже поежилась. Людмила Тимофеевна заметила это и спросила:
— Холодно?
— Да нет. Страшно…
Теперь, лежа на матросской койке, то взлетающей вверх, то падающей в бездну, Валя как будто вновь, только более сильно, испытывала тот возникший на теплоходе страх. Она представляла себе, как переворачивается корабль, а холодная вода сжимает ее тело и тянет вниз, на дно. Ей казалось, что пошевелись она, и произойдет катастрофа. Она лежала без движения. Какими мелкими, ненужными представлялись теперь все ее прежние мысли и поступки, ее сумасбродная идея поехать сюда не с Николаем, а одной, чтобы удивить его. И не только ради этого. Теперь она признавалась себе, что владела ей и другая мысль: ее поступок на всю жизнь давал ей право говорить о самоотверженности ради любви. А в случае размолвки упрекнуть Николая в том, что он не может ценить ее любовь.
«Никому я не нужна. Никому», — думала с тоской Валя. Слезы текли из ее глаз, мокрым пятном расползаясь по наволочке.
V
Лейтенант Ракитский проскакал мимо штаба пограничной комендатуры, через село к причалам: надеялся увидеть «большой охотник» у причала, увидеть Валю. Коня осадил у пустынного пирса. Ветер гнал на него высокие волны, они с грохотом разбивались о сваи и веерами взвивались вверх, а ветер хватал эти веера и с шумом хлестал ими берег. Брызги долетали и до Ракитского, били его по лицу, но он даже не замечал их, внимательно, словно ощупывая, рассматривал корабли, прижавшиеся к Палтусовому мысу.
Мыс этот, широкий, с высокой каменной грядой, и в самом деле был похож на огромного палтуса, ткнувшегося головой в берег. Он защищал залив от ветра с востока. К нему сейчас и прижимались все корабли. И те, которые стояли до начала тайфуна у пирса, и те, которые успели зайти в залив. До мыса было мили две, и Ракитский лишь по силуэтам определял типы кораблей. «Большого охотника» среди них не увидел. Не поверил себе, осмотрел еще раз, еще и еще. Нет. Перевел взгляд на острова, возвышавшиеся немного западнее Палтусового мыса. К островам медленно, как улитка, подползал малый рыболовецкий траулер. Далековато был, видимо, от залива, когда начался тайфун, не успел спрятаться, и вот теперь едва преодолевал встречную волну и ветер. Несколько кабельтовых отделяло его от первого высокого острова, за которым волны не так высоки и ветер тише, но как трудны эти сотни метров. Порой казалось,
С надеждой посмотрел лейтенант Ракитский в сторону западного мыса. Низкий, длинный, как весло, он уходил далеко в море, и волны в нескольких местах даже перекатывались через него, как через брекватер. Он — не защита от ветра. Знал это Ракитский, но как утопающий готов ухватиться за соломинку, так и лейтенант сейчас хватался за мысль: «А вдруг?!» Но никакого корабля не было ни перед мысом, ни за ним. Лишь одиноко стоял посредине мыса на возвышенности низкорослый домик — пост технического наблюдения и радиосвязи. Рядом с домиком — антенны, тоже невысокие, с крепкими растяжками. С этого домика сейчас поддерживали связь с кораблем. Там знают, где он и что с ним. Там знают о Вале. Ракитский галопом поскакал к западному мысу.
«Вдруг на берегу она?! Не села на корабль?!» — с надеждой думал Ракитский, хотя ясно помнил слова коменданта капитана Жибруна: «Выезжай встречать. Марушевский корабль уже в Горячем пляже. Взял ее на борт» — и понимал, что она на корабле, в море. Он торопил коня.
Когда подъезжал к домику, увидел с подветренной стороны коновода коменданта с конями. Тревога его усилилась.
«Случилось что-то! Неспроста комендант здесь!»
Спрыгнул с коня, торопливо поднялся по ступеням, рывком открыл дверь и с порога почти крикнул:
— Что с кораблем?!
Капитан Жибрун молча протянул текст радиограммы. Ракитский схватил листок и, прочитав: «13.00. На борту все в порядке. Марушев», безвольно опустился на скамейку. Сидел обмякший, безразличный ко всему.
— Ты офицер, лейтенант. А не кисейная барышня. О прибытии не доложил! И сейчас на кого похож? На корабле не одна твоя невеста, там матросы, офицеры, там мой новый замполит с женой. А телеграмма эта не значит, что корабль вне опасности. Тайфун идет, Николай Остапович. Тайфун! Но терять надежды не следует. Трезво на все нужно смотреть, лейтенант! И потом, ты же, лейтенант, — мужчина. Начальник заставы, в конце концов!
Капитан Жибрун отчитывал лейтенанта не оттого, что и в самом деле был недоволен им. Нет, капитан понимал состояние молодого офицера, мчавшегося сюда на крыльях любви, которые вдруг надломились, и он рухнул в бездну, полный страха, сомнений, предположений. А надежд не так уж и много. Капитан и сам, когда начался тайфун, не мог оставаться в кабинете, приказал седлать лошадь и поскакал на пост технического наблюдения, чтобы узнать о корабле не по телефону, а самому читать радиограммы, самому запрашивать корабль. Он винил себя за то, что попросил Марушева взять на борт пассажиров, хотя поступил так, как поступал уже десятки раз до этого. А разве мог он на этот раз предположить, что так неожиданно взбесится океан? Он пытался оправдывать себя, но чувство вины не проходило. А когда радист начал все чаще и чаще ловить «SOS» — сигналы бедствия неизвестных судов, Жибрун расстроился окончательно. В это время и появился лейтенант Ракитский. Возбужденный, испуганный. И капитан не смог сдержать себя. Он заговорил гневно, искренне, и не только для того, чтобы вывести лейтенанта из полушокового состояния, но еще и потому, что хотел заглушить свои сомнения и свою тревогу.
Потом вдруг осекся и сказал совсем другим тоном:
— Рано казнишь себя. Поехали-ка в штаб. — Затем повернулся к начальнику поста и приказал: — О всех радиограммах сообщать немедленно!
До штаба комендатуры ехали молча. Лошади шли ходко, словно торопились оставить позади этот узкий участок каменистой земли, на который так зло катились волны и где не было никакого укрытия от тугого ветра, сбивающего с ног. Поторапливали коней и всадники. Они едва держались в седлах, почти легли на шеи лошадей и ухватились за гривы.