Тайна черных дайверов

Ковалевский Александр

– Вот это-то меня и настораживает. Ведь мы имеем дело с искателями сокровищ, а тут речь идет о кладе на миллионы долларов! Люди убивают друг друга и за куда меньшие суммы, – заметил Илья. – Да, кстати, мне нужно, наверное, вам представиться, господин барон. Я сейчас в отпуске, но даже на отдыхе остаюсь сотрудником национального бюро Интерпола. Так что заинтересовался этими злосчастными баллонами я не из праздного любопытства.

– Илья, раз вы из Интерпола, может быть, вы согласитесь расследовать это дело в частном, так сказать, порядке, поскольку вы в отпуске? За соответствующий гонорар, разумеется! Поймите, для меня очень важно знать, как и почему погибли Вальтер с Джулией! Родители Вальтера погибли в Альпах в снежной лавине, когда ему было всего десять лет, и теперь вот самого Вальтера тоже не уберег…

– Я искренне вам сочувствую. Только я не частный детектив, так что ни о каком гонораре речи быть не может, – категорично возразил Илья. – Но это вовсе не означает, что я отказываюсь расследовать обстоятельства гибели вашего внука и невестки. Я, собственно говоря, его уже начал, только о том, что я имею какое-то

отношение к Интерполу, никому говорить пока не нужно, – предупредил он.

– Я понял! – кивнул головой барон. – Илья, я знаю вас всего пару часов, но полностью вам доверяю. Поступайте так, как считаете нужным. Уже одно то, что вы отказались сейчас от гонорара, даже не поинтересовавшись, какую сумму я мог бы вам предложить, говорит о вас как о честном полицейском. Поэтому я готов оказать вам любую помощь в расследовании и ответить на любые вопросы. Обещаю быть с вами откровенным, как на исповеди. Ведь совсем немного осталось до того момента, когда я предстану пред Всевышним, и там, – барон возвел глаза к небу, – с меня спросят очень строго и отправят, конечно, в ад. Ведь Вальтер и Джулия погибли, по сути, из-за меня.

– Ну, вам-то, господин барон, незачем себя в этом винить, – попыталась утешить его Настя. – Наоборот, вы ведь отговаривали их от этого опасного занятия, – напомнила она.

– Отговаривал. А потом решил, что если уж они так хотят найти подводный клад, то я, пожалуй, им в этом помогу, но только с одним условием. Я назову им координаты затонувшей немецкой подлодки, на борту которой они смогут найти заветный сундук с сокровищами, и даже покажу на схеме подлодки каюту, где он лежит, но они обязаны будут сообщить об этой находке германскому правительству. И еще они должны пообещать мне, что это будет их последнее подводное приключение. Вальтеру и Джулии так не терпелось отправиться на поиски моей подлодки, что они согласны были выполнить любые мои условия и пообещать мне все, что угодно. Вот и вышло, что для моего внука и невестки это приключение действительно стало последним. Получается, я сам накликал на них беду… В моей каюте они должны были найти кейс с драгоценными камнями, который в апреле сорок пятого мне передал Мартин Борман в бункере фюрера, с предписанием немедленно отправиться в Киль, где меня ожидала сверхсекретная подводная лодка. Борман сказал, что эта уникальная субмарина со специальным покрытием, сделавшим ее невидимой под водой, изначально предназначалась для эвакуации Гитлера и высших руководителей Рейха, но фюрер решил остаться в Берлине до конца. Моя же миссия заключалась в том, чтобы доставить этот кейс в Испанию генералу Франко, на помощь которого Борман рассчитывал и после войны, ведь режим Франко был идейно близким нашему – у него были те же лозунги, что и у Гитлера: «Один вождь, одно государство, один народ». Ну а чем закончилась моя миссия, вы уже знаете. Наша подлодка всплыла в Средиземном море в заданном квадрате, где к нам должен был подойти испанский катер, но все сорвалось из-за авианалета английских самолетов. Правда, меня тот катер все же подобрал. Только про бриллианты Бормана я никому ничего не сказал, ведь у меня все равно их уже не было. Я хранил эту тайну почти полвека и, наверное, унес бы ее с собой в могилу, если бы мой любимый внук так сильно не увлекся поиском подводных сокровищ. Хорошо хоть, у меня хватило ума не рассказывать ему про Бормана. Это не та история, которой я мог бы гордиться. Ну а вам, как и обещал, я рассказал все как на духу. Надеюсь, это вам как-то поможет в расследовании. А сейчас, извините, мне хотелось бы побыть одному, – устало произнес барон.

* * *

Своим рассказом о событиях давно минувших дней барон Рудольф фон Кракер разбередил себе душу и память. Нахлынувшие воспоминания вернули его в довоенный Берлин, и перед ним возникла картина тех дней, как будто он смотрел документальный фильм о самом себе.

В 1930 году он успешно сдал экзамены в Берлинский технический институт на факультет строительства и архитектуры. Семинары у них вел двадцатипятилетний Альберт Шпеер – научный ассистент профессора Генриха Тессенова. Сам профессор Тессенов лекций не читал, появляясь в аудитории лишь несколько часов в неделю для того, чтобы исправить курсовые работы своих студентов. Все остальное время будущие архитекторы довольствовались консультациями его молодого ассистента Шпеера, по отношению к которому поначалу были настроены критически и пытались подловить его на некомпетентности. Молодо выглядевший Шпеер поначалу и сам робел перед столь бойкой аудиторией, но постепенно статус-кво был восстановлен, и никаких поблажек он своим студентам не давал.

Среди самих студентов Берлинского технического института в начале 1930-х образовались две непримиримые группы студентов-коммунистов и студентов-национал-социалистов. Последние превратили технический институт в рассадник национал-социализма и на консультациях втягивали преподавательский состав в свои политические дискуссии. Рудольф же старался держаться подальше и от нацистов, и от коммунистов. Он поступил в институт учиться на архитектора, и политика мало занимала его. Он считал, что политика – дело исключительно политиков и их бесчисленных партий, в которые объединялись люди с ничтожным социальным статусом и примитивным интеллектом. Ученые, врачи, поэты, писатели, артисты, музыканты, архитекторы и художники политикой не занимались и не желали иметь с ней ничего общего. В литературных и артистических кругах, на вечеринках, где собирался интеллектуальный цвет Берлина, горячо дискутировали о чем угодно – об абстракционизме, кубизме, футуризме и экспрессионизме, но только не о национал-социализме, который всерьез тогда никто не воспринимал. Гитлера в берлинском высшем обществе тогда считали всего лишь крикливым выскочкой. И если бы тогда им сказали, что уже через пару лет этот

горластый трибун-полукровка с низким покатым лбом и омерзительной щеткой усов под утиным носом станет рейхсканцлером Германии, они бы просто высмеяли такого пророка.

Когда Рудольф слышал, как студенты национал-социалисты говорили ужасные вещи о евреях, повторяя за этим истеричным демагогом его антисемитские бредни, он считал, что ему, барону Рудольфу фон Кракеру, достаточно было не участвовать в этом самому. Но когда однокурсники потащили за собой Шпеера на выступление Гитлера перед берлинскими студентами, Рудольф пошел и был поражен, сколько народу собралось в переполненном зале послушать какого-то крикуна с диковатой челкой. Пришли не только студенты двух крупнейших учебных заведений Берлина, но и многочисленная профессура, сидевшая на трибуне на почетных местах. Рудольфу, старавшемуся не отставать от Шпеера, тоже удалось пробиться на места недалеко от оратора.

Появление Гитлера, одетого в хорошо сидящий на нем синий костюм, было встречено таким неописуемым восторгом его многочисленных сторонников из числа студентов, что Рудольф неожиданно для себя тоже начал ему аплодировать. Ибо невозможно было оставаться безучастным, когда все вокруг в едином порыве восторженно рукоплескали. Овации Гитлеру продолжались несколько минут. Уставившись в пространство перед собой, он все это время стоял, скрестив опущенные руки пониже живота, и, переминаясь с ноги на ногу, терпеливо дожидался, когда гром аплодисментов пойдет на убыль. Не начинал свою речь, пока в зале не установилась гробовая тишина. Окинув прощупывающим взглядом аудиторию, Гитлер, не произнеся еще ни слова, сумел привести присутствующую в зале публику в состояние покорности, и только после этого медленно, выдерживая театральные паузы, начал говорить спокойно-наставительным тоном. Казалось, что он откровенно, как говорят только с очень близкими людьми, делился с пришедшими его послушать студентами своей озабоченностью относительно будущего Германии. Он так проникновенно говорил о том, что немецкому народу пришлось перенести тяготы инфляции, которая лишала миллионы людей их сбережений на черный день, что студенты и сидевшая на почетных местах профессура внимали каждому его слову.

Кажущаяся первоначальная робость Гитлера перед аудиторией вскоре полностью исчезла. Теперь он повысил тон и заговорил с такой огромной силой убеждения, что Рудольф приходил в восторг от каждой фразы оратора – столь велика была магия его хрипловатого каркающего голоса. В конце речи Гитлер выглядел уставшим, но абсолютно уверенным в своей правоте человеком, и у слушателей возникало ложное чувство единодушия с оратором, о чем бы тот ни говорил.

Это выступление произвело на Рудольфа такое впечатление, что он стал сторонником Гитлера, даже толком ничего не зная о его программе. Сидевший рядом с ним Шпеер попал в те же сети и вскоре подал заявление о приеме в нацистскую партию. Рудольф же остался верен своим убеждениям, что художник должен заниматься искусством, а не политикой, и Шпеер полностью был с этим согласен, потому что сам был прежде всего архитектором и не собирался всерьез окунаться в партийную жизнь. Когда через два года ему пришлось отказаться от должности ассистента из-за того, что оклады ассистентов были существенно понижены, Альберт Шпеер учредил собственное архитектурное бюро, в которое пригласил на работу своих бывших студентов, в том числе и Рудольфа. Но поскольку экономическое положение в стране продолжало ухудшаться, один кризис следовал за другим, рассчитывать на регулярное получение заказов не приходилось. И только когда Гитлер пришел к власти и стал рейхсканцлером, Шпееру удалось получить у него первый крупный заказ, за который Альберт, по его собственному признанию, как Фауст, продал бы душу. И он ее таки продал, став вскоре личным архитектором Гитлера. Чтобы всегда быть под рукой у своего Мефистофеля, Шпеер снял для архитектурного бюро ателье берлинского художника в нескольких сотнях метров от рейхсканцелярии. Все сотрудники его бюро были молодыми людьми возраста Рудольфа, и трудились они с утра до поздней ночи, как, впрочем, работала теперь вся Германия, воодушевленная начавшимся при Гитлере экономическим подъемом.

Своими экономическими успехами на посту рейхсканцлера Адольф Гитлер был обязан в первую очередь крупнейшим финансистам и промышленникам. Гарантировав им, что он не станет покушаться на их частную собственность, Гитлер пообещал представителям крупного капитала покончить с кризисом, коммунистами, профсоюзами, Версальским договором и обязался возродить страну и армию, обеспечив промышленность военными заказами. Уставшие от политической нестабильности и разрухи промышленники и финансисты согласились поддержать Гитлера в его милитаристских начинаниях. И фюрер свое обещание сдержал. Устроив поджог Рейхстага, в котором нацисты тут же обвинили коммунистов, Гитлер одним махом покончил с оппозицией, а заодно и со всей демократией. Полностью подконтрольный нацистам парламент рейхстага принял «Закон о ликвидации бедственного положения народа и государства», которым депутаты передали канцлеру всю полноту власти в стране, сделав его абсолютным диктатором.

Создав «Генеральный совет немецкого хозяйства», в состав которого вошли двенадцать представителей крупнейших монополий, Гитлер замкнул на себя все важнейшие решения по централизации и развитию экономики, а промышленники, банкиры и владельцы предприятий в своих коллективах стали «фюрерами» с неограниченными полномочиями. Профсоюзы, как Гитлер и обещал, были распущены, стачки и забастовки запрещены. Рабочие лишались права на самовольный переход на другое предприятие и увольнение и превратились в «солдат трудового фронта», а крестьяне становились «солдатами фронта питания». Производство сельскохозяйственной продукции аграрными хозяйствами было взято государством под жесткий контроль, была введена система принудительных поставок сельскохозяйственной продукции, которая должна была сдаваться государству по установленным им ценам.