Тайна девичьего камня
Шрифт:
— Это кажется немного far out[11], но это чистая правда. Она сказала, что у нее есть один камень, который она обычно греет в духовке. А затем кладет его внутрь грелки, которую берет с собой в постель. Камень, похоже, обладает какой-то магией, сверху он покрыт какими-то драгоценностями. И еще она сказала, что он волшебный, поскольку невероятно долго сохраняет тепло. Благодаря ему она чувствует себя гораздо лучше. Он излечил ее практически от всего на свете — головной боли, простуды, даже похмелья. И прежде всего от кашля курильщика! Кашель просто исчез. Вам понятно? Короче говоря, она утверждала, что это
Он перевел дух и опять рассмеялся. Элиот просто сидел спокойно и ждал. Он решил дать Фрэнку выговориться.
— …а потом она сказала еще кое-что, может быть, вам это покажется диким, но Гарбо была своеобразным человеком… мягко говоря. Во всяком случае она сказала, что обычно кладет свою оскаровскую статуэтку — а теперь держитесь — вместе с камнем в постель, и тогда камень еще дольше сохраняет тепло, несколько суток вроде бы… Мы были немного выпивши, и все это кажется невероятным, но благодаря камню она действительно лучше себя чувствовала, это уж точно. Потом я встретил ее еще раз, через несколько лет, опять в Нью-Йорке, и тогда я спросил ее, есть ли у нее этот магический камень, и она только рассмеялась. Garbo laughs[12], ха-ха… Да, во всяком случае… Но она больше не хотела говорить о камне, будто просто проговорилась в первую встречу. Но я понял, что камень по-прежнему у нее, как пить дать. И тогда я подумал, что после ее смерти, при всем уважении, конечно, постараюсь стать первым — ну, если ее вещи потом будут продавать публично, хотел я сказать… И… Разве все это не чистая фантастика?
Элиот улыбнулся и немного подождал, но когда он опять увидел радостный взгляд Фрэнка, решил, что надо хоть немного проявить интерес.
— Не понимаю. Почему она клала в постель оскаровскую статуэтку? — спросил он.
— Видишь ли, — улыбнулся Фрэнк, — она и это мне рассказала. Хотя это было позже, на ужине в отеле «Вальдорф», когда мы уже немного набрались… Так вот. Она берет своего «Оскара» в кровать и иногда его гладит. Она так злилась на Голливуд, ну, вы знаете… они дали ей эту статуэтку гораздо позже, а не тогда, когда она была звездой. Ей было обидно… Может, я что-то не так понял, но она говорила о том, что кладет в грелку этот самый камень. А еще берет с собой в кровать статуэтку «Оскара»… И чувствует себя принцессой, это лучше всех наркотиков в мире…
Синатра рассмеялся.
— А теперь он мой! Камень мой, я увидел его в каталоге «Кристи» на прошлой неделе и сразу же подумал, что это он и что он будет мой! Ведь у меня тоже есть «Оскар» — теперь вам ясно? Я могу подогреть этот камень вечером, а утром меня больше никогда не будет мучить кашель курильщика, так ведь?.. И я буду хорошо себя чувствовать даже после похмелья, я могу класть «Оскара» и камень в грелку… ха!
Он начал ходить по комнате кругами, напевая «You make me feel so young» и с интересом рассматривая черные линии и разноцветные поля на картинах Мондриана.
— И даже если она, может быть, чуточку приврала там, в «Вальдорфе», что тут такого? Это же все равно камень Греты Гарбо!
Всплеснув руками, он повернулся к ним обоим и широко улыбнулся. Морщины на загорелом лице теперь казались глубже, чем раньше. Элиот их видел, но взгляд голубых глаз под мягко изогнутыми бровями был еще яснее, чем обычно.
— Послушайте! О какой такой пластинке мы должны были здесь говорить?
9
Ида почувствовала чью-то руку на своем плече. Кто-то помог ей встать на ноги. Несколько господ во фраках. Ей показалось, что у нее отнялись ноги. Кто-то осторожно свел ее вниз по лестнице. Блондинка в плотной одежде. Женщина задавала Иде вопросы. Ида пыталась отвечать, но сама не слышала, что говорила. Им встретились мужчины во фраках, которые бежали, держа в руках дипломаты.
— Послушай! — Ида услышала голос женщины. — Hello, my name is Jenny Str"ommer, I am a police officer[13].
Они пошли дальше. Ида пробормотала что-то в ответ.
— Вот как, да ты шведка, — сказала Йенни. — Как хорошо, тогда мы с тобой будем говорить по-шведски. Как твоя фамилия? Или нет, подожди немного. Давай присядем и обсудим то, что случилось.
Голова у Иды пошла кругом.
В конце концов Иду усадили на хромированную табуретку в ратушной кухне и завернули в теплое желтое одеяло. Из кармана женщина вынула рацию.
Ида во все глаза смотрела на оформление большой кухни. Официанты, расстегнувшие свои белые форменные рубашки, скользили мимо, бросая на нее нервные взгляды.
И тут ее посетила первая ясная мысль.
Шкатулка.
Она быстро сунула руку в свою вечернюю сумочку.
Да. Что-то твердое. Шкатулка. Наверное, она подобрала шкатулку и положила ее в сумку.
А бумага?
Да, письмо она тоже взяла, бумага, которую украл Лобов, тоже лежала в сумке. Хорошо.
Не ходи в полицию.
Его оживленный голос с хрипотцой: «Ничего не давай полиции…»
У нее не было слез, она только почувствовала огромную пустоту внутри.
Что же произошло?
Глаза, как они могли… взорваться?
И эта фраза, на ломаном русско-английском, которую он повторил несколько раз:
«Передай Альме, что я ее люблю».
Йенни вернулась со стаканом воды.
— Подожди здесь немного.
Йенни показывала дорогу двум водителям «скорой», которые бежали со складными носилками. Двое других мужчин: один спустился по мраморной лестнице и вымыл руки, у другого на рубашке под фраком была кровь. Оба явно врачи, которые первыми прибыли на место происшествия.
Она услышала разговор охранников с шеф-поваром, который должен был приготовить что-то вроде позднего ужина.
— Праздник должен продолжаться, — сказал кто-то.
— Ничего не говорите гостям.
— Повезло, что это случилось наверху, под крышей, никто ничего не видел, кроме этого светотехника.
Затем несколько человек много раз повторили слово «полиция безопасности».
На Иду вроде бы никто не обращал внимания.
Ей стало нехорошо, и она закрыла глаза.
Глаза… кровь…