Тайна дразнит разум
Шрифт:
— Разумно, голубушка! Я подумал о Куйбышеве…
— Почему о нем?
— Председатель Центральной Контрольной комиссии ЦК. И обязательно свяжусь, но не сейчас, — он усадил старушку на диван рядом с собой и задушевно продолжал: — Учти, душа моя, Новгород подчинен Ленинграду. Я, коммунист, не должен действовать в обход Смольного. Другое дело, если комиссия заупрямится…
— Еще как! Председатель комиссии — Пучежский. Он презирает старую Русь. Даже Александра Невского называет ханжой!
— Вот Пучежского я и
— Не образумишь! Не ходи! Только озлобишь, — она обняла сына. — Прошу тебя, езжай в Москву. Сегодня же ночным пароходом.
— Пойми, мама, если станем нарушать Устав — развалим партию. Да и не в моем характере бежать с поля боя.
— Твой отец так же говорил, — она сухой щекой прижалась к груди сына. — Загонят тебя на север. Опять разлука. Я уж стара, не могу с тобой. И дом не оставишь — хозяйство. Да и тебе без всех нас будет тошно. Не ходи: одному не под силу…
— Со мной Воркун и Семенов.
— Все равно их больше! И Клявс-Клявин с ними. Отступись, родной. Даже Стасов, великий критик, недолюбливал памятник…
— Мама, Стасов, как и Герцен, настолько ненавидел самодержавие, что не мог поддакивать придворным — восторгаться памятником. Да! Микешин не Плеханов! Но дело не в этом, а в той борьбе, которая ведется из-за монумента. Величие России, ее славную историю мы, коммунисты, не можем отдать реакционерам. А Пучежский и прочие леваки…
— Пучежский — партиец, свой…
— Свой уже не свой, если обходит ЦК! Он слепо выполняет волю Зиновьева. А тому не дорога русская культура. — Сын читал в глазах матери надежду. — Пойми, душа моя, наш долг ленинцев спасти бронзовую летопись Отчизны, венок дружбы народов. Ты первая перестанешь уважать меня, если я не дам бой вульгаризаторам. Так или не так, дорогуша?
Вытирая слезы, старушка все еще сомневалась в победе сына:
— Ты лектор, а Пучежский — трибун. Ему здесь нет равных. Забьет тебя демагог. Боюсь за тебя, сынок.
— А ты не бойся! Красноречию я противопоставлю железную логику. Она не раз выручала меня.
— Ой, дай-то бог! — смирилась она, любуясь сыном.
Нэп, диковинный и обоюдоострый, вызвал спор по всей стране: дискуссировали с троцкистами, вели дебаты за правильное понимание новой экономической политики сторонники свободной торговли и государственного контроля; по-своему «резались» кооператоры и частники. Весь мир следил за этим противоборством!
А тут еще судебные процессы со знаменитыми адвокатами, модные диспуты атеистов с богословами, научные прения «Есть ли жизнь на Марсе?» и громогласные атаки футуристов.
То была эпоха разнообразных полемик. А где масштабность разноречий, там и спрос на ораторское искусство. Вот этим гребнем и вскинуло на трибуну Новгорода Александра Пучежского. Блестящий лектор совпартшколы, популярный докладчик,
Мысль эта укоренилась в нем с юношества. Бабка подарила ему книгу «Златоструй», которая очень повлияла на Сашу. Прослыть Златоустом, очаровывать людей мощью ораторского слова — предел мечтаний!
И первая же речь принесла удачу: вития уговорил молоденькую служанку, с иконкой на груди, закрыться с ним в темном чулане.
А утром солдаты разгромили соседний винный склад и пьяно рвали глотки под городскими окнами:
Николашку в каталажку, А царицу за косицу Да в воронку, как шпионку!Отец, урядник, сбежал из дому с юной прислугой. Мать повесилась на чердаке. Александр покинул родные места и обосновался в далеком Мурманске.
Портовым грузчиком вступил в комсомол и надел красную рубаху. На молодежных собраниях — первый оратор. А ночами готовился в Комвуз, куда и попал, имея билет кандидата партии большевиков.
Учился прилежно, но жил двойником: с одной стороны — сын урядника, а с другой — активный марксист, особенно на лекциях Зиновьева. Тот сразу его приметил. Александру не забыть, как он в числе лучших выпускников Комвуза был на приеме у шефа, как сам Григорий Евсеевич вручил ему направление и дал наказ: «Расчистить Красный Новгород от всего буржуазного, дворянского и мракобесного».
Новый начальник губполитпросвета начал с того, что запретил профессору Передольскому, «буржуазному ученому», водить экскурсии по городу. Затем изъял из библиотек «дворянских» писателей: Пушкина, Лермонтова, Тургенева и графа Толстого, а сочинения Достоевского приказал губархиву опечатать. Потом распорядился ликвидировать все церковные архивы и убедил музейщиков отдать строителям на кирпичи храм Лазаря XV века.
А как только Зиновьев санкционировал список памятников, обреченных на снос, Пучежский мигом нажал на местных горсоветчиков. Сначала свалили обелиск «Народным ополченцам», следом в Юрьеве ликвидировали Музей дворянского быта; часть старинной обстановки передали Дому инвалидов, другую спас музейщик Порфиридов.
Теперь очередь за памятником царской России. И поначалу все складывалось удачно: местная газета поддержала Александра в развенчании Передольского и Микешина.
И вдруг успехи на работе, зажигательные лекции, любовные победы — все поблекло: Пискун, будь он проклят, навел справку на родине урядника Михаила Пучежского. А тут еще Берегиня не только отвергла его любовь, но еще залепила ему пощечину — заступилась за Веру Чарскую. Мало того, из Старой Руссы перевелся старый большевик Калугин.