Тайна дразнит разум
Шрифт:
Действительно, глубинная тема романов — история русской культуры, которая в процессе своего развития с необходимостью обращается в историю русского патриотизма. Патриотизма подлинного — в присущих ему исторических формах антимонархического, народного, революционно-демократического, перерастающего в новых исторических условиях в высший тип — пролетарского, социалистического патриотизма. Патриотизма действенного — его эпохальные сдвиги, воплощаясь в культурных формах, способствуют прогрессу содержания и характера русской культуры в целом, ее поступательному движению к своему высшему историческому типу культуры социалистической. Но в таком случае вполне естественным выглядит появление героя, который порожден революционной эпохой и ею же воспитан в духе научного мировоззрения и пролетарски-классового сознания и который стремится именно философски осмыслить взаимообусловленность форм исторического прогресса национальной культуры и патриотического самосознания народа. Данный тип личности и являет собой главный герой романов Г. Алехина — Калугин.
Далее та же тема обретает качественно новое политическое звучание и историческую
Эта сюжетная основа дилогии в романе «Тайна Тысячелетия» дополняется темой собственно партийно-политической, организационной борьбы за власть, навязываемой нашей партии зиновьевской группировкой. Все области социалистического строительства, включая и культурно-просветительскую работу, «новая оппозиция» рассматривала как поприща для развертывания свой фракционной деятельности, как сферы идеологического и организационного давления на кадры партийцев-ленинцев и их дискредитации с последующим отстранением от участия в революционном преобразовании всех сторон общественной жизни. Историческая же практика свидетельствует, что идеологическое и организационное противостояние фракционерам всех мастей, консолидацию честных, но недостаточно опытных в такого рода борьбе партийных кадров осуществляли наиболее эффективно те партийцы, которые были лучше образованы теоретически, овладели искусством вскрывать диалектику противоречий общественного развития и видеть тенденции, предопределяющие лицо будущего. Поэтому и Калугин с его философским пониманием причин, средств и целей деятельности фракционной группы и ее агентов на местах, а также общественных и партийных способов обеспечения победы над ними воспринимается не только правдоподобным, но и исторически необходимым персонажем.
Однако сложность обстановки в романах усугубляется тем, что Старая Русса и Новгород искони рассматривались церковниками как местные бастионы христианства, подчиняющие духовно-нравственным нормам религии не только социально пестрый состав городского населения, но и мещанские, а особенно крестьянские массы округи. В 20-е годы просветительская борьба за национально-культурные традиции и художественно-исторические ценности не могла вестись иначе, как одновременно и борьба с клерикализмом и церковным мракобесием, с религиозным мировосприятием и христианской моралью. И это была не просто академическая дискуссия об истинности отстаиваемых идей и социальных ценностей, а борьба за массы, за коренную перестройку их сознания, их социальной активности. Превратить церковные реликвии в музейные ценности или оставить их в руках духовенства до разоблачения проповедуемых ими мифов; отстоять истинное понимание идейно-культурного значения памятника «Тысячелетие России», тем самым и спасая шедевр искусства, и пресекая поползновения духовенства на трактовку его как символа нерасторжимости российской государственности и христианской церкви, — или поддаться бескультурью и политической демагогии псевдо-революционеров, согласившись на снос памятника, и дать возможность церковникам именовать себя истинными ревнителями и защитниками национальной культуры, — таковы далеко не простые дилеммы, рассмотренные в романах Г. Алехина. Изложенные в исторически конкретной форме, они обнаруживают действительное единство борьбы за спасение культурного наследия, против религии и церкви в ее альянсе с политическим левачеством и воинствующим бескультурьем. А потому — за революционное перевоспитание и образование народа. Разрешение таких дилемм, как подсказывает история, не под силу уму обыденному, но сподручно деятелям, сочетающим эрудицию с диалектическим способом мышления. Именно такими качествами и наделяет Калугина автор, и только они объясняют, почему именно Калугин находит правильное решение столь многогранных и острых вопросов.
Детективная канва романов, возникающая на основе изображения деятельности органов ЧК и угрозыска, также позволяет автору оттенить преимущество диалектического мышления Калугина, проникающего до глубинных причин драматических событий, перед, например, формально-аналитическим подходом представителя старой школы криминалистики — профессора Оношко.
Но и в лирико-романтических, и в повседневно-бытовых ситуациях Калугин — историк по профессии, философ по призванию — воспринимает окружающий его мир, историческое прошлое и поступки людей не обыденно, не тривиально: вся действительность для него — жизнь противоречий,
Следовательно, в точке пересечения всех этих плоскостей сюжета все с большей отчетливостью формируется образ Калугина — партийца-ленинца, старого подпольщика, участника революции и гражданской войны, ответственного партийного и советского работника, преподавателя совпартшколы, историка и краеведа, принципиального, деятельного, гуманного человека. Путем самообразования, применяя к себе ленинский завет овладевать диалектикой как «живой душой марксизма», он достигает почти профессиональных высот философствования, трактуя и разрабатывая материалистическую диалектику как «логику открытия».
И в этой своей устремленности Калугин способствует утверждению самой прогрессивной тенденции духовной атмосферы того времени. В самом деле, в то время одни, отождествляя философию только с идеологией, а последнюю объявляя извращенным сознанием, соответствующим интересам буржуазии, провозглашали лозунг: «Философию — за борт!». Другие, не усвоив истинной марксистской оценки роли диалектического метода и требования материалистически переработать гегелевскую диалектику, остановились на формальной стороне гегелевского учения, поднимая на щит абстрактно-логический способ мышления и абсолютизируя его. Третьи, желая быть «правоверными» материалистами и восставая против абстрактных диалектических спекуляций, свели диалектику только к частным формам ее проявления и оказались внезапно для себя в плену механистических воззрений. Но, вопреки всему, на философском фронте медленно, но неуклонно завоевывал победу ленинский подход к диалектике как учению о развитии, гносеологии и логики познания. И это завоевание осуществлялось наиболее подготовленной частью философов-профессионалов, ученых-естественников и обществоведов, кадрами профессиональных революционеров, передовой учащейся молодежью.
Однако здесь уместно вспомнить, что перед нами художественные произведения, а не научное исследование по истории общественно-политической и философской мысли середины 20-х годов. Хотя дилогия Глеба Алехина автобиографична и главные герои ее — реальные лица, это не научная биография одного из профессиональных представителей марксистско-ленинской философии в послереволюционный период. Документальный характер и художественная форма произведений оправдывают воссоздание автором портрета Калугина с наибольшим приближением к индивидуально-неповторимым чертам его личности, включая и своеобразие философского мышления. А своеобразие это состоит в том, что Калугин являет собой все же не тип философа-ученого, систематически разрабатывающего теорию философии, а скорее всего тип эрудированного философа-дилетанта, чувствующего и понимающего величие прогрессивных философских идей, стремящегося постичь диалектико-материалистическое учение как подлинно научную высшую историческую форму философского мышления в его революционной, творчески преобразующей роли по отношению к важнейшим областям общественной практики, человеческой культуры в контексте задач социалистического строительства. Но прогрессивность устремлений, целей, задач сама по себе еще не гарантирует профессионализма в достижении и разрешении их философским способом.
Калугин обнаруживает диалектичность природы, созерцая ее, аналитически расчленяя на отдельные стороны и признаки явлений, выявляя их общность и различие, устанавливая множественность степеней такого рода общностей и различий преимущественно индуктивно. Он фиксирует противоположности, противоречия и их взаимопереходы, большей частью не выводя, а констатируя то или иное противоречие как источник развития. Причем вся эта мыслительная деятельность основывается на восприятии предметно-вещного мира, его процессов, состояний и свойств, через соотношение которых Калугин постигает и представляет диалектику развития. Его диалектика наглядна до метафоричности, общее предстает у него преимущественно в одеяниях специфического и единичного. Калугин как бы избегает восхождения к абстрактному и от него — к мысленно конкретному, выражаемому в философских принципах, законах и категориях; его стихия — чувственные образы, которые выступают «полномочными представителями» понятий и категорий, тогда как изменчивая подвижность этих образов олицетворяет собственно диалектическую логику, то есть мысленное движение понятий и категорий. Вот почему его философское изображение мира приобретает иногда натурфилософский оттенок, а логика мышления весьма сближается с логикой научения — дидактической.
В таком неоднозначном изображении философского облика главного героя романов нельзя усматривать соединение несовместимых качеств: с одной стороны, активный участник революционных преобразований, идейно зрелый коммунист, интеллигент, основательно изучавший философское наследие Гегеля, Маркса, Ленина, осознавший роль диалектики как метода познания и попытавшийся внести свою лепту в ее разработку, а с другой — налицо признаки неразвитости, непоследовательности, ограниченности философского мышления. Эти противоречия, подчеркнем еще раз, лишь указывают на незавершенность начатого перехода от усвоения философской теории к творчеству в этой сфере мысли, от дилетантизма — к профессионализму. Тем более что в середине 20-х годов еще попросту не было многих условий объективного и субъективного порядка, содействующих завершению такого перехода для Калугина и других его современников, которых он представляет как литературный тип.