Тайна дразнит разум
Шрифт:
Светлый кабинет. На стене яркий, исполненный маслом, портрет Зиновьева. За столом председательствует Клявс-Клявин, в военной гимнастерке и роговых очках. Он видит, что нет еще председателя губисполкома и начальника ГПУ, но ждать не намерен: они не поддержат его в борьбе против Калугина.
— Товарищи! — У него в руке листок. — На повестке дня один вопрос: «Идейные ошибки товарища Калугина». Замечания есть?
— Есть! — поднялся Семенов, застегивая пиджак. Оберегая больные легкие, он
(Дорогой читатель, с Алексеем Михайловичем, членом бюро Новгородского губкома, я дружил до конца его жизни. Мы с ним не раз вспоминали события, которые легли в основу моего романа.)
— Мы еще не выслушали критику, а уже утвердили ошибки, — Семенов повысил голос: — Предлагаю иную формулировку: «Философские взгляды историка Калугина».
— Справедливо! — поддержал редактор газеты Юдин. У него открытое доброе лицо и кустистая шевелюра.
(Дорогой читатель, Павел Федорович Юдин со временем станет профессиональным философом, академиком и видным государственным деятелем.)
— Так будет без обиды! — подал голос рыжеватый, плечистый Бурухин.
Николай Николаевич благодарно кивнул питерскому рабочему, которого знал с пятого года.
(В период внутрипартийной борьбы на XIV съезде партии Бурухин одним из первых отмежуется от Зиновьева.)
— Хорошо! Голосуем! — Латыш строго осмотрел присутствующих.
Его предложение поддержали Уфимцев, Творилова, Пучежский и Дима Иванов. Семенову не хватило одного голоса. И председательствующий не без удовлетворения оставил повестку в первой редакции.
Калугин обеспокоен: почему друг опаздывает — неужели опять ЧП? Он выглянул в окно: возле памятника России полосатая футболка Глеба. Берегини рядом не было: не поедет она в глушь…
— Товарищи, прежде чем дать слово докладчику, ознакомлю вас с письмом преподавателя совпартшколы, — Клявс-Клявин показал белый конверт. — Лектор Шахнович возмущен тем, что Калугин на уроке истории расхваливал реакционного писателя Достоевского. Было такое?
Грозный взгляд на историка. Тот слегка привстал:
— Не совсем так! Я сказал: «Во Пскове мы, ссыльные, разошлись в оценке Достоевского, а Ленин напомнил нам: не забывайте, что он автор „Записок из Мертвого дома“. А когда Ильич возглавил государство, то подписал декрет об увековечении великих имен России: за Львом Толстым шел Достоевский».
— Только так! — хрипловато выкрикнул Семенов, большой поклонник русских классиков.
Посланники Зиновьева сидели молча. Клявс-Клявин тоже не рискнул полемизировать с Лениным. Секретарь губкома следил за философской полемикой в Москве и спросил:
— Товарищ Николай, твоя оценка статьи Минина «Философию за борт»?
— Чистейший нигилизм! — горячо ответил Калугин.
— А
— Адоратский, Серебряков, Невский — солидный отряд!
— И солидный подход к философии! — авторитетно заявил основной докладчик в красной рубахе и с ухмылкой обратился к историку: — А на каких примерах вы просвещаете своих учеников? Балалайка, часы, безмен…
— Это же кухонная диалектика! — засмеялся Клявс-Клявин.
— Возражаю! — вскочил Семенов. — Одно дело — учебная беседа с техникумцем и другое — научная работа философа. Калугин, как мне известно, готовит юношу к образному восприятию противоречий. Учитель сознательно приобщает будущего литератора к зримой диалектике вещей, а не к абстрактным категориям. Я уверен, что, прослеживая всеобщий закон сохранения, Калугин ссылается на теорию относительности, а не на балалайку…
— Еще хуже! — Пучежский вызывающе глянул на историка: — «Квадрат превращений» — ваше детище?
— Не совсем! Еще Аристотель подметил, что пара полярностей допускает меж собой лишь ЧЕТЫРЕ основных перехода…
— Аристотель — отец формальной логики! — вставил комвузовец в косоворотке. — Число и диалектика несовместимы!
— Сегодня! А завтра?! — Калугин сослался на Ленина: — Раздвоение единого — это же диалектическая аксиома! Попробуйте опровергнуть!
Пучежский разок обжегся на незнании Ленина и теперь с надеждой глядел в сторону лектора Леонида Орестовича Кибера. Последний изучал мировоззрение Герцена, а главное, числился студентом Института красной профессуры, потому в Новгороде он авторитет — от его выступления зависит многое.
Медленно поднимался Кибер. У него тонкая фигура, удлиненное лицо и широкий лоб. Заговорил он, как опытный лектор, спокойно, четко, соблюдая паузы, как бы приглашая к размышлению:
— Я беседовал с тремя составителями «Философских тетрадей». Они пока не знают, с какой целью Ленин дал материалистическое толкование аксиомам и фигурам, и рекомендовали не ссылаться на девятую тетрадь до выхода в свет…
— Спрашивается! — обрадовался демагог в алой рубахе. — По какому праву Калугин ссылается на «Философские тетради»?!
— Опять не то! — Историк резко выдвинул ладонь. — Я ссылаюсь не на «Тетради», а на диалектическую фигуру «квадрат превращений», с помощью которой можно обосновать всеобщий закон сохранения. А вы, голубчик, пожалуйста, докажите обратное — несостоятельность «квадрата». Нуте?
— Пустая трата времени! — огрызнулся политпросветчик, далекий от философии естествознания. — Гегель тоже погорел на числах! «Преуспел» только Дюринг: его «мировая схематика» и ваши числовые фигуры — одинаковая городильня!