Тайна древлянской княгини
Шрифт:
Воята подошел; его немедленно схватили за руку и утянули в узкий промежуток между бревенчатыми строениями.
– Я все знаю! – сразу шепнула Унемила, положив руки ему на плечи и почти прижавшись губами к уху.
Если их кто и увидит, то хотя бы не услышит, о чем они говорят. Теперь она снова была похожа на русалку: с распущенными волосами, в белой рубахе, надетой швами наружу в знак «печали» – как убедился Воята, обняв девушку.
– Бабы наши болтали весь день, – горячим торопливым шепотом продолжала она. – Как воевода с дедом поругался, как вуйка Остряна их едва от драки удержала, как дед
А Воята, чувствуя, как крепко прижимается к нему ее тело сквозь тонкую ткань, ощущая ее руки у себя на плечах и ее дыхание на щеке, едва мог сосредоточиться на том, что она говорит. Сейчас он просто хотел ее, не помня обо всем прочем, и у него оставалась одна четкая мысль, которую он и высказал, едва лишь она замолчала.
– Давай увезу тебя, – шепнул он, крепче обнимая ее, поглаживая по спине и прижимаясь лицом к ее шее под ухом. – Вуй согласен, он поможет…
– Нет. Дед Рерику другую невесту найдет, а мне в Ладоге не жить. Здесь, в Перыни, на Ильмере только жизнь моя, а у вас там свои Огнедевы есть. я другое задумала. Не забоишься?
– Что?
– Отдам тебе голову женишка моего постылого. Пусть вуй твой из Словенска уходит, а ты тайком возвращайся. И сделаешь вот что…
Воята с трудом мог заставить себя вслушиваться в ее лихорадочный шепот, но Унемила почти не замечала его состояния, дрожа от возбуждения, не имевшего ничего общего с любовной страстью. Она, Огнедева, земное воплощение богини Солонь для племени ильмерьских поозёр, задумала нечто, больше приставшее бы какой-нибудь гордой и жестокой властительнице древнего Севера. Но она знала свое истинное предназначение, и даже воля родовых старейшин не могла сбить ее с пути.
На следующее утро Велем, которого племянник, не спавший всю ночь, разбудил при первых проблесках зари, быстро собрался, попрощался с тестем и уехал со всей своей дружиной. Торопился изо всех сил, чтобы Вышеня не успел снарядить людей проследить, далеко ли он уедет. На самом деле ему требовалось лишь скрыться из глаз. Тому, что он в спешке отверг все прощальные учтивости тестя, сам Вышеня ничуть не удивился: Велем был сам не свой от досады. Даже Остряна не стала спорить с тем, что не попадет на князеву свадьбу: она стремилась скорее вернуться в Ладогу, чтобы позаботиться о погребении своего сына. А когда она узнает, что с этим придется денек повременить, ее возмущения никто из словенских родичей уже не услышит…
На следующий день после их отъезда с самого утра начались свадебные обряды. Невесту водили в баню, родственницы и подруги прощались с ней, оглашая весь берег воплями; дед и мать благословляли, отпуская из дома и разрывая ее связь с родными чурами. Закрытую с головой покрывалом, достававшим до земли, Гудрёд вынес ее из дома и усадил в лодку, чтобы везти в Коньшин. Невеста сопротивлялась и молотила в воздухе ногами, к большому удовольствию собравшихся словенцев. Женщины ее семьи причитали и вопили, звали на помощь, но мужчины не показывались из домов, якобы ни о чем не зная.
Чуть погодя, когда Бьярт, Синдри и Твердята с Гудрёдом уже налегли на весла и лодка с «похищенной» невестой ушла к Коньшину, на берег выбежала толпа ее мужской
Но на реке Вышенина рать не слишком торопилась, давая жениху время подготовиться к встрече, а многочисленным зрителям – добежать по берегу и на лодках последовать за дружиной, чтобы ничего не пропустить. Когда ряженые пристали и поднялись в Коньшин, там их уже ждали у ворот все те же четверо варягов с дубинами в руках. Сломив не слишком упорное сопротивление, толпа «нечистых духов» ворвалась во двор.
– Украли у нас! Ярушку украли! – вопили они на разные голоса. – Где она? Ищите, братья! Где наша ярушка?
Рассыпавшись по всем постройкам, избам, хлевам и овину, они принялись искать, не переставая вопить и производя как можно больше шума и суеты. Во всех клетях, во всех щелях и углах мелькали пришитые к портам сзади волчьи и конские хвосты, зубастые берестяные рожи, овчинные и медвежьи полы кожухов, козьи шкуры.
Наконец раздался торжествующий вопль: какой-то леший отыскал в бане похищенную овечку и выволок во двор Унемилу – одетую в самую старую, грязную и рваную рубаху, в дырявую вздевалку, измазанную углем и золой, до самых глаз замотанную платком.
– Вот она! Вот наша ярушка! Нашли! Теперь давайте нам выкуп за покражу! – ревели ряженые, гневно потрясая кулаками. – А не то всех порешим, город попалим, все по ветру пустим!
Их позвали в дом, где сидел у стола сам Рерик – он уже мог вставать, хотя был бледен и явно слаб. Помня о его состоянии, Вышеня и старшие из женщин так подобрали свадебные обряды, чтобы утомлять жениха как можно меньше. «Ярушку», чья грязная и рваная одежда обозначала ее положение как «мертвой», приволокли и бросили на пол между женихом-похитителем и главой пылающих праведным гневом законных владельцев. Начался торг: вел его Гудрёд, а Рерик только кивал и улыбался, иногда вставляя шутливое учтивое слово. Ему заранее объяснили, чтобы он не принимал близко к сердцу гнев будущих родичей, да и он за пятнадцать лет в Ладоге насмотрелся причудливых свадебных обычаев и ровно ничему не удивлялся.
Наконец выкуп за «похищение овечки» был назначен. Правда, эту сумму Рерик оставался должен: ведь с собой из Ладоги, спасая жизнь, он не привез ничего из накопленного имущества и сокровищ. Женщины увели невесту, другие тем временем принялись накрывать на стол в длинном доме, где за вчерашний день спешно убрали дощатые перегородки, отчистили с пола навоз, соорудили скамьи и поправили выложенные камнем очаги – только там можно было расставить столы и рассадить достаточное количество гостей.