Тайна древлянской княгини
Шрифт:
Пока все это продолжалось, длинный летний день стал клониться к концу, и на закате самые старшие и уважаемые из участников свадьбы сели за стол. Но и в длинном доме всем места не хватило, и младшие, кто сумел пробиться в избу, плотными рядами стояли вдоль стен, пересмеиваясь и подпевая женщинам, изредка хватая со стола то блинок, то пирожок.
Кругом-кругом да солнце катится,Рядом-рядом старики все идут,Молоду княгиню под руки ведут,Молоду княгиню Унемилу свет Прибыславовну…Под пение ввели невесту – теперь она была одета в положенный
Вносили лари с приданым, женщины принимались раздавать рубахи, шапки, пояса – сперва жениху, потом шестерым варягам, как единственным здесь настоящим представителям женихова дома, потом Коньшичам, нежданно для себя попавшим «в родню» к заморскому князю, всем присутствующим по старшинству. Рерик все еще улыбался, но уже опирался спиной о стену, и по нему было видно, что сильней всего ему сейчас хочется прилечь – причем в одиночестве.
«То дары везу к твоему батюшке –То дары – сто локот сукна!» –«Что дары везешь молодому князю?» –«То дары везу – самое себя!»Невесту посадили рядом с Рериком, и он осторожно взял ее за руку, пытаясь улыбаться, но это была уже совсем неживая улыбка. И Унемила, опытная и одаренная от богов лекарка, по одному прикосновению его руки поняла – ее жених недалек от того, чтобы рухнуть со скамьи прямо на расстеленную медведину, в которой запутались зерна пшеницы и шишечки хмеля.
Ее дед тоже понимал, что раненому и немолодому жениху все свадебное буйство вынести не по силам. Поэтому, после самых важных соединительных обрядов, Рерика подняли и под руки увели в другую избу отдыхать, а на его место сел Гудрёд – и свадебный пир продолжился. Только невеста ничего не ела и молчала; Гудрёд диковато косился на нее и тоже сидел, будто идол, сложив руки на коленях. Он побаивался невесты своего вождя, которую считал колдуньей. Но надо так надо, ничего не поделаешь! И славянские, и северные обычаи позволяли заменить жениха на свадьбе кому-то из его близких, а ближе Гудрёда у Хрёрека конунга никого больше не было – не только на Ильмерь-озере, но и вообще на свете.
Когда все положенные песни были спеты, женщины подняли невесту из-за стола и повели в овин. В начале лета, когда жатва еще впереди, со всего Словенска собирали и связывали в пучки старую солому, чтобы хотя бы изобразить снопы, на которых молодым положено стелить постель. Обычно же свадьба празднуется осенью, когда свезенные в овин новые снопы знаменуют собой изобильный урожай и таким образом заклинают плодовитость новой семьи. Тут с Унемилы сняли покрывало, три рубахи, толстую свадебную поневу, уложили на постель, устроенную на соломенной горе из богато расшитых настилальников, подушек и куньего одеяла – ее приданого, еще некоторое время попели и наконец удалились, оставив ей небольшой зажженный светильник с плавающим в льняном масле фитильком. А молодая княгиня осталась ожидать жениха.
Полежав с чинным видом, пока не закрылась дверь, она вслед за тем немедленно приподнялась и прислушалась.
– Где ты там, шишок овинный? – сипло и вполголоса позвала Унемила, совершенно охрипшая от предсвадебных причитаний, как это обычно бывает. – Живой?
– Здесь я.
Солома
Отбросив личину и кожух, Воята наскоро отряхнулся от соломы, чтобы не щекоталась, потянулся – все-таки полдня пролежал под душными грудами, лишь изредка осторожно ворочаясь, чтобы не потревожить заранее приготовленную брачную постель, – и встал возле двери так, чтобы оказаться за спиной у того, кто войдет.
Унемила больше ничего не говорила: они все обсудили вчера ночью у клетей. В одной рубашке, с распущенными волосами, которые завтра ей должны по обычаю заплести уже не в одну, а в две косы, она сейчас напоминала даже не русалку, а навку: ее лицо осунулось и выражало непривычную суровость, глаза при огоньке светильника блестели лихорадочной тревогой.
Вот она предостерегающе подняла руку. Из многоголосого шума и гула – во дворе пели на десятки разных голосов, колотили о железо, плясали с топотом и присвистом, просто орали от пьяной удали – выделилась песня, с которой жениха провожают к брачному ложу.
Да перина-то пуховая, да эх!– выводили усталые и охрипшие женские голоса, напрасно пытаясь изобразить разудалую лихость.
На перине-то простыня, да эх!Простыня-то шелковая, да эх!Поющие подошли к двери овина вплотную, и Унемила снова легла, сложив руки на животе и глядя в темную кровлю. Дверь отворилась, и шум со двора на несколько мгновений стал оглушительно громким; кто-то вошел, дверь закрылась, и темная мужская фигура шагнула от дверного проема к ложу на поддельных снопах.
Воята неслышно сделал шаг вдогонку вошедшему и обрушил обух топора на затылок вошедшего. Голова нужна была целая, а не проломленная, поэтому он хотел пока лишь оглушить жертву. Вошедший без звука рухнул на земляной пол – но даже если бы он и успел охнуть, снаружи, за пением и шумом, никто бы ничего не услышал. Унемила отбросила одеяло и метнулась вперед; Воята оказался возле упавшего одновременно с ней, и они нетерпеливо в четыре руки его перевернули.
Унемила ахнула, Воята гневно выбранился, не стесняясь присутствия Огнедевы, поминая не только йотунову мать, но и разнообразные способы, которыми она производит на свет свое мерзкое потомство. Перед ними лежал Гудрёд.
– Ах ты сморчок нестоячий! – Унемила села прямо на пол, сжала кулаки, лицо ее исказилось, будто она сейчас заплачет.
Она имела в виду любезного мужа. Как видно, краткий отдых после застолья не помог, и Рерик не нашел сил, чтобы пойти к молодой жене и исполнить супружеский долг. А может, опасался, что это усилие его погубит. Вместо себя он прислал Гудрёда: ведь без соединения молодых на брачном ложе свадьба не будет считаться состоявшейся, вся эта суета пропадет даром. Этого Вышеня не мог допустить, а в том, что жениха заменит «почестный брат», ни беды, ни нечестья нет. Во многих родах, наоборот, считается почетным, если невесту принимает в число жен и матерей рода отец жениха или иной старейшина. И если долг Рерика исполнит его хирдман, назначенный на этот вечер «братом», – это гораздо меньшая беда, чем если невеста останется девственной. А в том, что Огнедева прежде не знала мужчин, никто в Словенске не сомневался.