Тайна древнего саркофага

Басманова Елена

Веселая компания, окружив горделивого Прынцаева, чувствующего себя настоящим героем, возвращалась на дачу.

Спутники победителя охотно выслушивали его рассуждения о преодоленных спусках и подъемах, о достоинствах его «Энфилъда», о преимуществах его скакуна перед велосипедами фирм «Рудж», «Кливленд», «Ремблер», «Клемаи». Прынцаев отметил, что Брунгильда – без явно выраженного неудовольствия! – отнеслась к рассказу о первой женщине, получившей в 1895 году билет на право ездить на велосипеде, о некоей госпоже Лащеевой и о госпоже Коценецкой, недавно отправившейся в четырехтысячеверстное круговое путешествие по Западной России. По спокойно-безмятежному лицу Брунгильды чемпион понял, что следовать примеру выдающейся велосипедистки

она и не собирается. У Зизи словоохотливый Прынцаев вызывал весьма заметный интерес, и вслед за ним она повторяла своим звучным голосом слова Пьера де Кубертена: «О, спорт, ты – радость!» Увы, Ипполит Прынцаев смотрел больше не на обворожительную Зизи, а на просветленно-бесстрастную Брунгильду, шедшую рядом с графом.

Впрочем, чрезмерную болтливость ассистенту профессора Муромцева прощали: все понимали, какой для него сегодня важный день, какое у него праздничное настроение. Его ликование передавалось всем – даже молчаливому Сантамери, даже Елизавете Викентьевне и Полине Тихоновне, не избавившихся от легкой тревоги о Пете. Но ни у кого из них не было никаких дурных предчувствий – только у Муры.

Мура старалась ничем не выдать своего волнения. Излишняя возбужденность их маленькой компании, слезы, набегавшие от смеха на глаза Прынцаеву и Зизи, казались ей недоброй приметой. Что-то нехорошее, опасное, страшное приближалось с каждым шагом – чувствовала она. И оказалась права – едва они свернули за угол и пошли по направлению к своему дому, как увидели: напротив калитки с надписью «Осторожно, злая собака!», прямо посередине песчаной дороги, стояла зажженная свеча, рядом с ней на песке явственно виделся четко прочерченный крест. Смолкли громкие возгласы и смех. Все замедлили шаг.

Зизи взвизгнула и ухватилась за рукав Санта-мери. Прынцаев замер, вцепившись в велосипед. У Муры жалобно вытянулось лицо.

– Что все это значит? – спросила тетушка Полина, останавливаясь.

– Не знаю. – Елизавета Викентьевна, мельком глянув на Брунгильду, подошла к дочери и крепко прижала ее к себе – девушка с ужасом смотрела на свечу, но, кажется, не собиралась падать в обморок. – По-моему, именно здесь застрелился тот несчастный пьяный офицер. Кто-нибудь из его сослуживцев, верно, прознал и так вот решил почтить его память. Сегодня в поселок понаехало много офицеров. Надо бы убрать, чтобы не смущать прохожих. Глаша! – крикнула профессорская жена, подходя к калитке и не отпуская от себя Брунгильду. – Глафира!

Но Глаша не отзывалась. На даче стояла странная тишина – даже птицы не пели.

Косясь на свечу и начертанный на песке крест и осторожно обходя их, дачники ступили на безмолвную территорию «Виллы». Почему-то не слышалось и лая Пузика, хотя Мура специально привязала его к стойке крыльца, уходя на велопробег.

– Глаша! Да куда же она запропастилась? – Елизавета Викентьевна, оставив Брунгильду на попечение Полины Тихоновны, внимательно посматривавшей по сторонам, стала подниматься на крыльцо. Она зашла на веранду, прошла в глубь дома, не переставая звать горничную. Тишина.

Мура тем временем осмотрела стойку крыльца и не обнаружила никаких следов собачьей привязи – неужели свободолюбивый Пузик смог избавиться от плена и вместе с привязью убежал из дома? Она огорчилась. Еще несколько раз позвала собаку, но уже без всякой надежды на успех. Страшное подозрение закралось в душу Муры.

– Стойте, стойте! – закричала она. – Тихо! Не подходите к крыльцу! Я боюсь! Здесь кто-то был! Мама, мама, выходи скорее! – истошно кричала она, не обращая внимания на остолбеневших спутников. – Скорее отойдите все от крыльца! Скорее! Умоляю вас! – Но никто не двинулся с места, и она повернулась снова к дому, продолжая кричать:

– Мама! Мамочка, скорее! Выходи!

Услышавшая тревожный крик дочери, Елизавета Викентьевна выбежала из комнат на веранду и тут же показалась на крыльце,

спеша спуститься по ступенькам к заходящейся в крике дочери.

– В чем дело? Что случилось? Что ты так кричишь, Машенька? – испуганно спрашивала она на ходу.

– Скорее! Все! Скорее прочь от крыльца! – продолжала надрываться Мура. – Под дом подложили бомбу!

– Я предлагаю отойти от крыльца, чтобы мадемуазель Мари успокоилась, – нарушил свое молчание граф Сантамери. Он не казался взволнованным и проявлял полное равнодушие к происходящему – именно его невозмутимость и поддерживала таявшие силы Бурнгильды, не отходившей от Полины Тихоновны. Мура с ужасом переводила взгляд с дома на окружающих ее людей и дрожала. Она видела, что ее словам никто не поверил, но все-таки все сделали несколько шагов по дорожке в сторону от крыльца. Последним с неохотой выполнил просьбу Муры Прынцаев – он забрал прислоненный к крыльцу велосипед и присоединился к остальным.

Елизавета Викентьевна обняла дочь за плечи. Она старалась сохранять присутствие духа.

– Вот что я скажу тебе, дорогая, да и вам всем, мои друзья. Кажется, действительно в доме кто-то побывал в наше отсутствие. Не знаю, как насчет того, чтобы что-то подкладывать. А вот насчет того, чтобы что-то украсть – так украли.

– Боже мой! – всплеснула руками Полина Тихоновна. – И здесь тоже воры! Дождались, чтобы все ушли из дома...

– Надо срочно заявить в полицию, – засуетился Прынцаев. – Может быть, украденное удастся вернуть.

– Извините мое любопытство, – вмешалась Зизи, – а что именно украли из вашего дома? Драгоценности?

– Да у нас в доме и драгоценностей-то нет. – Елизавета Викентьевна покачала головой. – Боюсь вас огорчить, милая Зинаида Львовна, но исчез ваш граммофон.

– О Господи, – вздохнула с облегчением Зизи, – исчез, и слава Богу.

– Надо срочно оповестить полицию, – повторил Прынцаев, готовый вскочить на свой велосипед, чтобы оказать срочную помощь муромцевскому семейству.

– В полицию сообщать не надо, – недовольно остановил его граф Сантамери, – я подарю Зинаиде Львовне новый. Зачем нам допросы и полицейские протоколы?

– Подождите, друзья мои, давайте успокоимся. – Полина Тихоновна обвела всех ясными и спокойными глазами. – Кража граммофона, конечно, не радует. Но не смертельна. В доме можно жить и без граммофона. Но милая Машенька нас всех напугала какой-то подложенной бомбой. Бомба – дело серьезное. Поэтому мы должны знать, почему Мария Николаевна решила, что нас хочет кто-то взорвать?

– Да, Мурочка, милая, – подхватила Брунгильда, – зачем ты так кричала, объясни?

Мура смотрела в землю и молчала, чувствуя себя пристыженной. Как же объяснить им, что она заподозрила студента Петю Родосского в терроризме? Они будут над ней смеяться! Как им объяснить, что отсутствие Пети да финише велопробега она связала с содержанием записки, выпавшей из его кармана? Признаваться никак нельзя – все ее осудят, все скажут, что чужие бумаги читать дурно, что их нужно возвращать хозяину. Да и утверждать, что Петя связан с террористами и подозревался сторожем в желании взорвать саркофаг, – тоже нельзя. Нет, разве они поверят в то, что Петя собирался взорвать дом, где его так хорошо принимали? Хотя то, что он ведет какую-то тайную переписку и время от времени избегает общения, – факт известный.

Мура подняла голову и обвела взглядом притихших родных и друзей.

– Простите меня, я вела себя глупо, – повинилась она, – просто я подумала, что крест со свечой у калитки может иметь символический смысл – знаете, как на могиле.

– Правильно папа говорит, – рассердилась старшая сестра, – занятия историей ни до чего хорошего не доводят. Виноват твой Грегоровиус. Там, наверное, на каждом шагу могилы с крестами и свечами.

– Не ссорьтесь, девочки, не надо, – пресекла спор Елизавета Викентьевна. – Меня все-таки очень интересует, где Глаша.