Тайна двух океанов
Шрифт:
Между тем, как показывали приборы на щите управления, подводный корабль, окруженный тонкой оболочкой из горячего пара и делая около восьмисот взрывов в минуту, несся уже со скоростью семидесяти пяти миль в час.
Каждые пять минут «Пионер», плавно поворачивая, менял направление. Курсограф немедленно отмечал на своей карте эти повороты. Внезапно на экране, впереди по правому борту, показалась густая темная масса, быстро двигавшаяся наперерез подлодке. Под этим местом экрана на тотчас зажглась красная лампочка и послышался звонок автоматической тревоги. И капитан и лейтенант, ничего не предпринимая,
— Тоже автоматика? — спросил удивленный зоолог. Ему впервые пришлось видеть такое самостоятельное поведение подлодки.
— Разумеется! — ответил капитан. — Если в течение пяти секунд носовая мембрана ультразвукового прожектора непрерывно воспринимает сигналы о каком-либо одном и том же препятствии прямо на пути, то автоматический механизм передает сигнал кольцевым дюзам, которые играют у нас роль рулевого аппарата, и подлодка автоматически меняет курс в свободном направлении. Когда же впереди другой мембраны, которая при новом курсе заменила носовую, препятствие исчезает, автоматический механизм выводит подлодку на прежний курс.
— Замечательно! — проговорил восхищенный зоолог. — Но зачем же, в таком случае, нужны тревожный звонок и красная лампочка?
— На случай, если у командира подлодки имеются какие-либо другие намерения, а не просто желание обойти это препятствие. Для этого автомат и ждет пять секунд.
Капитан вновь погрузился в свои расчеты. Воцарилось длительное молчание.
Через короткие промежутки из радиорубки слышался как будто усталый, монотонный голос Плетнева:
— Павлик! Отвечай, Павлик! Говорит «Пионер»… Говорит «Пионер»… Павлик!.. Павлик!..
— Сколько мы прошли по прямой, Александр Леонидович? — тихо обратился зоолог к старшему лейтенанту. — Мы в пути уже около тридцати пяти минут.
Лейтенант посмотрел на карту под пером курсографа и на указатель пройденного расстояния.
— Тридцать одну милю, Лорд. Если мы настигнем кашалота, то думаю, не раньше, чем на шестидесятой миле.
Зоолог страдальчески поморщился и, не сводя глаз с экрана, спросил:
— Вы сомневаетесь, настигнем ли мы его? Лейтенант пожал плечами.
Послышался тонкий писк телефонного аппарата.
Капитан включил репродуктор и экран телевизора. На экране показался тускло освещенный участок круглого, как усеченный конус, тоннеля. Множество прямых труб тянулось горизонтально от основания конуса к его усеченной вершине. В сумраке этого тоннеля, среди труб, виднелась фигура человека. Человек этот что-то делал там, изогнувшись в самой неудобной позе.
Из репродуктора раздался задыхающийся, но довольный голос Горелова:
— Разрешите доложить, товарищ командир. Я попробовал на ходу прочистить дюзы, не разбирая их. Это мне удалось, и вы можете довести ход судна до максимального.
Лицо капитана выразило удивление и радость:
— Благодарю, Федор Михайлович. Но вы напрасно рисковали собой, отправляясь в эту камеру. В конце концов, не так уж важны эти десять процентов потери мощности. Ну, выходите скорей, и прошу явиться ко мне.
— Слушаю,
Выключив репродуктор и экран, капитан обернулся к старшему лейтенанту и, улыбаясь, сказал:
— Пустите на десять десятых, Александр Леонидович! — и продолжал: — Вот это механик! Он, очевидно, органически не может примириться хотя бы с малейшим дефектом в работе его механизмов. Ради этого он готов был даже на жестокость… на такую жестокость! По-моему, это уже уродство, какое-то уродливо разросшееся чувство профессиональной чести!
— Во всяком случае, для советского человека это действительно нечто ненормальное, — согласился зоолог. И, помолчав, добавил: — А человек, жестокий к детям, всегда останется для меня антипатичным. Да!
В синем комбинезоне, с красным, покрытым пятнами копоти лицом, с почти черными руками, вошел Горелов. Его глаза немного смущенно, но весело и открыто смотрели на капитана.
Капитан встретил его дружелюбной улыбкой.
— Нехорошо, нехорошо, Федор Михайлович! — говорил он, пожимая руку Горелову. — Ведь там ужасная температура. Изжариться можно! А лишние восемь — десять миль хода не так уже важны сейчас «Пионеру».
— Прошу прощения, Николай Борисович! Я не мог допустить такого положения в походе. А сердце у меня хорошее, и я не боюсь жары.
Капитан помолчал и медленно произнес:
— Вы, вероятно, хотели сказать, Федор Михайлович, что сердце у вас здоровое… Ну ладно! Идите к себе. И все же, — добавил он, усмехнувшись, — ждите появления вашей фамилии завтра в приказе…
Горелов поклонился и молча вышел. Капитан погрузился в рассмотрение карты рельефа дна и течений.
Наверху, на куполе экрана, появилась большая длинная тень с правильными и плавными очертаниями, заостренная спереди и слегка закругленная сзади. Маленькое волнующееся облачко на заднем конце фигуры позволило с точностью установить, что именно она означает.
— Пароход над нами, — сказал старший лейтенант. — Идет к Тринидаду или в Каракас.
— Об этом вам тоже донес ультразвуковой прожектор? — недоверчиво спросил зоолог.
— Нет! — улыбнулся старший лейтенант. — Но через эту пустынную часть Атлантического океана в том направлении, куда судно идет, проходит только один более или менее оживленный путь — из Лондона к северным берегам Южной Америки: Тринидад — Джорджтаун — Каракас.
Наступило долгое молчание. Если бы не движение теней на экране, могло показаться, что подлодка замерла на месте. Даже монотонные, нагоняющие тоску вызовы Плетнева, казалось, слились с тишиной в центральном посту и не нарушали ее.
«Что с Павликом? — думал зоолог. — Где он теперь? Жив ли он еще, бедный мальчик? Каким чудом, какой случайностью он держался на кашалоте? Если правда, что он был на нем… Не померещилось ли Марату? Может быть, несчастный ребенок лежит сейчас где-нибудь в другом месте — бессильный, беспомощный, может быть, раненый, — и ждет спасения?…»
— Отвечай, Павлик! Отвечай, Павлик!.. Говорит «Пионер»…
Зоолог не мог оставаться спокойно на месте. Ему нужно было что-то делать, куда-то спешить, бежать, искать… Это безделье, эта мертвая тишина, полное отсутствие каких бы то ни было признаков движения корабля действовали на него угнетающе.