Тайна двух океанов
Шрифт:
— Павлик! Павлик! Говорит «Пионер»… Говорит «Пионер». Отвечай, Павлик!
— Пятьдесят минут, Александр Леонидович, — взглянул на часы зоолог. — Сколько мы прошли по прямой?
— Пятьдесят одну милю, Лорд.
— И ничего не видно… Ничего не видно… — вздохнул зоолог, возобновляя хождение по каюте.
Но через секунду он резко остановился:
— Капитан, что вы думаете делать, если, пройдя еще пятнадцать, двадцать, наконец тридцать миль, мы не найдем этого кашалота?
Капитан поднял голову и молча посмотрел на зоолога. Потом ответил:
— Я обшарю
Он помолчал и добавил:
— Одного я понять не могу: почему он не пускает в ход оружие? Ведь с ним ультразвуковой пистолет и электрические перчатки. Он ведь научился отлично пользоваться ими. В чем же дело? Может быть, он ранен…
Зоолог стоял на месте, опустив голову. Каждое слово капитана как будто обрывало какую-то ниточку в его сердце. Ах, Павлик, Павлик… Такой славный, такой хороший мальчик!
— Отвечай, Павлик! Отвечай, Павлик! Говорит «Пионер»… Говорит «Пи…»
Из радиорубки послышался вдруг грохот опрокинутого стула, тоскливый голос Плетнева оборвался на полуслове, на мгновение перешел в какое-то неразборчивое бормотание, икоту, и внезапно радист разразился отчаянным криком:
— Говори, Павлик! Я слышу! Я слышу!.. Идите сюда! Сюда! Он говорит!.. Где ты, Павлик? Где ты? Говори, я слышу!
Сломя голову все, кроме вахтенного начальника, бросились из центрального поста в радиорубку.
Глава XIII
На спине кашалота
Открыв глаза, Павлик увидел ту же черноту, что и с закрытыми глазами.
Сила, прижимавшая Павлика книзу, немного ослабела, и он с трудом приподнял голову. Какой-то тяжелый черный занавес частыми рывками бил и неслышно хлестал по передней стенке шлема, голова вместе со шлемом моталась вперед и назад, порой больно ударяясь внутри него.
Струя воды мягко, но сильно нажимала на грудь и голову, отбрасывала назад свободно висевшие ноги, старалась сорвать с места, сбросить в черную бездну. Под Павликом ритмично покачивалась какая-то огромная скользкая масса, возле которой он держался непонятным образом, будто приклеенный.
Вдруг все стало ясным: он на кашалоте… Несется в пространство на взбешенном гиганте, который одним ударом могучего хвоста может превратить его в порошок, даже не разбивая скафандра…
Ужас охватил Павлика; казалось, что опять уходит сознание. В отчаянии он приник головой и грудью к телу зверя. Нажим и порывистые удары встречной струи стали слабее за его крутым боком. Из груди мальчика вырвался стон, но первый же звук в гулком шлеме отрезвил его.
Он закусил губу. Мелькнула мысль: может быть, радио действует и кто-нибудь услышит его? В самом деле: может быть, действует радио? Может быть, оно само по себе исправилось? И в тот же миг из его горла вырвался громкий крик — вопль надежды и отчаяния:
— Виктор Абрамович! «Пионер»! Слушай, «Пионер»! Это я! Павлик! Спасите! Помогите!
С дрожащими губами Павлик напряженно прислушивался, стремясь уловить хотя бы слабый отклик.
Пустое и страшное молчание по-прежнему
Тогда он опять уронил голову на тело кашалота, закрыл глаза и горько заплакал…
Это длилось недолго — всего лишь одну-две минуты. Плач прекратился внезапно. Неожиданная мысль сверкнула так ярко, что, казалось, осветила тьму окружающих глубин.
Кашалот уходит от лодки все дальше и дальше… Это — гибель… гибель… И чем дальше, тем гибель вернее. Нельзя оставаться на нем. Надо уйти от него. Куда? Где подлодка? Где искать? Безграничные глубины вокруг. Без границ! Без края! Но кверху, кверху!.. Это совсем близко! Подняться вверх! Там спасение! Там проходят суда, пароходы. Его увидят, выловят, поднимут… «Откуда ты, мальчик? Какой чудесный скафандр на тебе!..»
Павлик чуть не закричал от острого приступа отчаяния. Нельзя!.. Нельзя! «Откуда ты, мальчик?» — «Из СССР, из советской подводной лодки „Пионер“…» — «Ах, из СССР? Из советской подлодки?! Расскажи, расскажи». Нельзя! Лучше умереть! А может быть, Плетнева не было сейчас в радиорубке? Может быть, он выходил и теперь вернулся?
— Виктор Абрамович!.. «Пионер»! Слушай, «Пионер»! Помогите! Это я! Павлик! Павлик! Помогите!
Ему стало так жалко себя, что губы опять задрожали и скривились, готовые к плачу, и глаза налились горячими, обжигающими слезами. Он всхлипнул, но сейчас же спохватился и напряженно прислушался.
Ответа не было.
Нет, радио совсем испорчено. Что же делать? Что делать? Оставаться на кашалоте? Но куда он занесет? Остановить его? Как? Чем? Перчатки… Пистолет… Они бесполезны: фонарь потух, радио не действует — значит, нет электричества…
Навстречу, совсем близко, пронеслась огромная тень с двумя изогнутыми рядами горящих матово-желтых зубов. На мгновение осветились чудовищная дугообразная пасть акулы под длинным выступающим рылом и светлое шероховатое брюхо. Через минуту, такая же, а может быть, та же самая акула появилась позади и сбоку, быстро догнала кашалота и, метнувшись кверху, изогнувшись дугой, описала вокруг него круг, прошла совсем близко от Павлика, пронеслась вперед и вернулась обратно. За первой акулой, из тьмы глубин, как будто порождаемые ею, появлялись одна за другой все новые и новые, с раскрытыми пастями и тускло светящимися тупыми свиными глазками. Молчаливым хороводом они кружили вокруг кашалота и Павлика, все теснее, все ближе смыкая круги.
Стало настолько светло, что Павлик ясно видел позади себя огромный, шестиметровый хвост, работающий плашмя вверх и вниз — совсем не так, как у настоящих рыб, у которых плоскость хвоста стоит ребром, вертикально, и двигается справа налево и обратно. Только теперь, увидев такую работу хвоста, Павлик понял, почему кашалот двигался какими-то резкими, порывистыми скачками.
Впереди Павлик едва различал небольшой плавник — всего метра в два длиной и около метра высотой, — смешно торчавший сбоку, как свиное ухо, посередине между спиной и брюхом. Павлик знал, что там, возле этих плавников, находились маленькие бычачьи глаза кашалота, начиналась его чудовищная голова и страшная пасть.