Тайна двух реликвий
Шрифт:
Весной она ещё в статусе президента Интерпола вызвала Вейнтрауба на тайную встречу в Париж и предложила объединить усилия для поиска Ковчега Завета. Предложила – не скрывая, что с удовольствием упрятала бы старика за решётку: много лет он был неуловимым дельцом на чёрном рынке предметов искусства. И не рядовым дельцом, а легендой!
Конечно, Вейнтрауб ни минуты не сомневался, что Жюстина ведёт двойную игру и вовсе не заинтересована в том, чтобы Ковчег действительно попал к нему в руки. Но тогда они были нужны друг другу и успешно сотрудничали.
Вейнтрауб знал, как Еве и Одинцову с Муниным
Жюстина – глава международной полиции с безупречным послужным списком, железная леди в генеральских погонах. Жюстина – неутомимая охотница на преступников, которую пытались убить, потому что не могли купить… Почему настолько быстро и легко она переметнулась к тем, кого должна была арестовать?
Такое чудо могло произойти только рядом с Ковчегом Завета – и произошло. Жюстина де Габриак помогла троице передать Ковчег международному сообществу и вдобавок сумела отвести от своих новых друзей подозрение в тяжких преступлениях. Это стало следующим чудом: Одинцов, Мунин и Ева проходили всего лишь свидетелями по уголовным делам о гибели многих охотников за Ковчегом. Правда, спасительница за это поплатилась: её отстранили от должности и отправили в бессрочный отпуск. Официально – только на время расследования, но можно было не сомневаться, что карьера Жюстины закончена. И прошло как раз достаточно времени, чтобы отставной президент это хорошенько прочувствовала.
В своём кабинете старик пользовался архаичным телефонным аппаратом с тяжёлой трубкой на витом проводе. Штерн через коммутатор набрал номер Жюстины в Лионе.
– Пришла моя очередь предлагать вам встречу, мадам де Габриак, – после сухих взаимных приветствий сказал Вейнтрауб. – Надеюсь, вы найдёте в своём расписании немного свободного времени и не откажетесь навестить меня в Майами.
Жюстина ответила прямо:
– Свободного времени у меня теперь хоть отбавляй, и вам это прекрасно известно. Таких, как я, у вас в Штатах называют хромой уткой. Или сбитым лётчиком, если угодно. Я без пяти минут пенсионерка и вряд ли смогу быть вам полезной. Ковчег Завета найден, вы его уже никогда не получите, а больше нас ничто не связывает.
– Позволю себе возразить. – Округлости телефонной трубки цвета слоновой кости, удобно лежавшей в руке, напомнили старику соблазнительные коленки собеседницы, которые он разглядывал несколько месяцев назад в Париже. – Во-первых, вы очень красивая женщина, и я ваш поклонник. Надеюсь, мои слова будут расценены как комплимент, а не как харассмент…
– Признать слова сексуальными домогательствами может только суд. К тому же многое зависит от того, что во-вторых, – заметила Жюстина, и Вейнтрауб неторопливо продолжил:
– Во-вторых, вы мне по-человечески интересны, потому что непохожи на своих коллег-полицейских. Подавляющее большинство или довольно быстро соглашаются брать деньги у таких, как я, или играют в честность до тех пор, пока им не предложат более высокую цену. Меньшинство глупо упираются лбом, денег не берут ни под каким видом и предпочитают жить в бедности. Некоторые даже рискуют своей жизнью, потому что мешают естественному развитию событий.
Старик сделал короткую паузу, позволяя Жюстине вспомнить, как её за несговорчивость расстреляли в машине вместе с мужем; как она в цветущем возрасте
– Я считал, что вы как раз из таких примитивных упрямиц, – снова заговорил Вейнтрауб. – Тем приятнее мне было узнать о своей ошибке. Оказывается, у вас гибкий ум, в котором есть место не только должностным инструкциям. Недавно вы по собственной инициативе пошли на сделку со мной, а потом так же расчётливо сумели договориться с нашими общими знакомыми и оставили меня в дураках. Очевидно, у вас есть своеобразное представление об этике и о высших нравственных ценностях. Вы относите к этим ценностям интересы человечества и ставите их выше собственных, не говоря уже о моих интересах. Вы своеобразная идеалистка, ведь лично вам идеализм не приносит ничего, кроме неприятностей. Проще говоря, в моём понимании вы честны, мадам де Габриак.
Жюстина усмехнулась.
– Вы позвонили только затем, чтобы это сказать? – спросила она. – Это было во-вторых. Похоже, суд примет вашу сторону: наш разговор состоит сплошь из комплиментов, а не из домогательств… Или есть ещё в-третьих?
– Совершенно верно. Вы сказали, что нас ничто не может связывать, а я вам возразил, потому что мы оба любим искусство, мадам де Габриак. Любим страстно и беззаветно. Да, мы любим его по-разному, и тем более по-разному реализуем эту любовь. Из-за принципиальной разницы позиций мы многие годы враждовали. Вы тратили время и ресурсы на то, чтобы меня преследовать; я тратил время и ресурсы на то, чтобы уйти от преследования…
– С тех пор ничего не изменилось, – жёстко перебила Жюстина.
– И в этом вы ошибаетесь, – с ответной усмешкой проскрипел Вейнтрауб. – Потому что изменения не коснулись только меня. Я по-прежнему волен любить искусство так, как считаю нужным. А ваша любовь опиралась на возможности, которые предоставила вам государственная система. Мы же говорим не о той любви к искусству, которая гонит человека в музей, верно?.. Система позволяла вам в какой-то степени чувствовать себя владелицей тех предметов искусства, за которыми вы охотились. Владелицей картин, скульптур и всевозможных артефактов, о существовании которых даже на чёрном рынке знали немногие. Вы чувствовали власть над вещами и людьми… – Старик на мгновение запнулся, вспомнив недавний разговор с журналистом в Нью-Йорке. – Власть и охотничий азарт. Поверьте, два этих чувства роднили нас куда больше, чем вы готовы себе представить. Но теперь система вас исторгла – и отобрала все возможности. У вас осталась разве что возможность пойти в музей, как у остальных смертных. Мои ресурсы всё ещё при мне, а ваших больше нет.
Жюстина молчала. Судя по звукам, которые доносила до Вейнтрауба чуткая телефонная трубка, она прикуривала сигарету. Старик удовлетворённо заметил, что собеседница больше не пытается оборвать разговор и ждёт, что же будет дальше.
– Простите за резкость, но без такого предисловия мне было не добраться до четвёртого пункта, – сказал он. – А это и есть самое главное. Вы мне симпатичны, вы честны, вы самозабвенно любите искусство и, не будем забывать, вы исключительно профессиональны. Поэтому я хочу предложить вам работу и приглашаю к себе, чтобы обсудить подробности, которые не хотелось бы сообщать по телефону.