Тайна гибели Бориса и Глеба (др. изд.)
Шрифт:
Как бы то ни было, династический кризис 1030-х гг. в Польше способствовал решению проблемы Червенских городов. Таким образом, были ликвидированы негативные последствия событий 1018 г. Как сообщает «Саксонский анналист» под 1039 г.: «В это время Казимир, сын польского князя Мешко, вернулся на родину, охотно был принят поляками и, взяв в жены дочь русского короля, произвел на свет 2-х сыновей — Владислава и Болеслава»{237}. Несколько позже был заключен брак между сестрой Казимира Гертрудой-Олисавой и сыном киевского князя Изяславом{238}.
Комментируя внешнеполитический курс Казимира I, Ян Длугош писал: «…королевство свое он сделал спокойным и безопасным со стороны Руси, и пользовался русской помощью в войнах, которые ему пришлось вести с соседями и собственными [соотечественниками] ради возвращения и восстановления королевства»{239}.
Киевский князь продолжил политику укрепления династических связей, начатую его отцом. Как констатировал А. В. Назаренко: «Едва ли найдется историк, который, обращаясь ко времени Ярослава Мудрого, не украсил бы своего труда списком заграничных браков многочисленного потомства Ярослава»{241}. Продолжим эту традицию и мы, тем более что список этот действительно впечатляет…
Женатый на дочери шведского конунга (короля) Олава — Ингигерд, Ярослав, разумеется, поддерживал оживленные политические контакты с правителями скандинавских стран: по свидетельству исландских «королевских саг», в разные годы при его дворе в Новгороде побывали норвежский конунг О лав Харальдсон, его сын Магнус и брат Харальд, который женился на дочери Ярослава Елизавете{242}. В 1042–1043 гг. он пытался породниться с германским королем Генрихом III, однако тот предпочел киевской княжне принцессу Агнессу Аквитанскую. В результате отношения со Священной Римской империей ухудшились, и князь стал поддерживать оппозиционные немецкому влиянию тенденции в Центральной Европе. Одна из его дочерей, Анастасия (имя которой упоминает в «Польской истории» Ян Длугош), вышла замуж за принца Андрея (Эндре). В середине 1040-х гг. киевский князь способствовал его возведению на венгерский трон, после чего, очевидно, состоялось бракосочетание Андрея с Анастасией: один из их сыновей, Шаламон, был королем Венгрии с 1063 по 1074 гг.{243}.
Еще одна дочь, Анна, в 1049 или 1051 г. вышла замуж за короля Франции Генриха I, причем, как позволяют предполагать источники, брак был заключен по инициативе французской стороны. Благодаря этому матримониальному союзу все короли, начиная с Филиппа I (1060–1108), являлись прямыми потомками Ярослава Мудрого. Поскольку подпись Анны сохранилась на нескольких грамотах рядом с подписью ее сына, можно думать, что в период его малолетства она активно участвовала в политической жизни, по крайней мере до тех пор, пока не оказалась дискредитирована скандалом, связанным с ее похищением Раулем II, графом Крепи и Валуа, который за незаконный брак с ней был отлучен от церкви папой Александром II.
После русско-византийской войны 1043 г., завершившейся подписанием мирного договора три года спустя, Ярославу удалось повторить политический успех отца, женив своего сына Всеволода на дочери византийского императора Константина IX Мономаха{244}. Родившийся от этого брака в 1053 г. сын Владимир унаследовал родовое имя своего деда со стороны матери. Сам он писал в начале своего «Поучения»: «Я, худой, дедом своим Ярославом, благословенный, славным, нареченный в крещении Василием, русским именем Владимир, отцом возлюбленный и матерью своею из рода Мономахов…»{245}.
Относительно браков других сыновей Ярослава нет достоверных сведений, однако приведенных данных вполне достаточно для того, чтобы оценить масштабы его матримониальной политики, ее значения для древнерусского государства. В определенной степени следует согласиться с утверждением о том, что «со времен Ярослава Владимировича можно говорить о подлинной дипломатии, как целенаправленной, рассчитанной на многие годы внешней политике Киевской Руси, преследовавшей как близкие тактические, так и далекие стратегические цели» (Н. Ф. Котляр){246}.
1.13. Так был ли «самовластцем» Ярослав?
Смерть Мстислава позволила добиться воссоединения днепровского домена киевских князей, однако Ярославу, чьей постоянной резиденцией с этого момента становится Киев и загородный Вышегород, пришлось принять экстренные меры для закрепления достигнутого результата. «Став в 1036 г. единодержцем Руси, Ярослав обеспечивает себе полную власть на Руси (за исключением Полоцкого княжения), отправив в псковскую темницу единственного оставшегося в живых брата Судислава, — пишет А. В. Поппэ. — Где княжил до того Судислав, остается тайной (не
Устранение последнего конкурента в борьбе за власть привело к тому, что в сознании потомков сложился «культ личности» Ярослава. По крайней мере, к такому выводу приводят нас летописи, да и не только они. Под 1037 г. в ПВЛ говорилось: «Заложил Ярослав город великий, у того же града Золотые ворота; заложил и церковь Святой Софии, митрополию, и затем церковь на Золотых воротах — Святой Богородицы Благовещения, затем монастырь Святого Георгия и Святой Ирины»{248}. Безусловно, всплеск столь масштабного строительства связан с тем, что воссоединение «Русской земли» в несколько раз увеличило экономические возможности Ярослава, которому до этого приходилось принуждать местное население к строительным работам{249}. В летописной статье 1036 г. Ярослав определяется как «самовластец Русской земли». В отношении Поднепровья это определение представляется верным, однако мог ли он оставаться «самовластцем» остальной территории древнерусского государства, продолжив практику рассредоточения волостей в руках своих сыновей, старший из которых, Владимир, как раз в 1036 г. был посажен на княжение в Новгороде?
Еще Н. И. Костомаров писал о том, что «нет ничего ошибочнее, как воображать себе Владимира и Ярослава монархами и, хваля за мудрое строение государства, обвинять их за отеческую слабость, с какою они, по мнению некоторых, разрушив собственную работу, раздавали волости своим сыновьям и тем раскрыли дорогу бесконечным ссорам и усобицам», добавляя при этом, что «если уж приходится хвалить или порицать этих деятелей давно минувших веков нашей истории, то их скорее можно похвалить за тот раздел Руси между сыновьями, за который их порицали»{250}. Необходимо признать, что «Ярослав устранил соперников-братьев, но не отменил „родового сюзеренитета“ над Русской землей» (В. Я. Петрухин){251}. Поэтому вряд ли правомерно считать его единоличным правителем Киевской Руси, деятельность которого «вновь обрела общерусский характер» (М. Б. Свердлов){252}. Наиболее оригинальной из подобных точек зрения, восходящих к представлениям об «империи Рюриковичей», стала гипотеза Б. А. Рыбакова, предположившего, что в 1036 г. Ярослав Мудрый принял царский титул, который был зафиксирован в граффити на стене Софийского собора в Киеве, сообщающим о его смерти 20 февраля 1054 г. По мнению Я. Н. Щапова, этот акт стал возможным в начале 1050-х гг., благодаря тому, что предстоятелем Русской церкви являлся ставленник киевского князя Иларион, ибо «присутствие в Киеве митрополита из Константинополя не могло способствовать такой форме признания»{253}. Даже допуская такую возможность, необходимо признать, что времени для ее реализации было не слишком много. По крайней мере, как заметил Н. Ф. Котляр, «когда Ярослав 20 февраля 1054 г. умер, то погребальную службу провели без участия митрополита — это выполнили обыкновенные священники („попове поющее обычныя песни“). Следовательно, — заключает исследователь, — тогда уже не было митрополита Илариона»{254}.
Мы уже отмечали, что «самовластие» Ярослава не подвергается осуждению древнерусской историографией, в отличие от «самовластья» Святополка или Андрея Боголюбского, пытавшегося в третьей четверти XII в. установить режим единоличного правления на территории «всей Суждальской земли»{255}. С одной стороны, он продолжил политику «окняжения земель», проводниками которой стали Владимир, Изяслав и Святослав Ярославичи, хотя политический коллапс 1014–1015 гг., одним из инициаторов которого был сам Ярослав, являлся красноречивым свидетельством того, насколько опасной оказалась практика рассредоточения князей по волостям, эффективной альтернативы ей не существовало. С другой стороны, в результате законодательной деятельности Ярослава были урегулированы правовые взаимоотношения Киева и Новгорода, заложившие конституционные основы новгородской государственности.