Тайна гибели Есенина
Шрифт:
Известие о его трагической ужасной гибели застигло меня в Москве, за праздничным столом по возвращении из Праги. К нам ворвался какой-то журналист и почти радостно крикнул: «В „Англетере“ Есенин повесился!»
Александр САХАРОВ
ИЗДАТЕЛЬСКИЕ ДЕЛА И ГОЛОДНАЯ ПОЕЗДКА [109]
…У нас произошло второе столкновение, положившее начало какой-то затаенной неприязни со стороны Есенина. И когда через некоторое время я переехал на постоянное жительство в Москву, произошло третье столкновение, положившее начало дружбы.
109
Записки
Александр Михайлович Сахаров (1894—1952?), издательский работник. Познакомился с Есениным в 1919 году, когда работал секретарем секции полиграфических производств Совета народного хозяйства, являлся членом коллегии полиграфического отдела ВСНХ. «Советская власть многих петухов сделала орлами», – самоиронично писал он о той поре (Вечерний Ленинград, 1990. 3 окт. №229).
В 1922 году Сахаров издал отдельной книгой есенинского «Пугачева». В его квартире в Петрограде-Ленинграде (ул. Гагаринская, позже Фурмановская, 1, кв. 12) неоднократно жил поэт, приезжая в северную столицу. Здесь была написана «Русь советская» с посвящением Сахарову. В дальнейшем отношения между ними испортились и, хотя они продолжали встречаться, старой дружбы не было. О размолвках с Есениным Сахаров вспоминал: «У нас были с ним столкновения, доходившие до грубых выкриков и чуть не до драки» (Вечерний Ленинград, 1990. 3 окт. №229).
В последних числах декабря 1925 года Сахаров находился в Ленинграде, но о трагедии в «Англетере» узнал поздно.
В 1938 году Сахаров был осужден по известной 58-й статье. Работал на стройках Казахстана, где и написал свои заметки о встречах с Есениным.
Подробно и негативно о есенинском друге-враге написала в своих воспоминаниях Галина Бениславская (см.: С. А. Есенин: Материалы к биографии. М., 1992).
Мемуарные заметки Сахарова бесхитростно рисуют трудности издательского дела на раннем этапе советской власти. Описанная автором железнодорожная поездка состоялась в 1920 году.
Мы сидели в кафе «Домино» с моим приятелем, членом коллегии полиграфического отдела ВСНХ, когда вошли Мариенгоф и Есенин. Мариенгоф подошел к нашему столу и поздоровался с моим другом, – они оказались близко знакомыми по работе в издательстве ВЦИКа. Мариенгоф присел к столу и сразу же на наш общий разговор пригласил Есенина. Есенин, подойдя, поздоровался с моим другом, не видя еще, кто находится спиной к нему, и когда повернулся ко мне лицом, увидел ненавистную ему кожаную куртку – рванулся и хотел убежать. Я заметил, как Мариенгоф что-то шепнул ему на ухо. Через минуту вновь подошел смущенный Есенин, поздоровался, сел и весь вечер мял шапку в руках, не находя, что сказать; весь вечер разговаривал один Мариенгоф. Читать стихи Есенин тоже отказался.
На следующий день я сидел за столом один, когда ко мне подошел Есенин и спросил, не желаю ли я выпить рюмку спирта. Когда я сказал, что не пью, он помялся немного и потом пригласил перейти в правленскую комнату, где были Кусиков и еще несколько человек. Читали стихи друг дружке.
– Вы поэт? – спросил Кусиков.
– Нет.
– Писатель?
– Нет.
– Художник?
– Нет.
– Ну, тогда чекист.
И когда я ответил, что и не чекист, Кусиков выразил полнейшее недоумение и, когда узнал, что при входе я беру билеты в ресторан, сказал: «Глупо». Через минуту я имел билет сочувствующего сроком на три месяца
– А хочешь быть поэтом – сделаем, – сказал Кусиков, – я напишу три стихотворения – и представлю на заседание правления – и ты поэт и полноправный член Союза.
Я отказался от этого любезного предложения.
Через три дня в кабинет ко мне ввалились Есенин и Мариенгоф в качестве просителей. Дело небольшое: они напечатали в одной из типографий 1-й сборник «Конницы бурь» без получения подряда от полиграфического отдела МСНХ и теперь просили, чтобы я разрешил им получить эти книги. Я долго убеждал их, что это дело не моего отдела, что предписывать моему отделу я не могу, так как в нем сосредоточены регистрация и урегулирование разных заказов по московским типографиям.
Есенин ничего не хотел понимать, он стоял и улыбался, как провинившийся школьник, и все время твердил: «ВСНХ больше, чем МСНХ, а раз больше, – значит, можно приказать». Пришлось сдаться, пойти и дружески
Я однажды видел, как он продавал одну из книжек в Центропечати. Заведующий Центропечатью Б. Малкин отказывался, а Есенин настаивал: книжка напечатана? Напечатана. Магазинов нет? «Кто распространяет книги, – ты?» – «Я». – «Распространяй». И Малкин волей-неволей покупал и распространял. Боялся Есенин…заведующего складом Центропечати и всегда ходил к тому с книжечкой с автографом и убеждал его лично. Убеждение состояло в том, что Есенин вперял в стоящего перед ним беспокойно-молодецкий взгляд, от которого все кишки выворачивало, – и тот был побежден. Так было и в дружеских ссорах: достаточно было ему посмотреть – и злоба внутри таяла, как воск.
Много раз мне приходилось ликвидировать подобного рода недоразумения, и в конце концов я и сам попал в этот издательский коллектив, и многие из сборников вышли при моем непосредственном участии.
Помню случай, как однажды необходимо было выкупить книгу из типографии, а денег не было ни у кого, да и занять было невозможно, а только что на днях один из приятелей приехал с Кавказа, привез мне пуд зернистой икры – икра пошла на Сухаревку, а деньги в типографию. В другой раз был продан граммофон и 400 пластинок – вырученной суммы хватило на три книжки.
Наши отношения приняли настолько близкий характер, что сия тройственная группа совершенно не расставалась. Вместо двух близнецов стало три.
Память рассыпала цепь последовательности событий, и сейчас я с трудом восстанавливаю их ход, но за правильность этих событий я отвечаю.
…Кажется, это было так. После вышеизложенной встречи в «Домино» и посещения в полиграфическом отделе я получил письменное приглашение от Есенина прийти в Союз писателей переговорить по особо важному делу.
Я не замедлил явиться. За столом сидели три человека: Есенин, Мариенгоф и третий, тоже знакомый мне человек. Разговор с места в карьер пошел об организации кооперативного издательства в составе обозначенных четырех лиц. Когда я заметил, что, по моему мнению, коммунисту нельзя входить в подобного рода кооперации, на меня нажали и привели несокрушимые факты противного рода. Было решено: двое пишут, переводят и вообще ведут литературную работу, другие двое занимаются технической частью в издательстве.
На следующий день Есенин доставил разрешение на изд. «Злак» (или «Див») и… на 2-й сборник «Конницы бурь» (Есенин, Мариенгоф, Ганин). Через пару дней я доставил корректуру куда-то в дом Волоцких. В квартире, мне указанной, было около двенадцати человек. Все сидели за столом и играли в «железку», в числе играющих был и Есенин. Мариенгоф не играл, подошел ко мне, просмотрел принесенное, подозвал Сергея. Утвердили. Определили тираж: 25 000 [110] экземпляров. Я и мой приятель настаивали на 5 000, но поэты решили иначе, взяв на себя распространение.
110
В рукописи цифра «25» подправлена фиолетовыми чернилами. – Примеч. В. Кузнецова.
Этому коллективу суждено было распасться. Поэты продали 5 000 экземпляров и полученные деньги зачислили себе как гонорар, а остальную сумму предоставили… ликвидировать четвертому нашему компаньону самому, как он сможет. Тот был так ошарашен подобным товариществом, что как ошпаренный вылетел из этого кооператива. Он потерял бумагу, деньги за печатание, а получил за все это несколько пудов макулатуры, которая до последних лет лежала неиспользованной в одной из московских типографий. С тех пор он не мог слышать фамилий Есенина и Мариенгофа.