Тайна гибели Марины Цветаевой
Шрифт:
Убийство Рейсса поначалу не очень заинтересовало французскую полицию и эмигрантскую прессу. Ну, подумаешь, одни большевики убили другого — «волки от испуга скушали друг друга». И только когда выяснилось, что это преступление связано с похищением Е. Миллера (и там и там нити вели в «Союз возвращения»), началось расследование. Но было уже поздно. Кроме Ренаты Штайнер, удалось арестовать только «мелкую сошку» — Смиренского и Дюкаме, которые вскоре были выпущены из тюрьмы за недостатком улик. Все главные участники убийства успели скрыться. Исчез и Сергей Эфрон.
Мария Сергеевна Булгакова (бывшая жена Родзевича, та самая «гипсовая труха») рассказывает: «Мой муж был шофером такси, и он их (Марину Цветаеву, Сергея Эфрона и Мура. — Л.П.) повез. <…> И где-то не доезжая Руана он (Сергей Эфрон. — Л.П.)
Марина Ивановна (ей накануне исполнилось 45 лет) и Мур вернулись домой и обнаружили на столе записку: «Мариночка, Мурзил. Обнимаю Вас тысячу раз. Мариночка — эти дни с Вами самое значительное, что было у нас с Вами. Вы мне столько дали, что и выразить невозможно. Подарок на рождение!!! Мурзил — помогай маме». И вместо подписи — рисунок головы льва.
И. Кудрова справедливо замечает, что записка написана с той сердечностью, которая соединяла Цветаеву и Эфрона в их лучшие дни. Но тогда мы вправе предположить, что в дни перед бегством Эфрон рассказал жене что-то такое (что?), чего она не знала раньше, и она поняла (скорее все-таки пожалела), не оттолкнула его. Да и из рассказа Булгаковой ясно, что, коль скоро Марина Ивановна сопровождала мужа, — он должен был как-то объяснить ей свое бегство. Вполне возможно, что он сказал нечто такое: меня запутали (как?) в дело, к которому я не имею никакого отношения, не верьте никому: ни людям, ни газетам, верьте только мне. И объяснил ей, как следует держать себя на допросах. (Что таковые будут, он, конечно, догадывался.) Дальнейшие события показали, что Цветаева свято выполнила его инструкции.
22 октября в доме Цветаевой состоялся обыск — «перерыли все в комнате Сергея Яковлевича», забрали его бумаги, письма, книги, но, по-видимому, ничего криминального не нашли. В этот же день Цветаеву допросили в парижской префектуре. Стараниями И. Кудровой протокол этого допроса опубликован. Приведем выдержки из него:
«Я зарабатываю на жизнь своей профессией, сотрудничаю в журналах «Русские записки» и «Современные записки», зарабатываю от шестисот до восьмисот франков в месяц. (Для сравнения: Сергей Яковлевич получал в «Союзе», по разным сведениям, от 1500 до 5000 франков. — Л.П.). Мой муж, журналист, печатает статьи в журнале «Наш Союз», который издается «Союзом возвращения» <…> Насколько я знаю, муж ходил на работу ежедневно<…> «Союз возвращения», как это указывает само название, имеет целью помочь нашим соотечественникам, нашедшим убежище во Франции русским эмигрантам, вернуться в Россию. Никого из руководителей этой организации я не знаю, однако год или два назад я познакомилась с неким г-ном Афанасовым, членом этой организации, уехавшим в Россию чуть больше года назад. Я его знала, потому что он не раз приходил к нам домой повидаться с мужем [37] .
37
Афанасов Николай Ванифатьевич (1902–1941) эмигрант, друг Сергея Эфрона с 1918 года. Был завербован в советскую разведку. В 1936 году вернулся в СССР. Репрессирован. Расстрелян.
Мой муж был офицером Белой армии, но со временем нашего приезда во Францию в 1926 году его взгляды изменились. Он был редактором газеты «Евразия», выходившей в Париже<…> Могу сказать, что эта газета больше не выходит. Лично я не занимаюсь политикой, но мне кажется, уже два-три года мой муж является сторонником нынешнего русского режима.
С начала испанской революции мой муж стал пламенным поборником республиканцев, и это чувство обострилось в сентябре этого года, когда мы отдыхали в Лакано-Осеан. С этих пор он стал выражать желание отправиться в Испанию и сражаться на стороне республиканцев. Он уехал из Ванва (в 1937 г. семья жила в парижском пригороде Ванве. — Л.П.) 11–12 октября этого года, и с тех пор я не имею о нем известий. Так что я не могу вам сказать, где он находится сейчас, и не знаю, один ли он уехал или с кем-нибудь<…> В конце лета 1936 года, в августе или в сентябре,
Муж почти никого не принимал дома, и не все его знакомства мне известны. Среди фотографий, которые вы мне предъявляете, я узнаю только Кондратьева [38] , которого встречала у общих друзей супругов Клепининых (они еще возникнут на страницах этой книги. — Л.П)
<…>Мы с мужем были удивлены, узнав из прессы о бегстве Кондратьева в связи с делом Рейсса.
На одной из фотографий я узнаю также господина Познякова [39] . Он также знаком с моим мужем, но я ничего не знаю о его политических убеждениях и что он делает сейчас.
38
Кондратьев Вадим (1903–1939) — в годы Гражданской войны сражался в Белой армии, затем эмигрант. В середине 30-х годов завербован в советскую разведку. Участник оперативной группы, преследовавшей Рейсса. Ранее других скрылся из Парижа после его убийства. Умер в Москве от туберкулеза.
39
Поздняков (Позняков?) Николай Сергеевич. Учился вместе с С. Эфроном в гимназии. В годы Гражданской войны — в Белом движении. В Париже имел фотоателье. Во время Гражданской войны в Испании вместе с Родзевичем «работал» с троцкистами ПОУМа (аббревиатура испанских слов: Объединенная рабочая марксистская партия). Члены этой организации сражались против Франко, но имели некоторые разногласия с советскими коммунистами. Очевидно, принимал какое-то участие в расправе над руководством ПОУМа. Умер в СССР в 60-х годах, избежав ареста.
Дело Рейсса не вызвало у нас с мужем ничего, кроме возмущения. Мы оба осуждаем любое насилие, откуда бы оно ни исходило<…> Я не могу дать никаких сведений о людях, которые вас интересуют.
17 июля 1937 года я с сыном уехала из Парижа в Лакано-Осеан. Мы вернулись в столицу 20 сентября 1937 года (убийство Рейса произошло 4 сентября, похищение генерала Е. Миллера — 22 сентября того же года. — Л.П.)
<…>На отдыхе мой муж все время был со мной, никуда не отлучался.
Вообще же мой муж время от времени уезжал на несколько дней, но никогда мне не говорил, куда и зачем он едет. Со своей стороны, я не требовала от него объяснений, вернее, когда я спрашивала, он просто отвечал, что едет по делам. Поэтому я не могу сказать вам, где он бывал».
Что можно сказать об этих ответах Цветаевой? В большинстве своем они правдивы. Цветаева действительно немного знала о делах мужа. Иначе она никогда не стала бы рассказывать полиции о Мишеле Штранге — ибо это и был тот самый Мишель, которого французская полиция считала чуть ли не главным организатором убийства Рейсса.
А вот то, что на отдыхе в Лакано-Осеан, где жили Штранге, Сергей Яковлевич все время проводил с семьей, — явная неправда. Отдыхавшая тогда же там же М. Лебедева писала мужу: «…приехал на днях Сер<гей> Як<овлевич>. И вместо того, чтобы наслаждаться своей семьей, он все время проводит с нами (чета Лебедевых была очень политизирована, — Л.П.), а иногда уходит на свидание в кафе с какими-то темными личностям, которые сюда за ним приехали».
Цветаева на допросе ведет себя очень грамотно, что наводит на мысль: Сергей Яковлевич хорошо ее проинструктировал. Она «сдает» только тех, до кого французской полиции уже не дотянуться: Афанасова, Кондратьева.
Конечно, в протокол допроса (как это всегда бывает) вошло не все. По воспоминаниям М. Слонима, она все твердила о честности мужа, о столкновении долга с любовью и цитировала наизусть не то Корнеля, не то Расина… Сперва будто бы чиновники думали, что она хитрит и притворяется, но когда она принялась им читать французские переводы Пушкина и своих собственных стихотворений, они усомнились в ее психических способностях и явившимся на помощь матерым специалистам по эмигрантским делам рекомендовали ее: «Эта полоумная русская».