Тайна гибели Марины Цветаевой
Шрифт:
Однако, судя по протоколам допроса, Цветаева 1 не пытается «косить» под дурочку. Ее ответы четки, ясны, логичны и всегда по существу. Как нельзя полностью доверять протоколам, так и рассказам Цветаевой (тем более в передаче других лиц) — она, любительница фантазировать, вполне могла придумать пьесу: я на допросе.
Интереснее другое свидетельство Цветаевой, также не вошедшее в протокол: «Полиция мне в конце! допроса<…> сказала — если бы он был здесь, он бы оставался на свободе, он нам необходим только как звено дознания». Вот это уже вряд ли придумано Мариной Ивановной. Конечно, это могло быть сказано, чтобы усыпить бдительность Цветаевой — ведь следователь не знал, что Эфрон уже вне Франции. Но не исключено, что тот, кто допрашивал Цветаеву, говорил правду.
В письме к своей приятельнице Ариадне Берг Цветаева сообщает, что сказала на допросе: «Он самый честный,
Между тем следствие все больше и больше склонялось к тому, что между убийством Рейсса и похищением Миллера существует прямая связь. (Оба преступления совершены агентами ГПУ по указанию Москвы.) «Ныне есть все основания полагать, — писала правая газета «Возрождение», — что между ним (Эфроном. — Л.П.) и Скоблиным существовала определенная связь и что Эфрон по поручению ГПУ принимал участие в «мерах по ликвидации нежелательных элементов». Однако что же это за «основания», кроме факта знакомства Эфрона со Скоблиным, газета скромно умалчивает.
Бегство Эфоона и Кондратьева как бы подтверждало это предположение. «Где Эфрон?» — вопрошали газеты. По Парижу пошли слухи, что он сбежал вместе с женой. Газета «Последние новости» (там наиболее часто печаталась Цветаева) решила проверить эти слухи и послала на квартиру Цветаевой корреспондента, который убедился в том, что Цветаева никуда не уезжала. В интервью, данном газете, она повторяет почти все, что сказала на допросе в полиции. С одним — но существенным — добавлением: «Муж сказал мне, что уезжает в Испанию». Очевидно, что уже после бегства Эфрона кто-то научил (приказал?) отвечать так Кто? Скорее всего — его коллеги по «Союзу возвращения» или работники советского полпредства. (Связь между этими учреждениями была столь тесной, что нет необходимости выяснять, кто именно.) Понятно, зачем была нужна эта версия: Эфрон не скрывается от французской полиции — никаких грехов за ним нет. Он просто выполнил свою давнишнюю мечту — воевать против Франко.
На втором допросе Цветаева уже отвечает уехал в Испанию — и только потом добавляет: «С тех пор я не имею от него известий».
Действительно ли Эфрон поехал сначала в Испанию и только затем в СССР? Большинство оставивших свои свидетельства участников испанской гражданской войны утверждают, что Эфрон в Испании никогда не был. Но есть и свидетельства противоположные. Однако ни о каких его действиях в Испании не рассказывает никто. Так был или не был? Честно говоря, нам не хотелось заниматься этим запутанным вопросом, ибо, по нашему мнению, совершенно все равно, как было приказано Эфрону вернуться: прямо в СССР или через Испанию. Главное — в Париже «засвеченный» агент больше не нужен. Ему грозит арест, а вдруг да на допросах откроет какие-то секреты?
Эмигрантские газеты выливают на Эфрона ушаты грязи. Вот, например, его коллега по «Евразии» П. Сувчинский, человек, которого Цветаева очень уважала («Вы мне близки и дороги»), сообщает широкой публике, что в «Евразии» Сергея Яковлевича называли верблюдом, смеялись над сочетанием в нем глупости и патетики. Дальше уже идет чистой воды донос: Сувчинский утверждает, что Эфрон никогда не терял связи со Скоблиным, «всячески старался привлечь возможно большее число эмигрантов, а тех, кто препятствует, следует устранить с руководящих постов эмиграции, заменив их своими людьми». После чего он называет Эфрона «злобным заморышем», который «всю свою жизнь отличался отсутствием чувства морали. Он отвратительное темное насекомое, темный делец, способный на все». Любопытно, что Сувчинский, сотрудничавший в «Евразии» до последнего номера, предает не только Эфрона, но и евразийство и газету: «Евразия» стала на путь большевиков». Ее лозунгом было «залить Европу большевистскими ордами и повторить дело Чингизхана. Они издевались над европейской культурой с неприкрытой жаждой разрушения моральных и материальных ценностей». Последнее, в общем-то, правда. Но судьи кто? Не сам ли Сувчинский писал приблизительно так же?! В начале статьи он заявил, что уже 8 лет не общается с Эфроном. Откуда же тогда ему известно, чем занимался Эфрон в эти годы
Марк Слоним вспоминает: «Когда я встретил ее (Цветаеву. — Л.П.) в октябре у Лебедевых, на ней лица не было, я был поражен, как она сразу постарела и как-то ссохлась. Я обнял ее, и она вдруг заплакала, тихо и молча, я в первый раз видел ее плачущей <…> Меня потрясли ее слезы, и отсутствие жалоб на судьбу, и какая-то безнадежная уверенность, что бороться ни к чему и надо принять неизбежное».
Так все-таки, что знала и чего не знала Цветаева? Излагаем нашу версию: что муж работает в «Союзе возвращения на Родину» и получает там зарплату — знала. Что он симпатизирует советской власти и большевикам — знала. Что он был резидентом ГПУ и вел работу против эмиграции, узнала только в 1937 году, очевидно, непосредственно перед исчезновением Эфрона. Сергей Яковлевич перед отъездом, скорее всего, открыл жене, кому он служит, естественно, не посвящая ни в какие подробности.
Знала и все-таки не отреклась, а поехала за ним в ненавистную ей Советскую Россию? Да, она не была Павликом Морозовым. И сотрудничество мужа с органами восприняла как беду его. А бросать человека в беде было не в ее правилах. В 1917 году она записала в дневнике: «Если Бог сделает это чудо — оставит Вас в живых, я буду ходить за Вами как собака. В 1938 году — 21 год спустя — сделала приписку: «Вот и пойду — как собака».
После бегства Эфрона из Франции Цветаева — почти сразу же — делает то, чего не мог добиться от нее муж в течение семи лет: подает прошение о возвращении в Россию. Выхода не было. Правые издания отказывались печатать жену советского агента, да еще заподозренного в убийстве; левые — автора «Поэмы о царской семье». Вполне вероятно, что существовала и еще одна причина: Цветаевой приказали подать прошение о возвращении. Ослушаться было невозможно: ведь муж и дочь — заложники. И. Кудрова в книге «Путь комет. Жизнь Марины Цветаевой» приводит рассказ парижского знакомого Цветаевой Митрофана Айканова: однажды мать Митрофана хотела принести Марине Ивановне пирог (они жили в одном подъезде). Подойдя к комнате, она услышала грубые, требовательные голоса. Она толкнула дверь и увидела: по одну сторону стола сидит Марина Ивановна, а по другую — двое незнакомых мужчин. Посреди стола лежит пистолет. Дату этого события Айканов назвать не мог.
Комментировать сообщение Митрофана Айканова И. Кудрова отказывается, она только уверена, что Митрофан ничего не придумал, облик этого человека внушал доверие.
Однако Цветаева, как и в свое время Сергей Яковлевич, получит разрешение далеко не сразу. Она проживет во Франции еще почти два года. На какие деньги? Некий Покровский, приятель Эфрона и человек, несомненно, связанный с «Союзом возвращения», регулярно передавал ей конвертик с деньгами. Вообще говоря, ситуация нормальная: муж работает в другой стране и посылает часть зарплаты жене, а поскольку послать официально по почте невозможно, он нашел пути другие. Но — раздаются голоса — ведь Цветаева уже знала, где служит ее муж, она должна была отказаться от этих «грязных» денег. А на что жить? Да хоть мыть полы! Мыть полы Цветаева не умела. Она умела только писать стихи и прозу. Но дело даже не в этом: она не могла не понимать, что сей красивый жест ударит по Сергею Яковлевичу. (Вполне возможно, ей это объяснили.) Она теперь, так же, как и он, попала в лапы, ГПУ. И также не могла ослушаться, не выполнить приказа.
Мура пришлось забрать из школы (ему, как сыну «убийцы», было там несладко), теперь он учится дома с частным учителем. Многие «друзья» Марины Ивановны от нее отшатнулись. На литературных вечеpax она теперь не бывает и своих не устраивает. Однако наиболее близкие люди остались — среди них Николай Александрович Бердяев. По свидетельству подруги Цветаевой Е. Извольской, «он относился к Марине Ивановне с глубоким со страданием, оберегая ее как больную…».
Наверное, любой другой на ее месте впал бы в депрессию. Но только не Цветаева — жизненной энергии ей было не занимать. А кроме того — об этом она сказала в письме к А. Тесковой, написанном уже в январе 1939 года: «Дай Бог всего хорошего, чего нету, и сохрани Бог то хорошее, что есть. А есть — всегда, — хотя бы вот моральный закон внутри нас, о к<отор>ом говорил Кант. И то — звездное небо!»