Тайна голландских изразцов

Дезомбре Дарья

Она прикусила губу, отвернулась:

– Да так вот…

– Я бы вот не отпустил, – сказал он, уставившись на нее тяжелым взглядом.

Она заерзала на стуле:

– Скажешь тоже!

– Думаешь, шучу? – Он накрыл ладонью ее руку на белой хрустящей скатерти.

– Не думаю. – Она попыталась выдернуть руку, но он себя уже не контролировал, прижал ее кисть к столу, как пойманную птицу.

– Отпусти, – тихо и с ожесточением сказала она. – Отпусти сейчас же!

– Пойдешь за меня? – Он побелел, как та скатерть.

– Нет! – Она вырвала руку. Тяжелая серебряная вилка со звоном упала на паркет. Официант принес чистую. Они помолчали. Наконец она взяла вилку и стала ковырять подостывшего лобстера.

– Ты

что это думаешь? – спросила она шипящим шепотом. – Что я Леську так подставлю?! И ради кого?! Ради тебя, лодыря?! Она, значит, пашет, полы моет, а ты на диване лежишь пузом кверху и жопу наращиваешь?!

Он откинулся на спинку стула: вот как, получается, она его видит?

– Или, думаешь, мне дело есть до твоих книжечек исторических?!

– Между прочим, с их помощью тоже денег заработать можно! – попытался он защититься, но сам понял, как смешно это звучит.

– Вот когда заработаешь, – жестко сказала она, – тогда и подкатывай! Карамзин, блин, нашелся!

И, быстро прикончив бокал шампанского, встала и, еще сильнее, чем обычно, покачивая бедрами, вышла из ресторана, оставив его в одиночку разбираться со счетом и со своей несчастной любовью. Он мрачно попросил водки и, дождавшись, опрокинул в себя сто граммов отвратительной «Смирнофф» комнатной температуры. От теплого пойла его передернуло, но учить халдеев, какой надо подавать водку, он не стал. Не было сил.

Он едва помнил, как вышел, тоже чуть покачиваясь, но вовсе не так эротично, как получасом назад Марина. Зато крепко держал в памяти ту единственную мысль, тяжелым набатом бьющую в шумящей от смеси алкоголя голове: он заработает! Она должна стать его женой, и быстро, иначе, он был в этом уверен, кто-нибудь другой отнимет ее, и будет поздно! Слишком поздно! Ему нужно срочно отыскать свой клад!

Андрей

Андрей с традиционным командировочным портфелем (две рубашки и две пары носков – больше двух дней он в Екатеринбурге задерживаться не собирался) вышел на привокзальную площадь перед зданием аэропорта Кольцово. Здание было современно безличным, спасал лишь ВИП-терминал, так называемый Шпиль, относительный шедевр еще сталинской архитектуры. Молодой курносый сержант, чернобровый, кареглазый, стриженный под ноль, ожидавший его в служебной машине, представился: «Сержант Котов» – и, узнав, что приезжий капитан собирается сразу в места не столь отдаленные, расстроился.

– Думал, город вам покажу, пообедаем как люди… – попытался вернуться он к первоначальному плану.

– Как-нибудь в другой раз, – сухо сказал Андрей – в самолете он наелся некоего подобия макарон по-флотски и мечтал как можно быстрее съесть еще одну порцию – уже на обратном пути. Но, увидев расстроенное лицо сержанта, сжалился: – Или вечером.

Сержант радостно вскинулся, что твой щенок, закивал:

– Можно и вечером! Я ж холостой, никуда торопиться не надо. Мы вам и номер взяли в ведомственной гостинице, оттуда до центра города – два шага. Там недавно ресторан открыли, «Венеция» называется, слыхали?

Андрей покосился на сержанта, втопившего под сто – машина, немолодой уже «Фольксваген», старчески подрагивала.

– Нет, не слыхал, – наконец ответил он. – А вот про ИК-51 я бы послушал.

– Так это… – явно удивился сержант вопросу. – ИК как ИК, все на месте: километрах в пяти от Серовского тракта, деревня Верхние Ляли – смешное название, да? Там автобус ходит, от автостанции до зоны. Ну и поездом можно. Строгий режим. Там всех тварей по паре – и убийцы, и насильники, и ворье-рецидивисты. Начальник – полковник Анищенко, врать не буду, лично не знаком. Но у нас тут, на Урале, тюрем… – Он махнул рукой. – Еще с пересыльно-каторжных времен. Мало кто не сидел, а если сам не сидел, то в семье-то точно… Что еще?

«Промка» – там, где зэки работают, большая, как на 12-й в Тагиле, – там и столовка имеется для зэков трудящихся. От жилой зоны – «жилки» – КПП отделена, как положено. В жилке – столовая, баня, медсанчасть, ну и бараки, конечно. Они еще между собой поделены, чтобы особенно не пересекались, между ними тоже КПП с охраной. В бараке по отряду – человек сто двадцать – сто пятьдесят.

– Чем они в промзоне занимаются? – Андрей смотрел на безрадостный пейзаж, проплывающий за грязноватым окном. Из города они уже выехали, индустриальный ландшафт сменился лесом, но прелести большой не приобрел – повсюду еще лежал не осевший, как в Москве, а все еще в силе, будто и не мартовский, снег. В Сибири стояла зима без намеков на весеннее баловство в виде солнца и ручьев с капелью.

– Да чем? Ширпотребка по деревяшкам, что-то вроде автосервиса, ну и так, по железякам малость. Дохода не приносит, так что иски, если подают, платят из маминого кармана.

– И многие выходят по условно-досрочному? – заинтересовался Андрей.

– По УДО-то? Не… Так из этой колонии и выйти практически невозможно. Ну, или если только ты законченный «козел», или подвязки неплохие на свободе имеешь. Или бабла, на худой конец, ну, в смысле, на адвоката.

– Ясно, – кивнул Андрей, глядя на кривые узловатые ветви сосен, тянущиеся, как нищий за податью, к грязной дороге в разломах асфальта.

Он вспоминал рассказ полковника Чугуновой – «огненного Славика», садиста-пиромана, кочующего аудитора, посадили пять лет назад. Сидеть ему еще в этой колонии и сидеть – убить антиквара и шахматиста он явно не мог.

– Но ты не поверишь! – сказала ему тогда Чугунова, провожая к дверям, а этажом выше уже проснулись тройняшки и, судя по звуку, с яростным ором бросались на стены. Да так, что выглядевший поначалу вполне солидным дом, казалось, сейчас развалится к чертовой матери. Однако полковник и бровью не вела. – Про Славика стали писать журналюги. Парень-то был – не придерешься, не парень, а мечта девушки на выданье. Положительный, денег много домой приносил, с дочками возился, не пил, не курил даже! Никто и заподозрить не мог, что у него было за хобби в придачу к престижной профессии. На суде вел себя, надо сказать, достойно: не истерил, не оправдывался, не рыдал, пытаясь вызвать жалость присяжных, и то, когда показали фото сгоревших детей и старух, вряд ли это сработало бы. А он умный был, сволочь, зря энергию не расходовал! – Чугунова нахмурилась, помрачнев. Андрей, держась за ручку двери, ждал продолжения. – Так вот, из-за газетной шумихи парень стал вроде как героем для этих, головой страдающих, – пироманов. Сайт ему посвятили, в чате делились способами «от Славика», как это дело проворачивать, как сделать так, чтобы ярче горело да громче взрывалось. Пожары ему посвящали – тьфу! Даже вспоминать противно. Правда, постепенно все утихло. Но, знаешь, может, остался у него какой особенно стойкий фанат? Что тебе теперь жить не дает? Ты бы съездил к нему, к Славику-то? Побалакал – может, с ним переписывался кто или приезжал даже? Он же, если выгоду для себя увидит, продаст их, убогих, за здорово живешь, это я тебе обещаю!

И Андрей поехал. А что ему оставалось делать? Разрабатывать связи шахматиста отдал на откуп Камышову. Но тот, уж на что был дотошный малый, к моменту Андреевой командировки так ничего и не наковырял. Кроме того, он и сам себе не хотел признаться: в Москве с отъездом Маши в сторону Европы ему стало совсем тоскливо. И не просто потому, что она уехала. А оттого, что понимал: наличие Европы в Машиной жизни было естественным. Европа Маше подходила, а он, Андрей, нет.

«Найдет себе, – мстительно заявлял он Раневской по утрам, – пса благородной породы – борзую или там чихуахуа. И забудет тебя, дурака, вот!»