Тайна Иеронима Босха
Шрифт:
Антонио де Небриха сел за письменный стол, на котором лежали увеличенные снимки.
— Кто преследует вас, патер Берле?
— Вы все еще не понимаете? Грит Вандерверф! Она не просто психолог, она ищет послание в картине для какой-то группы, о которой мне ничего не известно.
Кайе расслабился. Все ясно: патер явно одержим навязчивой идеей.
— Вы ведь не думаете, патер Берле, что мы поверим такому. Ваша история абсурдна.
Он развалился на стуле. Остальное — дело испанских властей. Берле, или как там зовут этого ненормального, нужно арестовать, и во второй раз
— А почему вы считаете, что Грит Вандерверф интересуется посланием в картине?
Небриха пребывал в напряжении, он наклонился над столом, ожидая ответа. Патер пояснил:
— После того как меня арестовали и привезли в пансион, она пришла ко мне якобы по поручению властей и расспрашивала о рукописи Петрониуса Ориса, хотя я об этом никому никогда не говорил. Ей было известно, что рукопись существует. Но откуда? Она приходила и допрашивала меня каждый день. Почему? Я обращался с просьбами перевести меня в другое место. После первых покушений я находился в государственных учреждениях. Но проку не было, я даже не знаю, доходили ли мои обращения до властей. Вполне вероятно, Вандерверф с сестрами прятали их. Поверьте, я знаю психологов и то, как они работают с людьми. Вандерверф интересуется исключительно картиной, а не мной.
Небриха вздохнул:
— Патер, может, нам заключить соглашение? Видите ли, картина действительно содержит послание. — Он указал на листы с буквами. — Вчера мы заметили кое-что и расшифровали. Мы будем информировать вас о нашей работе, а вы расскажете нам все, что знаете о картине и истории ее создания. В обмен на это мы не станем впутывать в дело полицию.
Берле усмехнулся и кивнул.
III
— Признаюсь, мне интересно, что заметно на ваших фотографиях.
Патер Берле взволнованно ходил по комнате. Кайе стоял, прислонившись к стене. Сегодня священник производил на него совершенно иное впечатление, чем при первой встрече. Сейчас в полной книг комнате его облик утратил демонизм, хотя на фоне пестрых стен кабинета Небрихи падре по-прежнему напоминал изображение на черно-белой фотографии. Однако это больше не был комок нервов, забившийся в угол каморки.
— В различных бумагах я обнаружил указания на то, что в картине сокрыты какие-то знаки. Мое обращение к руководству Прадо два года назад с просьбой исследовать картину не возымело никакого действия. Или нет: к картине приставили дополнительную охрану. Меня посчитали лжецом.
Берле разгорячился, и Кайе показалось, что он снова хочет взглядом подчинить окружающих. В глазах патера вспыхивали огоньки, будто кто-то включил газ и медленно увеличивал его приток. Реставратор знал, что взгляд Берле оказывает на него гипнотическое воздействие, и избегал его глаз.
Антонио де Небриха сидел на письменном столе, повернувшись к патеру, и было видно, что его медлительность явно нервирует последнего. Берле нервно потирал руки.
— И тогда однажды вам помог случай, — попытался ускорить рассказ Небриха.
Патер
— Да, можно сказать и так. Когда я работал библиотекарем, один из сотрудников конгрегации пришел ко мне и поручил проверить документы Святой Инквизиции XV и XVI веков для опубликования. Во время своих исследований я наткнулся на чрезвычайно необычную рукопись: записки одного подмастерья, который в начале XVI века работал для Босха. И я стал интересоваться судьбой упомянутых в ней людей: Петрониуса Ориса, Якоба ван Алмагина, Зиты, ван Клеве. Я попытался установить, что стало с ними. Лишь об Алмагине я узнал, что он, как еретик, был сожжен в 1534 году в Кельне, и больше ничего. В протоколах инквизиции меня просто ошеломила запись в отчете городского палача: магистр Якоб ван Алмагин был сожжен на трех крестах. Были сожжены все его вещи, одежда и головной убор. Понимаете?
— Нет, я не историк. Я понимаю, как удалить с картины пыль и лак, пористые места, придать прочность, добавить отсутствующий пигмент, но не имею никакого представления о привычках палачей.
Антонио де Небриха не мог больше молчать, он перехватил инициативу и продолжил рассказ:
— Дело для того времени необычное. Церковь признавала за раскаявшимся грешником право идти на костер в одежде, однако закоренелым еретикам, не желавшим вернуться в лоно церкви, не разрешалось сохранить одежду, идя на костер. А что уж говорить о сожжении личных вещей отдельно…
Патер Берле стоял перед репродукцией картины и наслаждался вниманием обоих слушателей.
— Из этого я сделал вывод…
— …что Якоб ван Алмагин что-то скрывал и инквизиция хотела, чтобы тайна осталась тайной. — Небриха был весь огонь и пламя. — Нужно только узнать, что унес в могилу под одеждой этот ученый.
— Верно, сеньор Небриха. Я пришел к выводу, что это мог быть знак, карта, татуировка или что-то подобное, что давало бы ключ к разгадке картины «Сад наслаждений». Но Алмагин мертв, его не спросишь. И я занялся картиной, ведь должны же быть объяснения тому, что скрыто в ней.
Берле замолчал.
— Почему вы думаете, что Алмагин использовал свое тело для сохранения важной информации?
Кайе задал вопрос, и ему показалось, что все сомнения священника отозвались в нем новой болью.
— Если бы я тогда знал ответ, то смог бы прочесть знаки на картине, сеньор Кайе, — выдавил тот. — Я просто предполагал, потому что в протоколах все объяснялось необычно, и не могло быть случайностью. В тот же день сожгли еще четверых, но об их одежде ничего не говорилось. Вы понимаете, что это значит? Я надеялся, вы проясните мои сомнения.
Теперь встал Кайе и зашагал по комнате. Ему передалось волнение собеседника. Он одернул рубашку и поправил брюки, но не успел задать вопрос, так как его опередил Небриха:
— Не понимаю, зачем вы хотели уничтожить картину? Потому что вы хотели что-то выяснить?
Берле молчал. Он смотрел на Небриху, ожидая продолжения.
— Как бы вы прочли это латинское сокращение? «PSSNNMR».
— Вы хотите проверить меня? «Posse поп mori». Я бы прочел это так: «Нельзя умереть».
Небриха кивнул: