Тайна кода да Винчи
Шрифт:
Спустившись вниз, Леонардо первым увидел Макиавелли. Но почти сразу забыл о нем. Рядом с ним стоял человек необыкновенной, дьявольской, загадочной красоты. И этот человек смотрел на Леонардо так, будто увидел вместо золотого дуката дешевую подделку. По лицу его пробежала странная дрожь. Потом глаза его стали необыкновенно злыми. Он низко поклонился, а когда поднял голову — уже выглядел скучающе-дружелюбным.
Секретарь Совета десяти тоже удивился такому странному виду хозяина, но не подал виду.
— Добрый день, мессере Леонардо, — он широко улыбнулся и
Макиавелли говорил быстро, рассказывая, кто такой Рустичи, и пересыпая сведения о нем бесконечными извинениями за беспокойство, что они причиняют да Винчи.
Рустичи подошел ближе и еще раз поклонился Леонардо. Тот ответил едва заметным кивком и сказал неожиданно грубо:
— Ну что ж, я вижу, вы поглядели местную диковинку, старого маляра, что расписывает стены монастырских едален. Полагаю, что жестоко разочаровал вас, но мне до этого нет совершенно никакого дела. Так что прощайте, Джованфранческо.
С этими словами он повернулся к посетителям спиной и быстро пошел наверх. Пожалуй, даже чересчур быстро. Словно торопился спастись в сумраке плохо освещенных верхних комнат.
Макиавелли растерянно повернулся к Рустичи и развел руками:
— Ничего не понимаю! Должно быть, мы оторвали его от чего-то важного.
Скульптор покачивался взад-вперед, держа руки за спиной, и пристально оглядывал комнату. Его взор чуть задержался на Салаино, который увлеченно рассматривал образцы тканей, разложенные на столике у окна.
— Нет, это вы меня простите, я действительно был чересчур назойлив, — проговорил Рустичи, чуть затягивая гласные. — Жа-аль…
— Хотите, я покажу вам его мастерскую? — неожиданно подал голос Салаино, продолжая перебирать и прикладывать друг к другу кусочки бархата и тафты. — Там очень… очень интересно.
— А вдруг учитель захочет поработать? — сердито одернул его Джакопо.
Из кресла у камина разделся низкий, грубый хохот Чезаре да Сесто, самого старшего и мрачного из всех учеников Леонардо.
— Вот уж чего точно можно не бояться! — воскликнул он со злостью.
Рустичи натянуто улыбнулся Макиавелли.
— Пожалуй, мне лучше уйти. Благодарю вас за услугу и впредь не стану беспокоить, — быстро проговорил он и, не дав секретарю возможность ответить, стремительно пошел к выходу.
Когда за ним захлопнулась входная дверь, секретарь вздохнул и с надеждой посмотрел на Джакопо.
— Что с ним? — спросил он, показывая глазами наверх.
Тут неожиданно заговорил Чезаре да Сесто:
— Что с ним? Да то же, что и всегда! Вы разве не заметили? А вы подумайте, что он сделал за последнее время? Ничего! Ни-че-го! Изрисовал горы бумаги никчемными чертежами! Возвел несколько стен и усовершенствовал кулеврину [12] !
[12]
Легкая пушка. — (Прим. ред.).
Смуглое лицо Чезаре покраснело от гнева. Он схватил берет и помчался прочь из дома.
Леонардо стоял в своей спальне, прислонившись спиной к двери. Он слышал все до последнего слова и ненавидел Чезаре. Ненавидел прежде всего за то, что тот говорил правду.
Да Винчи сел за стол и быстро записал в своем дневнике:
«Я больше не буду писать картин, во всяком случае тех, что от меня ждут. Мне хочется оставить свое ремесло и посвятить всего себя науке».
— Это позволит мне вырваться, — прошептал Леонардо, — стать свободным. И я больше не буду думать о ней.
Он взял серебряный карандаш и провел тонкую линию на листе бумаги, стараясь повторить контур мантильи мадонны Панчифики из черного плотного шелка. Потом схематически обозначил ее фигуру. Потом встал и набросил на статую Аполлона в углу комнаты шелковое покрывало. Оно легло небрежными, прихотливыми складками. Остаток дня мессере Леонардо провел за тщательной прорисовкой этих складок.
Остановился он только тогда, когда изображение стало совершенным. Оно казалось объемным и даже колеблющимся от ветра и едва заметных движений их хозяйки, чьи контуры, впрочем, только угадывались.
С удовлетворением поглядев на свою работу, Леонардо небрежно бросил лист поверх кучи бумаги к реалистично прорисованным желудям, кружке, где была видна каждая прожилка на дереве, рисунку птичьей лапы с любовно запечатленной крошечной мозолью, подробной зарисовки развернутого крыла канарейки…
Вечером мессере да Винчи собрал своих учеников. Он был в простой черной одежде, без всяких украшений. Они сидели за длинным, скромно накрытым столом.
— Ожившая «Тайная Вечеря», — сказал Салаино, поправляя бант на плече. — Я — апостол Филипп, если кто не помнит. Мне кажется, он лучше других получился.
Учитель подождал, пока Андре оставит в покое свое роскошное одеяние.
— Я знаю, что многие из вас недовольны, что я мало пишу, — наконец сказал он, — и у вас нет возможности чему-то учиться. Что ж… это действительно так. И вряд ли будет иначе. Я больше не хочу заниматься живописью. Это занятие меня иссушает. Отныне я намерен работать исключительно как инженер и ученый. Вы можете найти себе других наставников, если пожелаете. Я бы этого хотел.