Тайна корабля
Шрифт:
— Она не с вами? Она не здесь? — спрашивала меня тупоумнейшая из кузин, встряхивая своими кудряшками. Она, кажется, думала, что я все это привез с собой на извозчике, или держу спрятанное в кармане, словно сюрприз, подносимый в день рождения. В недрах этой семьи, не освоившейся с бессмыслицами дальнего Запада, пышные корреспонденции Пинкертона в «Sunday Herald» были приняты за чистую монету. Трудно было бы и вообразить что-либо более мучительное для меня, чем эти разговоры; в продолжение этого завтрака я чувствовал себя в положении школьника, подвергнутого сечению.
Но наконец этот мучительный
В такой-то обстановке, в угрюмом настроении, с какою-то мальчишеской краткостью и отрывистостью, уставившись глазами в пол, я поведал моим родственникам о своем финансовом положении, о своем долге Пинкертону, об утрате всякой надежды на скульптуру, о карьере, которая мне предстояла в Соединенных Штатах, и о том, что, прежде чем продолжать залезать в долги и дальше, я решил рассказать обо всем своим родным.
— Очень сожалею, что вы не обратились ко мне, — сказал дядя Адам, — позволяю себе утверждать, что это было бы приличнее.
— И я то же думаю, дядя Адам, — возразил я, — но ведь я совсем не знал, как вы приняли бы мое обращение к вам.
— Надеюсь, я никогда не оборачивался спиной к моей плоти и крови, — ответил он напыщенным тоном; только моему робкому уху в его тоне послышалось больше раздражения, нежели любовного чувства. — Не мог же я забыть, что вы сын моей сестры. Я смотрю на это как на свой долг. У меня нет другого выбора, как принять вполне на свою ответственность создавшееся у вас положение.
Я мог только пробормотать: «Благодарю вас» в ответ на эти слова.
— Да, — продолжал он, — и я вижу что само провидение позаботилось том, что вы явились как раз вовремя. У моей прежней фирмы есть свободная вакансия; они теперь стали называться «Итальянскими оптовиками» [18] ,— добавил он, подмигивая мне с оттенком юмора. — Вам повезло: мы ведь назывались просто оптовиками. Я завтра же определю вас на это место.
— Погодите, дядя Адам, — прервал я его. — Я совсем не того хотел бы. Мне хотелось бы только, чтоб вы уплатили мой долг Пинкертону; он человек не богатый. Я прошу вас лишь очистить меня от долга, а не о том, чтобы вы меня обеспечили
18
В подлиннике: «Italian Warehousmen», это значит, собственно, — продавцы съестных припасов.
— Если б я пожелал быть с вами резким, я мог бы вам напомнить, что попрошайка не располагает свободным выбором, — сказал мой дядя, — что же касается до устроения вашей жизни, то вы уже пытались сами это сделать, и сами видите, что из этого вышло. Теперь вам волей-неволей приходится подчиниться руководству людей более солидных по летам и более разумных, чем вы сами. Что же касается ваших друзей (о которых мне ровно ничего не известно), их планов и предложений, и разговоров о каких-то открытиях на дальнем Западе, — я просто-напросто ничего не хочу знать обо всем этом. В том же положении, какое я, по счастливой случайности, могу вам предоставить, и за которое любой благоразумный молодой человек с радостью ухватился бы, вы будете, для начала, зарабатывать восемнадцать шиллингов в неделю.
— Восемнадцать шиллингов в неделю! — вскричал я. — Да мой бедный друг даром давал мне больше этого!
— Это тот самый друг, об уплате долга которому вы теперь хлопочете? — заметил мой дядя с видом человека, готового выдвинуть решительный довод.
— Адам… — произнес мой дедушка.
— Я очень сожалею о том, что вы присутствуете при этом совещании, — обращаясь к каменщику с деланной любезностью ответил дядя, — но должен вам напомнить, что вы сами того хотели.
— Адам… — повторил старик.
— Я слушаю вас, сэр, — сказал мой дядя.
Дедушка два-три раза пыхнул своей трубкой, не говоря ни слова, а затем промолвил:
— Мне тошно смотреть на тебя, Адам.
Дядя, видимо, был задет этим оскорблением.
— Очень жалею, что это так, — сказал он, — и еще больше жалею о том, что это было высказано в присутствии нашего собеседника.
— Верю, что тебе это неприятно, — сухо ответил ему старый Лоудон. — Да ведь я не из церемонных. Слушай, милый мой, — обратился он ко мне. — Я твой дед, так ведь? Не обращай внимания на Адамовы слова. Я помогу тебе. Я богат.
— Батюшка, — сказал дядя Адам, — я хотел бы поговорить с вами наедине.
Я встал.
— Сиди, сиди! — крикнул мне дедушка почти свирепым тоном. — Если Адаму надо что сказать, так и пусть говорит. Деньги, какие здесь есть, — мои, черт побери! И меня должны слушаться!
На эти обращенные ко мне ободрительные слова дядя, по-видимому, не нашел никакого замечания. Дважды приглашенный говорить, он дважды уклонился. Мне показалось, что он вдруг проникся ко мне нерасположением.
— Слушай-ка, что я скажу! — сказал дедушка. — Ты сын моей Дженни! Я устрою тебя. Твоя мать всегда была моей любимицей, а с Адамом я никогда не ладил. Я и тебя люблю; ты разумный парень, ты хорошо понимаешь строительное дело. Ты был во Франции, а мне говорили, что там отличные знатоки штукатурной работы. А у нас во всей Шотландии не найдется такого строителя, который бы так много занимался штукатуркой, как я. Если ты займешься этим делом с теми деньгами, какие я тебе дам, так ты сделаешься богаче меня.