Тайна крови
Шрифт:
Максимилиан уверенным шагом двинулся к музыкантам, которые его узнали и с удивленными улыбками кивнули, посмотрев в мою сторону. Посетители за ближайшими столиками тоже оживились, глядя на стеснительно мнущуюся меня, которую оставили прямо в центре холла, рисунок которого сверху напоминал солнце. Я стояла в центре и пускала по полу лучи из черного мрамора.
Заплакала скрипка, и я сразу поняла, что танцевать мы будем не балет, а танго. Древний, как мир, танец страсти. Вот откуда Оуэн Голд знал наперед, что разрез на платье — незаменимая вещь?
По коже пробежали мурашки предвкушения. Смогу ли? Справлюсь? Не упаду в грязь лицом?
Но все изменилось вмиг, когда Максимилиан прижал меня к себе.
Моя согнутая в колене нога медленно поползла по его натянутой, словно струна, выставленной батман тандю в сторону. Надрывалась скрипка, словно плакала по моей невинности, что вот-вот будет опорочена нахальным партнером, который резко закинул мое колено себе на бедро и толкнул меня. Прогиб почти до пола, яростный рывок и наши губы едва не соприкасаются. Чувствуя эмоцию музыки, пытаюсь вырваться.
Он наступает: страстно, напористо. Я отступаю с не меньшим накалом, словно с ненавистью, но позволяю себя поймать, развернуть спиной, чтобы вжать в себя и позволить сильным чувственным рукам скользнуть по животу, ниже, ниже… Резко вскидываю руки, батман, разворот, носочек очерчивает полукруг по полу. Медленно, хищно приближаемся друг к другу и соединяемся в диком противостоянии, в котором одна цель: соединиться, слиться, стать единым целым.
Этот танец стал нашим персональным безумием и наваждением. В нем мы друг друга любили и ненавидели. Так яростно жались наши тела и так же горячо отталкивали друг друга. Мир вокруг перестал существовать, осталась лишь страсть, бегущая по венам огнем, восхитительная музыка, искрящиеся глаза партнера и движения, одни на двоих. Мы скользили по площадке, я взмывала в воздух в немыслимых поддержках и падала к самому полу, едва не касаясь его лицом. Сильные руки ловили меня и держали так крепко и уверенно, что я ни на миг не сомневалась ни в себе, ни в дальнейший движениях. Эта импровизация стала настоящей жизнью, настоящей историей борьбы. Моей внутренней борьбы с барьерами, выстроенными Таххиром и обществом, с собственными страхами и предрассудками. С барьерами, для которых теперь, когда я узнала об отце, причин не осталось…
Резкий толчок, я убегаю от партнера, словно от собственных страхов, но он ловко хватает сзади, резко разворачивает к себе и музыка обрывается на самой высокой ноте, на максимальном напряжении, так и не разрешив его. Было в этом что-то пугающее, оглушающе восхитительное и невероятное. Моя кожа горела огнем, сердце колотилось, ноги дрожали. Я испытала настоящий танцевальный оргазм, иначе это чувственное безумие назвать не получалось.
— Я ошибался, Аллевойская, — Макс тяжело выдохнул в мои губы, скользнув горячими ладонями по моим щекам и коснувшись пальцами приоткрытого рта. — Чувственности в тебе предостаточно.
Музыка стихла и оглушающая тишина защекотала нервы. Я так остро ощутила свое присутствие здесь и сейчас, словно танцевала на сцене и зрители остались недовольны исполнением. Страх быть отвергнутым аудиторией едва не превратился в панику. Если бы не сильные объятия — упала бы.
— Запомни этот момент, — удар сердца в полной тишине. Второй, третий, четвертый. Тишина звенела, пугала, едва не до ужаса. — Страх. Растерянность. Сомнение.
Он хотел сказать что-то еще, но замолчал, словно знал, что я все равно не услышу продолжения, ведь его сметет яростными овациями. Распахнула от удивления глаза и едва не захлебнулась от восторга. Публику великородных редко заставишь расщедриться на ленивые аплодисменты, которые они отдают нехотя, словно с каждым хлопком из их кармана вылетает по тысяче анников. Потому во всех знаменитых театрах скудные аплодисменты — показатель высшего мастерства исполнителей и восторга
Максимилиан, как настоящий артист, привыкший срывать овации, что в его танцевальном прошлом, к слову, случалось нередко, развернул меня к зрителям. Мы сделали несколько сценических поклонов и помахали публике.
Вот только мой разгоряченный энтузиазм мгновенно потух, словно его ледяной водой окатили. Я чувствовала на себе властный, пылающий яростью взгляд.
Да ну, наваждение! Даже поискала взглядом владельца пепельно-сизых глаз, но не нашла. Наваждение и только.
Повернулась к партнеру, который словно светился изнутри и едва удержалась, чтобы не поцеловать. Так красив и восхитителен он был в этот миг! Наполнен жизнью и бешеной энергетикой! К нему прямо магнитом тянуло.
Наконец, овации стихли, и мы двинулись в сторону нашей ложи под восторженные взгляды и крики «молодцы» вслед:
— Что ты хотел сказать? В тот момент, когда я думала, что мы провалились.
— Этот момент — испытание для любого танцора. Когда в мгновенье тишины перестаешь чувствовать страх или сомнение, тебе пора уходить со сцены. Значит, ты больше не способен к росту и развитию. Значит ты умер, как танцор.
— Поэтому вы… ты больше не танцуешь?
— Кто сказал, что я больше не танцую? — еще одна обворожительная улыбка и он отодвинул для меня тяжелую бархатную штору, пропуская в нашу ложу.
Вот только я застыла, обнаружив источник того самого яростного взгляда, что впивался в меня во время танца. При виде Максимилиана в глазах Харви разлилась ядовитая ртуть ненависти. Улыбка медленно сползла с моего лица.
Балетмейстер покровительственно накрыл мои плечи теплыми ладонями и заставил шагнуть вперед. Тихо зашелестела ткань за нашими спинами, отрезая ложу от любопытствующих и открывая удивительный вид на центральный холл, где пару минут назад мы проживали чужую историю.
— Фетрой, — сухо произнес фет Ронхарский. Это хорошо, потому что у меня язык к небу прирос. Он что вообще здесь делает? Следил за мной? Заняться больше нечем? — Чем обязаны?
— Решил вернуть вещи. Тебе наверняка понадобится планшет и карта от дома, — ледяным тоном процедил незваный гость и перевел взгляд на меня, вспыхнувшую от негодования. Вырвала из великогадских рук сумочку с жакетом и снова отступила к фету Ронхарскому. — И хотел напомнить про завтрашнюю ночь, — добил Великогад. — Буду ждать.
— Ага. Не состарь… эм, — в памяти так живо промелькнуло воспоминание о наказании за дерзость великородному в присутствии свидетелей, что язык прикусил сам себя. — Я помню, фетрой Хартман, о своих договорных обязательствах, — обозначила как можно более сухо, испугавшись, что Максимилиан все истолкует превратно, и я потеряю возможность воплотить мечту о балете. Вот только балетмейстер по-прежнему держал меня в своих руках, а оголенная кожа спины касалась атласа его рубашки. Все хорошо, Ланни. Все хорошо.
— Включая пункт два? — он вздернул бровь. О конфиденциальности. Я не смогу объяснить Максимилиану, что буду делать ночью у Харви.
— И пункт три. В редакции правил для других Хартманов, если вы продолжите здесь сидеть! — рыкнула, намекая на раздельные кровати. Его глаза хищно сузились, но я ничем не нарушила ни единого закона. А вот тон и выражение лица свод установлений девятого дистрикта мне диктовать не вправе.
— У нас частная встреча с фетой Аллевойской, — прервал тишину уверенный голос за моей спиной. — И мы бы хотели ее продолжить.