Тайна крови
Шрифт:
— Я бы не отказался. От сладенького, — нагло заявил Хартман и, приблизившись, слизнул сливочные усики с моей верхней губы. Языком! Никогда прежде мои глаза не были распахнуты так широко. Пусть из-за широкой спины фетроя Оуэн такого непотребства не видел, жест все равно получился слишком… провокационным! Обескураживающим! Наглым! У меня была еще куча прилагательных, но Ползучее Великородие опомниться не дало:
— Было любопытно выяснить, что я попал в черный список.
— Я была занята, а вы не переставали звонить, — обошла его Наглюшество и протянула довольному Оуэну лакомство.
— Спасибо за доброту, Александрин, — фет Сайонелл взял мою ладошку и мягко сжал. Из-под его пальцев заструился мягкий белый свет.
— Что это? Что за магия?
— Моя благодарность. Только и всего!
Он отпустил мою руку и сделал глоток, подтвердив, что ему нравится.
— Флер, нам нужно поговорить.
Я делаю это ради Тана и Альби. Самовнушение не очень помогло, но страх за ребят отрезвлял. Зейда не погнушается причинить вред тем, кого я люблю, ни на секунду не сомневаюсь в этом.
— Не уверена, что это хорошая идея. Я на работе, фетрой. И вам тоже не помешает ею заняться! Наверняка дел по горло!
Словно в доказательство, в двери постучали и вошел один из рейгвердов, стоявших снаружи. Как я сама не заподозрила неладное? Палата Оуэна не охранялась. Ну, по крайней мере, рейгверды у дверей швейцарами точно не стояли.
— Фетрой, вас ожидают в Конгрессе. Пришли документы по поводу поединка с тор-аном.
Хартман никак не отреагировал, продолжал смотреть на меня.
— Вот видите — по самое горло. Ваше. Не мое.
Фет Сайонелл рассмеялся и почему-то пожал плечами, глядя на фетроя. Это что у них тут за посиделки с закулисными тайнами? Разве есть повод, по которому эти двое могли бы запереться в одной комнате и не поубивать друг друга?
— Александрин. Проводи фетроя до волара, сделай старику одолжение.
— Не хочу. Не буду. Не стану.
Не могу. Нельзя. Это повредит Тану и Альби.
В доказательство уселась на кровать и сделала большой-большой глоток кофе. По факту, я от нервов залпом выпила то, что планировала смаковать маленькими глоточками. Подтаявшая горка взбитых сливок, посыпанных шоколадной крошкой осталась внизу, а черпать их пластиковой ложкой в присутствии Великородия не хотелось. Еще подумает, что на непотребство намекаю. А я зареклась. Все. С Хартманом покончено. Окончательно. Мне проблем и без того в жизни хватает. Лучше послушаю Зейду. Похоже, она баба деловая, знает, как такие дела делаются.
И тут произошло то, чего я, прямо говоря, не ожидала. Фетрой развернулся и покинул палату. Ни тебе уговоров, ни тебе «пожалуйста» и все такое. Развернулся и с важным видом, как напыщенный индюк, продефилировал на выход.
Я еще долго смотрела в закрытую дверь и слушала тишину, а потом, когда осознала произошедшее, захотела бросить в двери стаканчиком. Но, поскольку убирать придется мне же, передумала.
— Значит, все-таки, влюбилась?
— Ага, — выдохнула я. — То есть. То есть не ага. Нет конечно. В смысле, не в Харви. То есть фетроя Хартмана. Не в фетроя, а… я…
Закрыла глаза и помотала головой, понимая, что несу полный бред, осознавая, в какой паутине увязла и совершенно не зная, что мне делать дальше.
— Понимаю, сейчас
— Не говорите так. Вы не мертвец!
— Сейчас не обо мне речь.
— То есть, я должна извиниться перед ним? Бежать и разговаривать? Вы хоть знаете, что у него невеста есть?
Которая шантажистка и преступница на минуточку!
— Знаю, — он улыбнулся, подарив мне тепло васильковых глаз. — Об этом я знаю больше, чем ты думаешь.
21
— И поощряете такие мои чувства к почти женатому мужчине?
— В чувствах нет ничего предосудительного. Ты не можешь осуждать реку за то, что она течет, облака, за то, что они плывут, а дождь, за то, что он идет.
— Но я могу изменить русло реки, разогнать облака и заставить дождь прекратиться. Ну, не я конечно, а искристые и великородные, но сам факт.
— Можешь. Но любые насильственные изменения ведут к разрушениям и даже к гибели. Я пытаюсь тебе объяснить, что нужно осознать и принять собственные чувства. И не осуждать себя за них.
— Фет Сайонелл. Я принимала чувства к отцу, грешным делом даже деда любила, надеялась, что приедет к нам, после смерти отца, скажет, что мы ему нужны и все теперь будет хорошо. Со временем смога бы его простить даже. Я любила Таххира и не скрывала этого. А он любил блондинок с большими, уж простите, задницами. С Харви у меня нет будущего. А его невеста та еще грымза, запрещает нам общаться. Мое сердце и без того изранено, чтобы позволять какому-то Ползучему Великородию забраться в него, свить там уютное гнездышко, а потом пустить яд и отравить мою душу. Я не оправлюсь после очередного удара.
— Ты с ним об этом говорила?
Я усмехнулась.
— Поверьте, ему и дела нет до моих чувств. Он женщин воспринимает только в качестве объекта для… Фет Сайонелл, а чего это вы вдруг за него заступаетесь, я не поняла?
— Поняла бы, если бы поговорила с ним.
— Нет, — решительно тряхнула головой и запустила ложечку в остатки сливок, слизнула и объяснила. — Я и без того слишком далеко зашла. Рядом с ним у меня отключается разум! Я не понимаю, что делаю! А я не могу себе такого позволить. У меня брат с сестрой на попечении, мне нужно о них думать, об их будущем. Об их жизни и благополучии…
— А кто подумает о тебе?
Я задумалась, но потом махнула рукой. Со мной и так все хорошо. Знатно накуролесила за последние несколько дней.
— Разум порождает страх и сомнение, Александрин. Они нужны для защиты человека от опасности. Но так устроен мир, что любовь отключает разум, и правильно делает, иначе бы множество пар так и остались бы несчастными из-за чужих интриг и предрассудков влюбленных.
— Это не закончится ничем хорошим!
— Думаешь иллюзорный страх стать несчастной в будущем важнее реального счастья в настоящем?