Тайна куртизанки
Шрифт:
Слишком поздно. Мысль закружилась, унося его в небытие. Похоже на смерть.
Невыносимое давление на горло вдруг исчезло. Он лихорадочно глотнул воздуха. Потом быстро перекатился, уткнулся в стену и прижался к ней спиной. Тяжело дыша, он ждал следующей атаки.
Когда Грей, наконец, открыл глаза, было темно. Ночь. Вот почему он не слышал ружейных выстрелов и топота коней. Сражение закончилось. Он, раненный, достался человеческим хищникам, которые убирали поле смерти. Где его люди? Они бы его не бросили. Значит, потеряли. Беспорядочное отступление. Бегство.
Рядом с ним
Под ним было что-то мягкое. Не грязь. Он сунул туда руку… ткань. Черт, где он? Потом вспомнил. Это кровать, а не поле боя. Он во Франции, в гостинице Русселя.
Борьба с Анник Вильерс.
Предсмертный хрип рядом с ним — это Анник. Он ударил ее. Ударил кулаками, способными убить взрослого мужчину. Господи! Нащупав в темноте изгиб бедра, он провел руками по ее телу вверх и вниз. Она была нагой, холодной, липкой и дрожала так, что он испугался. Проклятие!…
Нужен свет. Он с трудом встал и ощупью двинулся к камину. Под пеплом еще тлели угли. Он ворошил ногой поленья, пока не ожили красные язычки. На каминной полке была свеча. Он поднес ее к угольку и, рыча от нетерпения, долгую секунду ждал, когда загорится фитиль.
Она лежала на матрасе, бледная, как простыня, согнувшись пополам и держась за живот.
Грей перевернул ее на спину. Широко раскрытые и пустые, будто кукольные, глаза смотрели мимо, на узнавая его. Он был в панике.
Куда он ударил ее?
Ни крови на лице, ни следов на горле. Спасибо тебе, Господи! Он ударил ее всего один раз, он был почти уверен в этом. Только раз. Иначе бы ее хрупкие кости рассыпались, как стекло. Она держалась за живот, значит, он ударил ее сюда. В грудную клетку. Сломал ей ребра? Он быстро ощупал бока. Он бы почувствовал сломанные ребра, верно?
Грей подтянул ее к себе на колени. Без особого труда отвел ее руки от живота и с некоторым усилием распрямил ее, чтобы взглянуть, что там.
Маленькая грудь. Бледная кожа. Только под сердцем, в окружении старых синяков, было красное пятно размером с его кулак. Он ударил ее в солнечное сплетение. Неудивительно, что она не может дышать.
— Лежи спокойно. Я выбил из тебя дух. Вот и все. — Боже, кажется, его удар не был смертельным. Диафрагма твердая, как доска. Она боролась с собственными легкими. — Теперь легче. Тут полно воздуха. Твоя грудь сжата в том месте, куда я ударил. Через минуту все будет в порядке.- Он разминал ладонью зажатые мышцы, говоря им, чтобы они вернулись к работе. — Уже становится лучше.
Она вдохнула. Закашлялась.
— Я тебя понимаю. Теперь не усердствуй. — Он произносил бессмысленные слова, массируя каменную диафрагму. — Все хорошо. Спокойно. Послушная девочка. — Он как будто разговаривал с одной из нервных кобыл своею брата. Но это действовало. Она глотнула воздуха и задержала его. Потом выдохнула. — Так-то лучше. Правильно. — Она крепко вцепилась в его руку. Он чувствовал, как ей нужна уверенность в его голосе. — Скоро ты полностью оправишься.
Если он не сломал одно из этих ребер. Если не повредил что-нибудь внутри, где этого не видно. Пока он давил ей руками на живот, она ни разу не поморщилась. Хороший знак. Он снова и снова гладил пострадавшую диафрагму,
Он продолжал гладить ее живот, и она постепенно расслаблялась. У нее была атласная кожа и ни унции жира под ней, волосы между ногами были цвета эбенового дерева и курчавые, пышные. И выглядели мягкими.
— Нет! Отпустите меня.
Она резко отпрянула и бросилась к дальней стороне кровати, повернувшись к нему спиной. Это хорошо. Со сломанными ребрами она бы не свернулась в кренделек.
— Видишь, ты оправилась.
Она смотрела в стену, глубоко дыша.
— Полагаю, нас больше не объединяет темнота, в которой все можно списать на слабость.
Никакого ответа.
Да, в последнее время ей жилось нелегко. На теле — с десяток синяков, целая коллекция в различной стадии заживания. Но тело у нее действительно было красивым. Не пышное, но вполне сформировавшееся. Если б на фабрике Дрездена делали обнаженные фарфоровые статуэтки, они бы искали такую модель, как она. А французам досталась эта красота всего лишь для того, чтобы они могли сделать из нее шпионку.
Гаррота, которую она использовала, лежала на краю постели, нелепо красная. Страшное оружие было частью ее ночной сорочки, которую он сам распорядился отнести ей в комнату. Глупо с его стороны.
Шнурок из крученого шелка, неразрывный. Изящное и смертельное оружие. Если б она хотела его убить, он был бы мертв.
«Одна из нас, — сказал о ней Дойл. — Одна из лучших».
А сейчас она лежала перед Греем обнаженной, избитой, настолько слабой, что не могла даже откинуть волосы с лица. Все, что от него требовалось, — это поймать ее, голодную, измученную, бегущую от каждого полицейского агента во Франции. И ударить ее в солнечное сплетение. И чувствовать себя обученным убийцей, могучим и увесистым, тяжелее ее на девяносто восемь фунтов. Действительно просто.
А она бросилась на него со шнурком от ночной сорочки.
Остается себя поздравить, Роберт! Обезврежен еще один французский агент. Отличная работа.
Стеганые одеяла упали во время их маленькой ссоры на пол. Грей поднял одно и укрыл ее. После этого она признала его существование, натянула одеяло до подбородка и завернулась в него.
— Вы не пострадали?
Он мог ожидать чего угодно, только не этого.
— Не пострадал?
— От гарроты. Ею опасно пользоваться. Я боялась убить вас. Но у меня не было выбора, и я рискнула.
Какая-то безрассудная логика. Он сел на кровать и сунул руку под одеяло, чтобы нащупать ее плечо. Она не прореагировала. Могла не заметить.
— Ты рискнула?
— Когда не вышло с подсвечником, осталась только гаррота. Я была почти уверена, что не убью вас, но тут всегда есть большая доля риска.
Спокойный тон был очередной ложью. Он знал это, даже не видя ее лица. По мелкой дрожи, говорившей о страхе, истощении, нечувствительности. Шок. Он видел это у людей после сражения, у заключенных при допросах. Надави на человека посильнее, и он становится бесстрастным, почти неосторожным. Анник дошла до такого состояния.