Тайна Кутузовского проспекта
Шрифт:
Сорокин вдруг услышал шум, подобный морскому прибою, он был шуршаще-галечным, глубинным, а после ему почудилось в этом мощном морском шуме свое имя, скандируемое невидимыми тысячами, «фаши», отряды штурмовиков, охранные батальоны партии фюрера, заградительные отряды Сталина, карабинеры Пиночета — вот она, единственная опора гарантий у нас, а вот я, кто смог сопрячь в себе прошлое с будущим, святую веру в вождя с умением охранять дело, вот я иду, я вернусь к вам, ждите, я вернусь оттуда, вы хотите меня, я
… Он поднялся с тахты, набрал номер своего помощника, имени и фамилии которого не знал никто, к его услугам прибегал редко, в самых крайних случаях, и сказал, чуть покашливая (обговоренный заранее сигнал срочности):
— Михалыч, помнишь, я тебе фото Славы показывал? Именно… Так вот Манюню его надо бы положить на обследование… Он ведь с ней тридцать лет прожил, душа в душу… Спаси бог, что с ней случится — с ума свернет, а кому псих нужен? Или сопьется, какая для всех нас утрата, а? Никто его не заменит, бедненького…
— Когда? — спросил Михалыч.
— Сегодня. Чего медлить-то? В таких делах промедление смерти подобно… Сегодня и клади…
21
Пшенкин приник к глазку: молодой мужчина в поношенном синем костюме стоял возле двери и медленными кругами массировал левую часть груди.
— Вы кто? — спросил Пшенкин.
— Из Литфонда, по поводу расширения жилплощади…
— А я не писал заявления…
— Я всех московских писателей обхожу, товарищ Пшенкин… В общем-то, как знаете, конечно…
Пшенкин отворил дверь, впустил человека и, подтолкнув ногой разношенные тапочки, пробурчал:
— Осматривайте.
— Спасибо… Только вам бы стоило поинтересоваться моим удостоверением. В городе, знаете ли, неспокойно, грабители шастают…
Пшенкин шарахнулся от него:
— Вы что такое говорите?!
— Правду, — ответил человек и, протянув Пшенкину муровское удостоверение, представился: — Полковник Костенко из розыска.
— А в чем дело? — Пшенкин обмер. Не ответив ему, полковник достал «воки-токи» и глухо пророкотал:
— «Второй», я у «Травкина», занимайте все точки, «мальчики» уже подъехали…
Пшенкин кинулся в комнату и сорвал трубку телефона.
— На Петровку звонить не надо, — полковник положил ладонь на рычаг телефона, — я только что оттуда. Сядьте, я же вам показал удостоверение… Я пришел, чтобы спасти вас…
— От к-к-к-кого?
— Вы догадываетесь, Борис Михайлович…
— Эмиль?
— Да.
— Я чу-в-в-ствовал…
— Вы же не заикались раньше…
— Со страху…
— Не бойтесь… Те, кого он прислал, чтобы вас убрать, под нашим контролем… Пожалуйста, соберите все черновики, заготовки, странички, которые у вас остались от работы над его рукописью…
— Да ведь у меня почти ничего нет, он все забрал,
— Полковник Костенко… Начальник отдела по борьбе с особо опасными преступлениями… Давайте, Борис Михайлович, скоренько, я помогу вам… К двери, если позвонят, не подходите, я сам открою.
— Конечно, конечно, товарищ Костенко… Я понимаю, спасибо вам… Как г-г-говорится, желтые лица, револьвер… Ах, это наоборот, красные лица, револьвер желт, моя, так сказать, милиция…
— Время, Борис Михайлович. — Начальник отдела по борьбе с особо опасными преступлениями положил руку на плечо Пшенкина. — Время дорого, давайте собирать документы…
— Сейчас… Одну минуточку, вы меня здорово н-н-на-пугали… Сигаретки нет?
— Я не курю. И вам не советую.
Пшенкин открыл створки книжного шкафа, достал две папки:
— Здесь варианты… Разрозненные эпизоды… Нашел д-дурака… Думал, я не пойму, что это про нашу любимую родину… Тоже мне, маскировщик, считает, будто вокруг одни дураки живут…
— А что в других папках?
— Там мое, товарищ Костенко.
— Можно посмотреть?
— Пожалуйста.
Пролистав странички, полковник отложил папку:
— Каких-то отдельных листочков не осталось?
— Сейчас посмотрим. — Пшенкин торопливо копался в пачке исписанных страниц. — Нет, точно, не осталось… Все, что было, здесь… Я ж чувствовал недоброе, сердцем ощущал… Ведь что он норовил сделать-то?! Он норовил под гестапо наши славные органы подсунуть! Я, конечно, не сразу это постиг, в процессе творчества, но все же — постиг его коваристый замысел!
— Борис Михайлович, время… Черканите, пожалуйста, следующее: «Мною передан текст рукописи полковнику Костенко Владиславу Романовичу»… Дата… Подпись… А я вам оставлю расписку…
— А зачем писать-то? Я ж вам все передал? Передал. Не надо лишнюю писанину разводить, не надо…
— Иначе я не смогу приобщить материал к делу… Поймите меня правильно… Кроме благодарности мы ничего к вам не испытываем, Борис Михайлович… Вы поступили как настоящий патриот…
— Я не хочу быть свидетелем… Я вообще ни к чему не хочу касаться… Пойдут разговоры, всякие там вызовы, я систему не хуже вас знаю…
— Давайте я напишу свой текст, Борис Михайлович… Если вас что-то не устроит, скажите, я переделаю… Смотрите: «Я, полковник Костенко Владислав Романович, приношу благодарность члену Союза советских писателей товарищу Пшенкину Борису Михайловичу за то, что он сохранил уликовые материалы. Настоящим подтверждаю, что товарищ Пшенкин Борис Михайлович не может считаться свидетелем по этому делу, ибо он занимался прямой литературной деятельностью…» Устраивает?
— Ну если в таком, как говорится, смысле, тогда устраивает…