Тайна Медонского леса
Шрифт:
Поэт, мечтатель, назовет это просто весною юной жизни, первой песней восторженной любви.
И тот и другой по-своему правы.
Но, как бы там ни было, Фрике шел быстро вперед, не тяготясь дальней, одинокой дорогой. Он был так занят своими мыслями, они не покидали его от самого Парижа и незаметно сократили ему дорогу.
Старик Лефевр встретил своего воспитанника нельзя сказать чтобы ласково.
– Очень желал бы я знать, зачем ты сюда ходишь? – резко сказал он ему.
– Я пришел для того, чтобы заставить вас переменить мнение обо мне,
– Я ведь советовал тебе сыскать здоровую веревку и повеситься где-нибудь подальше от моего дома. Зачем же ты лезешь опять ко мне?
– Во-первых, я не имею ни малейшего пристрастия к этому роду смерти, господин Лефевр, а во-вторых, если бы уже действительно надо было кого-нибудь повесить, так никак не меня, – отвечал Фрике, нимало не смущаясь таким приемом.
– Вот как! Кого же это, по-твоему, следовало бы вздернуть на виселицу? Очень любопытно! – сказал старик.
– А того самого гуся, про которого я вам тогда рассказывал.
– Да… твоего сообщника?
– Ну зачем, скажите Бога ради, зачем вы говорите такие вещи, господин Лефевр! – заговорил Состен. – Это крайне больно и тяжело выслушивать, да и вам такие речи не должны быть особенно приятны, так как я ваш воспитанник. Если бы я умел грабить и убивать людей, то научился бы этому выгодному, но, во всяком случае, опасному ремеслу в вашем доме.
– Ты знаешь, что я не терплю твоих шуток! – строго остановил его Лефевр.
– Помилуйте, господин Лефевр! Сами же вы заподозрили меня в преступлении, назвали убийцей, ну я и пришел оправдаться перед вами.
– Однако ты довольно долго собирался сделать это.
– Да, господин Лефевр, я потерял на это полтора года.
– Даже почти два, – усмехнулся тот.
– Потому что дело-то запутанное, сложное, целый роман! Потому что для доказательства своей невинности в 1868 году, я должен был найти доказательство виновности другого в 1853 году.
– В 1853! Да ты только появился на свет примерно в это время.
– Да, я был тогда беззубым младенцем, но с тех пор у меня выросли здоровые зубы, и я сам умею теперь больно кусаться.
– Верю, верю… Скажи-ка лучше, как провел ты эти два года?
– Благодарю вас за внимание, добрый папаша Лефевр. Я провел их очень, даже очень хорошо, не без пользы для себя и для других, – с гордостью проговорил Фрике. – Я умел так хорошо устроить свои дела, что в настоящую минуту располагаю уже капиталом в двадцать тысяч франков.
– Ого! Ты изобрел новое выгодное ремесло – доказывая свою невинность, нажил целый капитал.
– И я, знаете, как-то неспокоен насчет этих денег, мне не хочется держать их при себе. Я хочу принести их к вам на хранение.
– Избавь! Избавь ради Бога… – ужаснулся старый Лефевр. – Откуда я знаю, где ты взял такие большие деньги?
– Успокойтесь, папаша Лефевр, успокойтесь, деньги эти достались мне по наследству.
– Рассказывай сказки!
– Это не сказки, а чистейшая правда, господин Лефевр. Я должен поговорить с вами серьезно. Вы, конечно, не совсем рады моему приходу,
Серьезный тон гамена поразил старика, и он стал внимательно прислушиваться к его рассказу. А Фрике передавал взволнованным голосом уже известные читателю события, описанные в первой и второй частях нашего повествования.
Лефевр, встретивший своего питомца сначала недоверчиво и почти враждебно, стал мало-помалу сдаваться. Неподдельная откровенность рассказчика, множество мельчайших подробностей, подтверждение истины письменными документами – все говорило в пользу этого романа (Фрике предупредил старика, что в рассказе его много романического). Лефевр так увлекся, что всплакнул даже в самых патетических местах вместе с рассказчиком и негодовал на злодеев, до сих пор так бесчеловечно и так безнаказанно относившихся к несчастным жертвам, не менее самого Фрике.
Когда дело дошло до чтения мемуаров отца д'Анжеля и старого адвоката Баратена, Лефевр был уже убежден окончательно.
Фрике был наверху блаженства и с гордостью польщенного автора принимал знаки одобрения своего почтенного слушателя.
«Черт возьми! это ясно как день… Вот так ловкая каналья этот шельмец де Марсиа! Я без разговоров срубил бы ему голову… И эти беззащитные женщины… И как все это ловко подведено… Обдумали, подлецы…»
Все эти отрывочные замечания делались вполголоса, самым резким, недовольным тоном.
Задолго до окончания рассказа старый, растроганный Лефевр кинулся горячо обнимать своего питомца.
– И ты открыл все это, милый мальчик! Ты столько работал, подвергался таким опасностям! Так благородно, бескорыстно жертвовал собой единственно для того только, чтобы оправдать себя в моих глазах, чтобы показать себя честным малым! О! ты превзошел меня во многом. Честь тебе и слава!
Фрике заливался соловьем.
– Не приписывайте мне достоинств, которых я не имею, – скромно отвечал юноша. – Дело это заинтересовало меня, потому я и принялся за него так горячо. Я увлекся, мне страстно хотелось разгадать эту тайну, и я достиг цели, я вернулся к вам победителем.
– Да надо же позвать скорее Мари, – суетился Лефевр. – Пускай и она расцелует тебя хорошенько. Она должна гордиться таким братом.
И он не мог налюбоваться мгновенно выросшим в глазах его Состеном. Он осыпал его самыми нежными именами, он не отрывал от него детски-восторженного взгляда. Добрый Лефевр гордился теперь своим воспитанником.
– Мы, однако, потеряли немало времени, – остановил его наконец Фрике. – Ведь я пришел просить вашего совета.
– Да я на твоем месте забрал бы сейчас же все эти драгоценные бумажки и махнул бы с ними прямо к полицейскому префекту.