Тайна Медонского леса
Шрифт:
– Ма… ма… – бормотал он невнятно.
Испуганная Мари хотела было его остановить, так как положение бедного Фрике было не из завидных, но на этот раз и ее влияние оказалось бессильно, Арман не слышал даже, казалось, магического голоса, которому так привык подчиняться.
– Ма… ма… – продолжал он сквозь стиснутые зубы.
– Мари?.. Вы хотите сказать Мари? – спросила молодая девушка.
Но Арман отрицательно замотал головой.
Тогда сам Лефевр, припомнив слова, произнесенные д'Анжелем после дуэли, попробовал заметить,
Но Арман еще отчаяннее замахал головой, продолжая все свое неизменное: Ма… ма…
Тогда Фрике, успевший между тем уже встать с земли, подоспел на помощь.
– Я понимаю, что он хочет сказать, – шепнул он Лефевру, – только, знаете, боюсь, потому что имя это может его довести до окончательного бешенства.
Затем юноша прибавил уже вслух:
– Марсиа!
Фрике угадал: больной силился произнести именно это имя; но впечатление было слишком сильно, с несчастным Арманом произошло после этого что-то ужасное, невероятное. Сильные мужские руки едва могли его удержать, так силен был припадок. Он разбил себе голову и руки о стену дома, и только через полчаса удалось его наконец увести в комнату.
Пока Мари обмывала исцарапанное лицо и руки несчастного, Фрике с Лефевром рассуждали о случившемся.
– Ясно одно, что он живет этими ужасными воспоминаниями, что ненависть и злоба работают в нем с невероятной силой; но делать вывод из всего этого – дело уже не моего ума, не моих познаний, – говорил Фрике. – Вы, господин Лефевр, как человек опытный, наконец, как врач, можете, конечно, предвидеть последствия этого припадка, но я тут не вижу ничего утешительного.
– Да и сам-то я не специалист по душевным болезням, – вздохнул Лефевр. – Исход определить очень трудно.
Весь вечер просидел старик за своими медицинскими книгами. Фрике помогал доброму Лефевру и перерыл всю его библиотеку.
В одиннадцать часов вошла в кабинет отца и Мари.
– Теперь спит, – объявила она. – Галлюцинации мучили его часа два после вашего ухода, а потом стал стихать и уснул.
– А говорил он? – спросил Лефевр.
– Говорил, только так непонятно, бессвязно. Чаще всего повторял: матушка… судьи… стража… кровь… Марсиа… Упоминал и мое имя, – опустив глаза, прибавила девушка.
– Ну, детки, можно, кажется, надеяться… – заговорил Лефевр. – Должно полагать, что серьезного органического повреждения нет, что это временное поражение мозга. Ясно, однако, и то, что всеми этими напоминаниями мы оказали ему медвежью услугу.
– Значит, не надо говорить с ним о прошлом? – спросил Фрике.
– Напоминать-то можно, только осторожно, выбрав время. Немало возились мы с ним, дочурка, надо постараться довести дело до конца – вернули жизнь, вернем и человека. Сильное потрясение было причиной потери разума, сильное потрясение и вернет его нашему пациенту.
– Сами же вы сейчас сказали, что всякое волнение гибельно для него, вредно, а теперь говорите, что
– Ах, говорю же тебе, все зависит от момента… И к тому же надо это сделать осторожно, с подготовкой… Одним словом, я говорю тебе, по-видимому, совершенно несообразные вещи, тогда как на деле…
– Да, так, по-вашему, было бы, например, весьма полезно окружить его знакомой обстановкой, знакомыми лицами? Перевезти его в Версаль к матери, повесить перед его кроватью портрет его покойного отца, поставить в его комнату прежнюю мебель, те вещи и безделушки, к которым он привык с детства…
– Без сомнения! Знакомые образы вызвали бы в нем приятные, отрадные воспоминания, успокоили бы его тревожный дух, рассеяли бы гнетущие его тяжелые думы. Благодетельное равновесие было бы, наверно, спасением.
– Так надо же попробовать, папа! – обрадовалась Мари.
– Да думаете ли вы, господа, о чем говорите? – горячо остановил их Фрике. – Ведь он должен увидеть в этом доме, среди милых, знакомых лиц и лицо своего врага, своего убийцы! Ведь в доме его матери живет теперь этот лжесвидетель, этот бесчеловечный негодяй де Марсиа!
– Как же быть? – тоскливо поглядела на него дочь Лефевра.
– Надо все хорошенько обдумать, обсудить… Утро вечера мудренее. Теперь уже поздно, пора спать… Завтра утром надо будет на что-нибудь решиться, – наставительным тоном закончил Фрике и пошел спать.
Обитатели маленького домика в Кламаре провели эту ночь тревожно, без сна. Один Фрике спал, по обыкновению, как убитый; зато и проснулся он раньше всех. Старик Лефевр, дочь его и Арман д'Анжель уснули только под утро, и потому в доме было все тихо, когда встал Фрике. Утро вечера, вероятно, мудренее, так как юноша, наскоро одевшись, присел к письменному столу Лефевра и написал следующее:
«Не беспокойтесь. Направляюсь немедленно в Париж. Оттуда проследую в Версаль. Завтра же открываю военные действия. Пожелайте мне от доброго сердца того, чего я сам себе желаю: смелости и успеха».
И никого не разбудил, никем не замеченный вышел из дома своего благодетеля Состен Фрике. Он не взял с собой никакого оружия, не захватил и драгоценных документов, а между тем шел прямо к врагу, к Альфонсу де Марсиа. Фрике надеялся только на свой здравый смысл и юную отвагу и вверял себя воле рока.
Достаточно ли было этого для вступления в открытый бой с таким врагом, как де Марсиа?
IV
В волчьей пасти
Прошло уже несколько недель с того рокового вечера, в который Флампен получил приказание заколоть своего приятеля Фрике.
Не имея никаких известий о Фрике, де Марсиа считал его убитым. Одно только тревожило неаполитанца – это исчезновение самого Флампена. Долго искал он объяснения этому странному обстоятельству и пришел наконец к такому заключению: