Тайна мистера Визеля(Альманах научно-фантастических рассказов)
Шрифт:
— Что ты об этом думаешь? — спросил Паркс, смотревший в немом изумлении. — Или то были семена лилии?
— Наверно, нет, — ответил Максуэлл. — Они слишком легкие, слишком хрупкие. Семена должны уйти в землю, чтобы взойти. А эти шарики даже в воде не тонут.
Наконец, настал последний день празднества. Мужчины и женщины нарядились в украшения из лилий: в венки, ожерелья, гирлянды, наплели различные головные уборы. Занкру пили в совершенно невероятных количествах. Дикие пляски длились до вечера, в сумерках пьяные хоры превратились в столь же дикие завывания. Тогда врата капища раскрылись настежь и внутри зажглись факелы.
— Скоро вы увидите пир канкилона, — сказал Шан Дхи. Казалось, его мучают угрызения совести. — Не надо
Было уже около полуночи, когда они увидели, что участники обряда слишком пьяны, чтобы замечать что-нибудь. Исследователи вышли из шалаша и направились через поляну, остерегаясь, чтобы не наступить на какого-нибудь из томбо, валяющихся уже без сознания. У порога храма они остановились и заглянули внутрь. Оргия достигла апогея. Теперь они видели, что это за «пир». Двое служителей приносили барахтающуюся канкилону с оборванными лапами. Жрец брал у них паука и двумя быстрыми движениями отрывал у него слизистые жвалы, бросал в корзину у ног главного божества, а тело швырял в толпу. Происходила короткая схватка, заканчивавшаяся досадливым ворчаньем, и потом все с завистью смотрели, как избранник судьбы впивался зубами в мягкий мешочек с ядом на теле искалеченной твари.
Паркс схватил Максуэлла за плечо.
— Я… я должен вернуться в шалаш, — запинаясь, пробормотал он.
— Что с тобой? — резко спросил Максуэлл. — Не можешь смотреть на это? Но мы ведь не миссионеры какие-нибудь.
— Не в том дело. Я забыл сделать инъекцию. Уже начинаются судороги. Но ты оставайся. Я сейчас вернусь.
Максуэлл позволил ему уйти. Сделать укол вовремя было сравнительно легко, а ему не хотелось упустить ни одной подробности происходящего. Он проследил, как Паркс исчезает во тьме, потом снова обратился к необычайному зрелищу.
Но он не закончил движения. Могучая рука обхватила его, сильный удар мускулистого колена сбил с ног. По широкой, плоской ступне он понял, что нападающим был томбо. Над самым ухом раздался насмешливый и такой знакомый Максуэллу голос: это был Шан Дхи, совершенно пьяный, в облаке запаха занкры.
— Люди хотеть долго жить, а? — крикнул он. — Ладно, ладно. Люди будут долго жить. Люди пить канкилона сок.
Максуэлл ощутил, что ошалевший томбо с силой перегибает его назад, то и дело разражаясь бессмысленным смехом. На лице ощутил отвратительное прикосновение чего-то скользкого, волосатого; он не мог перевести дыхание, отчаянно вырывался, попытался крикнуть. Этого только и добивался Шан Дхи. Тонкая оболочка с ядом канкилоны лопнула на зубах у ученого. Он почувствовал, как в рот ему брызнула вонючая маслянистая жидкость, обожгла язык и небо. Максуэлл почувствовал себя опозоренным, униженным до конца. Ему хотелось умереть, умереть тотчас же. Но тогда произошло что-то непонятное.
Отвращение и обморочная слабость исчезли сразу, словно их и не бывало. Вместо того он испытывал какую-то неземную радость, восторг, выходящий за пределы всего, что он мог представить себе. Он больше не был болен и знал, что никогда больше не заболеет. Он был могуч, мог бы помериться с самым могучим атлетом. Жизнь казалось ему прекрасной. Он должен был чем-нибудь выразить это. И Максуэлл испустил крик, громким эхом отдавшийся на самом дальнем конце поляны. А потом все вокруг него завертелось. Вспыхнул и погас целый водопад огней. В то же время завывания в храме начали затихать, постепенно замерли. Что было потом — Максуэлл не помнил.
Он очнулся на рассвете, кажется, это был рассвет следующего дня. Он лежал ничком на истоптанной грязи перед входом в храм. Некоторое время он не шевелился, ожидая неизбежного приступа адской головной боли. После такого острого отравления — подробности вспоминались, как в тумане, — голова должна болеть, да еще сильнейшим образом. Но боли не было. Не было и неприятного
Максуэлл взглянул на храм: тот был снова заперт наглухо, на дверях засовы. Поляна вокруг — тоже пустая. В шалашах — ни живой души. Обряд закончился, участники разошлись, и все снова было объявлено табу. Часы у Максуэлла показывали 4 часа пополудни. Значит, он проспал долго.
И вдруг сердце у него дрогнуло: он вспомнил о Парксе. Паркс сказал ведь, что сейчас вернется. Где он теперь? Может быть, Шан Дхи напал и на него? Максуэлл огляделся, но не нашел и следов своего друга. Большими шагами он заспешил через поляну.
Перед шалашом он остановился как вкопанный. У входа высился такой же знак табу. Кругом были и другие. С высокой жерди скалилась свежеотрубленная голова Шан Дхи, на земле виднелись разбросанные, только что ободранные от мяса кости. Должно быть, Шан Дхи нарушил какой-то строгий запрет и поплатился за это жизнью. Знак был зловещим. Максуэлл задрожал от одной мысли о том, что найдет в шалаше.
Внутри он нашел ужасное зрелище. В обоих помещениях полы были усеяны осколками тщательно разбитых предметов. Большая часть научного оборудования была уничтожена, провизия перемешана с химикатами. Весь запас табаку исчез бесследно, но, что хуже всего, уничтожен запас и паракобрина. Об этом говорили разбитые ампулы и исковерканные шприцы. Грабители, наподобие гитлеровцев, уничтожали все, что не представляло для них ценности.
Но в эти минуты Максуэлл был занят только одной мыслью: он должен разыскать Паркса, чего бы это ни стоило. В конце концов, он нашел своего друга, заваленного грудой изорванной одежды. Максуэлл присел около него на корточки и осмотрел, терзаясь угрызениями совести. Он чувствовал себя убийцей, так как Паркс никогда не выказывал большого энтузиазма к этой безумной экспедиции, а Максуэлл упорствовал о том, чтобы проследить свою версию. Лицо у Паркса осунулось, покрылось смертельной бледностью, а слабые судороги показывали, как он изнемог после целых суток непрерывных конвульсий. Вероятно, он запоздал с уколом и упал, не успев его сделать. Максуэлл должен был предвидеть это и вернуться вместе с ним из храма. Теперь было слишком поздно. Паракобрина у них больше нет. Паркс должен умереть еще до рассвета.
Максуэлла охватило отчаяние. Проходили безнадежные минуты. Потом у него вспыхнула мысль. Он ведь и сам пропустил не меньше двух уколов, а чувствует себя прекрасно! Значит… В следующий момент Максуэлл лихорадочно обшаривал покинутые шалаши. Еще несколько минут, и сумерки перейдут в ночь, так что терять времени нельзя. В третьем шалаше он нашел сетку для ловли канкилон. Затем он отправился на край болота.
Он быстро увидел, что поймать проворную канкилону может только группа из нескольких человек. Первые три паука легко ускользнули от него, четвертый вертелся на месте и оборонялся с дьявольской ловкостью. Максуэлл принял решение наугад. Он не знал, теряет ли яд убитого паука свою силу, но знал, что должен иметь порцию яда, хотя бы слабого, лишь бы поскорее. Он убил ножом мерзкую тварь, подождал, пока она станет неподвижной. Посуды у него с собой не было никакой, так что он оторвал кусок от рукава рубашки и пропитал его ядом, и тогда побежал к Парксу.