Тайна моего двойника
Шрифт:
– Понимаю. А отчего ребенок моей мамы умер?
– Не справился ее организм. У нее-то у самой мальчонка был – слабенький, маленький, как недоношенный, хотя она все девять месяцев проносила… Уж как она счастлива была, когда я ей тебя показала! Щечки у тебя были как яблоки, глазки синие, пух на головке белый, и на плечиках – тоже пух, как персик! Ты, я смотрю, потемнела, а?
– Потемнела, – согласилась я, потрогав для верности свои крашеные волосы. – А чего же вы опасаетесь, Наталья Семеновна? Вы же толком ничего не знаете? Ни кто, ни что, какая «шишка», какая дочка – ровным счетом ничего!
– Потому, может, и жива до сих пор… А Лены Куркиной – нету больше. Машина ее, понимаешь, сбила… Сбить-то сбила, да
Она посмотрела на меня, словно желая убедиться, что мне тоже интересно. Мне было интересно, даже очень интересно, что я и немедленно изобразила на своем лице и даже переспросила:
– Отчего же?
– А оттого, что жадность ее сгубила.
– ?
– Да-да, за длинным рублем Лена погналась. Я понимаю, каково ей жить на пенсии, без доходов, без связей… Раньше не так было: мы были уважаемыми людьми, если что достать надо – все к нашим услугам, все могли! А сейчас как? Доставать уже ничего не надо – все есть, иди и купи, были бы только деньги. Вот тут-то и загвоздка: денег-то всего – пенсия! Не разживешься. И вот вбила она себе в голову заработать на старом секрете…
Явилась она ко мне в конце сентября. Помнишь, говорит, ту историю с ребеночком? Помню, отвечаю, а чего это ты вспоминать взялась? Да так… – хитрит Лена. А фамилию, говорит, той женщины, которой девочку отдали, тоже помнишь?
Я ей в ответ: ты чо, мать, через столько-то лет помнить? Да я ее сразу и забыла!
А я тогда и вправду не помнила.
«Колись, – говорю, – Елена, чего темнишь?»
«Да я вот думаю, можно было бы подзаработать теперь… Не можешь узнать фамилию-то?»
«Это в архивах надо смотреть, а кто же меня туда так просто пустит, я там уж семь лет как не работаю, и персонал весь сменился!»
«Ну не весь же! Кто-нибудь да остался из старых коллег, вот ты и попроси…»
«Ты смешная, о чем я просить стану? Если бы я сама перебрала карты рожениц, так я бы наткнулась и вспомнила фамилию, а так – чего я говорить буду? Найди мне всех, кто рожал в таком-то году в таком-то месяце? Я уж и не помню, какой год и месяц был…»
«Май, – говорит Лена, – семьдесят четвертого года».
«Ну слушай, не знаю я. Подумаю… А кто же это тебе заплатит? Ну, найду я тебе фамилию, а ты явишься к женщине: здрасте, а ребеночек-то не ваш! И думаешь, побежала она тебе платить за такую радостную новость? Только беду в семью принесешь! Разве вот только если ты к другой собираешься, к той, которая родила…»
«К примеру».
«Ленка, ты спятила. Шантажом собираешься заниматься?»
«Ладно, ты не хочешь помочь? А то и сама бы заработала».
«Нет, – говорю я ей, – ты спятила, и все тут!»
«Да ладно, успокойся, я пошутила. Никуда я не пойду».
«Слава Богу, – говорю…»
Она меня больше не просила, но разговор мне этот запал. Я действительно попросила знакомых, оставшихся работать в Ганди, показать мне архивы. Толком даже не знаю зачем. Нашла-таки: Самарина Вера…
А Ленке я ничего не сказала. Мне эти дела не нравятся. К тому же я уже оформляла отъезд в Америку, к детям, и зачем мне лишние хлопоты? Мне бы деньги, конечно, пригодились для отъезда, разве же я возражаю, чтобы заработать! Но шантаж – это ж дело дурное! И опасное! Вон, как фильм какой смотришь – так всегда шантажистов убивают. То, конечно, кино… Да только через несколько дней Лена под машину попала. Мне отчего-то не по себе сделалось, мысль мелькнула, что уж не отправилась ли она и впрямь шантажировать мамашу той девочки, то есть твою… А уж когда спустя еще пару недель я через общих знакомых услышала, что и главврач Демченко погибла, и снова несчастный случай, мне и вовсе нехорошо стало. Ну, думаю, пора мне к детям ехать. И уехала.
Наш стол давно был убран, и «Витторио де Сика» поглядывал на нас с любопытным
Колесникова, закончив свою историю, как-то потухла, лицо ее озаботилось, закрылось. Пожив полтора часа воспоминаниями о прошлой жизни, в которой она была значительной фигурой, вершащей судьбы, причем в самом прямом смысле этого слова: в ее руках были жизни и смерти, в ее руках было будущее младенцев и их счастливых – или несчастных – матерей, она вернулась мыслями к настоящему, в котором был Брайтон-Бич, невеселая и одинокая жизнь «по талонам»… Эмигрантская жизнь, о которой я знала мало и понаслышке, мне показалась удручающей. Во всяком случае, та, которую я увидела здесь.
В машине мы молчали, и только уже около ее дома, прощаясь, я сказала:
– У вас, Наталья Семеновна, нет причин бояться. Вы не знаете, кто моя настоящая мать – а именно ей мешают люди, знающие тайну моего рождения. Ей мешаю я. Ей мешают – мешали – те, кто принимал у нее роды. А вы – вы тут ни при чем. О вас даже никто ничего и не знает, скорее всего. Так что спите спокойно.
– Твоими бы устами… Ну, спасибо за обед.
Она было дернулась, чтобы идти, но осталась на месте и, помявшись, спросила:
– Ты… Ты правда счастлива со своей матерью?
– Правда!
– На меня зла не держи… Что делать-то будешь теперь? Чем-нибудь я тебе помогла своим рассказом?
– Наверняка. Хотя пока не знаю как.
– Смотри, берегись. Дружок-то у тебя хороший. Спокойный такой, внимательный. Даром что не понимает, а все сечет. Глаза такие – ух! Он у тебя прямо как этот, бодигард. Все видит, все примечает, все оценивает.
– Да? – удивилась я. – Я не обращала внимания…
– Куда тебе! Ты разговоры ведешь, занята. А он свое дело знает. Хороший парень. Смотри, не упусти! А то «друг», понимаешь… Будешь в «другах» держать, так он себе другую найдет, – за ним небось прихлестывают девки. Нынче девицы разбитные такие, на мужиков прямо кидаются! Раньше мужчины за дамами ухаживали, теперь – девушки обхаживают, а парни ломаются да глазки строят… Так что гляди, Оля Самарина, не упусти своего «друга»! Это я тебе говорю как…
Она запнулась на мгновенье.
– Ты мне как крестница, можно сказать… Даже больше. Ведь это я твою судьбу определила.
Она дотронулась до меня как-то легко, почти робко и с неуклюжей нежностью потрепала по плечу. Мне показалось, что ей хотелось меня обнять, но она постеснялась. Я протянула ей руки навстречу.
Колесникова обхватила меня – и я пропала в ее мощных, крепких руках. Она постояла так, легонько похлопывая меня по спине, словно я была плачущим младенцем и меня надо было успокоить, затем взяла меня за плечи и отодвинула от себя на расстояние вытянутых рук, вглядываясь в мое лицо. В глазах ее блестели слезы умиления.
– У тебя адрес мой есть… Черкни открыточку-то… Жива, мол, здорова… Я через год к детям должна переехать, ну я тебе тогда адресок пришлю тоже… А? Черкнешь?
– Обязательно, – сказала я искренне.
Вот уж не думала я, что моя ложь сделается почти правдой и я найду-таки свою «крестную»! Что ж, с прибавлением в семействе, – поздравила я себя. Семья растет не по дням, а по часам: только новенькая мамаша обнаружилась, как и крестная подоспела… Но я испытывала нежность к этой здоровой, крепкой бабище, не умеющей выражать свои эмоции. Неприступная и властная начальница в былые времена, гроза робких рожениц и их нервных родственников, деловая по-советски дама, умевшая поддерживать нужные связи, проворачивать аферы и зарабатывать деньги, она при этом сумела сохранить в неприкосновенности свою душу, чувство справедливости, основные, базовые понятия добра и зла…