Тайна Нереиды
Шрифт:
– Неужели ты меня боишься, Вер?
Неизвестный откинул со лба капюшон, в отсвете уличного фонаря блеснул золотой шлем с крылышками. Бог Меркурий ожидал гладиатора.
– Что надо? – спросил Вер не слишком любезно.
– Мне лично ничего, – отозвался Меркурий. – Ты по доброй воле я занимаюсь лишь кредитно-финансовыми операциями. Меня прислали из Небесного Дворца. За тобой. Твой папаша думал сначала тебя уничтожить, но потом сменил гнев на милость и пригласил в гости.
– Зачем?
– Дурацкий вопрос. Хочет поглядеть на очередного прижитого на стороне сынка, – Меркурий подмигнул точь-в-точь как тогда, когда летели они за Кельнским экспрессом. – У тебя есть неоценимое преимущество, братец. Ты молод в отличие от прочих обитателей Небесного дворца. Ты прошел метаморфозу. Знаешь,
– А ты зол на язык.
– Учусь у своего друга Мома.
– Значит, я – бог? Какой именно? Ведь каждый бог, как и человек – личность?
– Еще не догадался? Ладно, подскажу. Ты – бог разума Логос. Тот, которого ждали столько лет. Бог разума положит конец могуществу Юпитера и свергнет старика, – Меркурий говорил об этом весело, будто рассказывал занятную историю.
Вер пожал плечами:
– Я никого не собираюсь свергать.
– Ладно, хватит притворяться. Посуди сам: твою матушку держали в колодце, в плену, но она сбежала. Тогда боги придумали ловушку для тебя. Позволили Иэре передать тебе кувшин амброзии. Выпей ты каплю, и был бы в колодце, вечным пленником вместо матери. Но ты отдал дар богов легионерам, и они, обезумев, дружно утопились в колодце. Ты не исполнил замысел богов. Более того, ты повернул ход событий по-своему. Амброзию тебе все же подсунули, и в колодце ты тоже оказался. С опозданием на двадцать лет. Я, кстати, был против трюка с колодцем.
– Почему?
– У тебя был опекун среди людей. В плену ты мог очутиться только на время. Лишь для того, что переродиться и получить в свое распоряжение бессмертную когорту. Интересная получается штучка. Боги над тобой не властны. Они задумывают одно – ты совершаешь другое. Только Логос способен на это. Чем ты занят сейчас?
– Просто живу. Наслаждаюсь процессом. Хочешь пирожное, Меркурий? Нет? А я съем. – Вер развязался ленту и выбрал трубочку с кремом. – Я научился чувствовать, как человек. А это значит не так уж мало. Боги не умеют чувствовать. У них есть уязвленная гордость, ненависть, зависть. А вот с милосердием у небожителей туго. Боги убивают, не задумываясь; и казнят, не испытывая сомнений и жалости. – Вер слизнул с пальцев остатки крема и взялся за миндальное кольцо. – Если они к кому и привязаны, то лишь к собственным отпрыскам – тут пробуждается некое подобие любви. Среди людей сплошь и рядом можно встретить добрую душу, так люди вообразили, что боги тоже добры, и потихоньку начали в это верить. Год за годом все сильнее. Наверное, они поверят даже в твою доброту, Меркурий.
– Где ж ты нашел, этих добряков? Неужели император Тиберий был добр? Или Калигула? Ну, а добрее Нерона трудно отыскать человека. Конечно, конечно, люди добры, пока богиня Беллона не сведет их с ума, пока жажда власти не выжжет все остальные чувства, пока речь не идет об их кошельке, об их детях, об их карьере, об их шкуре, наконец. Тебя зовут в Небесный дворец, а ты рассуждаешь о доброте людей.
– Что мне делать во дворце? Мое место здесь. Я наблюдаю. Строю цепочки умозаключений. Слушаю человеческие чувства, как меломаны слушают игру на клавесине. И потом я могу летать.
Вер взмыл в воздух и завис над головой Меркурия.
– Что мне еще пожелать?!
– Чуточку ума, – презрительно фыркнул Меркурий. – Потому что бог разума людям не нужен. Зачем ты им, потрудись объяснить. Им нужен грозный и одновременно милостивый хозяин. Чтобы они боялись его, поклонялись ему и просили у него прощения, когда нашкодят в очередной раз. Зачем им бог разума? Вести философские беседы? Переустраивать мир? Постоянное думающее человечество – это какое-то извращение, не находишь? Почему боги так любят Рим? Почему они подарили ему второе тысячелетие? Знаешь? Потому что в Риме не особенно любят думать. Здесь строят, управляют, распоряжаются и верят в собственное могущество. Рим силен и наивен.
– Я не собираюсь губить этот мир, – запротестовал Вер.
– Нет, ты только подтолкнешь его к пропасти. Все, все до единого задумаются: зачем мы, куда идем, почему в этом мире столько зла, страдания, несправедливости, тяжкого труда, неизлечимых болезней, несчастной любви, смерти, жестоких войн, на которых гибнут самые лучшие и самые смелые. Почему маленькие дети умирают в страданиях? Какой во всем этом смысл? Замысел богов? Но почему боги задумали все так мерзко, убого, и некрасиво? Людям не понять божественный замысел? Он выше их понимания? А сам замысел высок и красив, но люди не могут узреть его, им достаются лишь отражения и тени. Но разве может прекрасное иметь уродливую тень? Возвышенное – мерзкое отражение? И разве может добрый бог взирать на страдания ребенка, пусть даже после этого он отправит малыша навечно в Элизий? Добрый бог не может. Потому что при этом у него тут же разорвется сердце. Но у бога не может быть сердца. И значит, не может быть доброты.
– Разве я говорил о доброте? Я говорил о разуме.
– Не увиливай от ответа. Разум добрый или злой?
– Разум никакой. Он абсолютный.
– А чувства, о которых ты только что распинался? Какие они?
Вер-Логос задумался.
– Человеческие, – сказал он наконец. – Я не знаю, что чувствуют боги. Я чувствую, как человек. И у меня есть сердце. Я не променяю его на все сокровища Небесного дворца. Я скоро пойму, что такое любовь и тогда…
Меркурий расхохотался.
– Я ошибся, – выдавил покровитель торговцев сквозь смех. – Ты не Логос, ты – глупец, и Юпитеру тебя смешно опасаться.
Бог торговцев и воров взлетел в ночное небо. И долго еще слышался над Римом его ядовитый смех.
Молодой человек, одетый в простую тунику и плащ и грубой шерсти поднялся на пятый этаж инсулы. Здесь у них с матерью была крошечная квартирка. К счастью, за жилье было заплачено вперед, и выселение им не грозило, хотя его мать и осталась без работы. Юношу звали Понтием. А его мать Порцией.
Юноша открыл почтовый ящик и обнаружил на дне письмо. Адресовано Порции.
Не долго думая, Понтий вскрыл конверт. С некоторых пор юноша всегда так поступал. С того дня, когда ему случайно попалось послание какого-то Гесида с признаниями в любви. Мать оставила распечатанное письмо на столе, а Понтий прочел. Сладострастный лепет кондитера привел Понтия в бешенство, бумага была разорвана и спущена в латрины. От имени матери, подделав почерк, Понтий отправил мерзкую, оскорбительную записку. С тех пор Порция не получала новых посланий Гесида. Но в этот раз на конверте значилось имя Элия Деция. Цезарь! Неужели и он… Понтий задохнулся от ярости.
Юноша развернул бумагу и торопливо пробежал глазами строчки. Письмо было пространным и сумбурным. Полно каких-то намеков, путаных объяснений. И ни слова о любви. Ни намека на интимность. Зато обнаружилось другое: Элий выгнал его мать лишь за то, что на выборах Порциях отдала свой голос Бениту. Какая подлость! Понтий и сам сочувствовал Бениту. А Элия, своего патрона – ненавидел. Всю жизнь они с матерью прожили на чердаках, в тесных каморках дешевых инсул, где на лестницах воняло тухлой рыбой и кошачьей мочой, где стены были тоньше бумаги и слышно было во всех подробностях, как сосед бьет жену, а потом трахает ее, а потом опять бьет. В детстве мать брала его с собой на салютации. И Понтий вместе с нею дожидался в тесном атрии появления патрона. Больше всего на свете ему хотелось разломать бесконечные восковые маски, разбить бюсты и бронзовые доски. Двадцать пять ассов на день – да чтоб Элий подавился своей подачкой. Но однажды патрон расщедрился. Это случилось весной. Девять лет назад. Ту весну и то лето Понтий запомнил навсегда.