Тайна острова Химер
Шрифт:
— Лучше будет, если я ее увезу, — вздохнул он.
Почувствовав колебание Лукаса, он стал приводить доводы. Конечно, ему известно, что никто не имеет права покинуть остров, но здесь, несмотря на все старания, слишком трудно обеспечить постоянный уход за Элен, поведение которой становится все более непредсказуемым, так что он настоятельно просит разрешить им уехать.
— Уехать? Я не могу уехать без моего мальчика, — неожиданно твердо заявила Элен, начиная возбуждаться. Она умоляюще, беспокойно, пристально посмотрела на сына. — Пожалуйста, скажите, где
На вопрос, отрицающий его присутствие, Лукас был не способен ответить. Он обнял ее, прижал к груди, впав в отчаяние от того, что потерял любовь своей матери и стал для нее чужим.
Элен высвободилась с удивившей его силой, она обхватила руками голову Лукаса и внимательно ощупывала ее взглядом. Лицо ее вдруг прояснилось, словно она вновь нашла его.
— Мальчик мой, ты здесь, милый! — громко прошептала она. — Он не сделал тебе ничего плохого?
— Мама, о ком ты говоришь?
— Не обращай внимания… он где-то здесь… это чудовище… я не хочу, чтобы он причинил тебе зло… я так тебя люблю…
Она прижалась к нему, не осознавая, что заставляет его страдать своим поведением и бессвязными словами.
Обескураженный, он взглянул на отца, который с состраданием смотрел на них.
— Вы можете уехать, — уступил он.
Но тут Элен встала, поочередно глядя на обоих мужчин.
— Нет, я не уеду, пока мой сын будет здесь!
Ее удивительно ясный и решительный голос поразил их, как и проблеск ее здравомыслия.
— Лукас, поклянись не отправлять меня против моей воли.
Мужчины недоуменно переглянулись. Элен притянула к себе лицо сына.
— Поклянись, милый…
— Клянусь…
Она нежно улыбнулась ему и по-матерински поправила прядку, упавшую на лоб сына.
— Спасибо.
Отвернувшись, она направилась к окну, по дороге слегка задев Марка.
— Пардон, месье, — рассеянно извинилась она.
С порога на них смотрела Мари.
Встретив ее взгляд, Лукас уцепился за него, как тонущий за спасательный круг, и быстро вышел. В коридоре он обнял жену и прижал к себе.
— Как же ты нужна мне, — с напряжением в голосе прошептал он.
Мальчонке, сидевшему перед Ангусом, явно стоило большого труда оставаться на месте — его руки, ноги, голова, туловище находились в постоянном движении. Кевину не было еще и четырнадцати. Глаза его рыскали из-под шапки русых, давно не знавших расчески волос. Он жадно посмотрел на сигарету, которую прикуривал жандарм.
Подозреваемый в воровстве в вечер свадьбы, он уже час отрицал свою виновность, и Ангус, уставший от ощущения, что перед ним не человеческое существо, а дикий хищный зверек, посчитал нужным покончить с допросом, тем более что алиби мальчишки оказалось гораздо интереснее, чем вынужденное признание.
— Броди, передаю его вам! — крикнул Ангус.
Жандарм только что увидел входящих Мари и Лукаса и не отказал себе в удовольствии доложить им, о чем рассказал молодой Кевин…
Замыслив воровство, подросток воспользовался суматохой, вызванной свадебным торжеством у
Злоумышленнику пришлось ждать почти два часа, затаившись, словно крыса, пока экономка готовила себе настойку, потом разделась, легла, долго ворочалась в постели и наконец уснула. Лишь утром, часа в три, он смог улизнуть.
Напрашивался вывод: Дора не убивала Алису, и теперь она должна была сказать им, почему себя оговорила.
Она лежала на койке спиной к вошедшим и даже не отозвалась на осторожный оклик Ангуса.
Войдя в камеру, он чуть было не споткнулся о поднос с почти нетронутой едой, стоявший на полу. Он потряс спящую за плечо, и та сразу свалилась на пол. Все трое изумленно вскрикнули: на искаженном, синюшном, как от удушья, лице таращились два безжизненных глаза.
8
Ярость, печаль и сознание вины от того, что не уследил за Дорой, владели Ангусом, который, как медведь в клетке, кружил по маленькой комнате со стеклом без амальгамы, откуда они с Мари наблюдали, как Лукас допрашивает Келли.
Рыдания спазмами сотрясали молодую женщину. Она только что узнала о самоубийстве матери и ее невиновности в преступлении, за которое она так сильно ее упрекала. Горе ее усугублялось при воспоминании об оскорблениях, которыми она осыпала мать во время ареста; это были последние слова, услышанные Дорой, и никогда уже Келли не сможет попросить у нее прощения. Она ненавидела себя за то, что не догадалась раньше о самопожертвовании матери. Почему же та не открыла ей правду о ее отце? Они бы вместе защищались с самого начала, и все, возможно, было бы по-другому…
Слишком потрясенный смертью Доры, Ангус больше не мог вынести пассивности Лукаса, который только слушал молодую женщину. Он ворвался в комнату для допросов и сразу набросился на Келли. Будет ли она теперь обвинять свою мать во всех грехах, раз сама обо всем молчала?
Досталось и Лукасу.
— Чего ради выслушивать это подлое существо, чудовище, способное уничтожить собственную мать, способное убить любящую женщину и, уже мертвой, засунуть ей в горло камень вроде этого?
Красный от ярости, он положил перед Келли огам, помеченный буквой «J». Та подняла на Ангуса такие опустошенные глаза, что видно было: она совсем не понимает, о чем он говорит.
— При вскрытии, — нанес ей удар жандарм, — пришлось разрезать гортань Алисы, чтобы извлечь камень!
Глаза Келли, округлившись от ужаса, закатились. Тело ее содрогнулось, и она без чувств рухнула на руки Лукаса.
Фрэнк осознал, что его трясет от ярости.
Но почему вместо Алисы не подохла эта девка? Приезд ее всем испортил жизнь! А то, что произошло у нотариуса, было для него похлеще, чем удар хлыстом, как, впрочем, и для остальных членов семьи.