Тайна прикосновения
Шрифт:
— Всё! Айда! — сурово изрек спаситель лесника.
Иван, не дожидаясь выстрела, упал в снег, прикрывая своим телом дочь. Когда поднялся — во дворе никого не было.
Еще не померк последний серый свет сумерек, но темень уже поглощала все вокруг — тени от деревьев лежали на истоптанном снегу. Иван босой ковылял к хате, прижимая к груди маленькое тело дочери, по его щекам текли слезы: «Кровиночка ты моя родная».
В этот же день и в такой же час нагрянули антоновские повстанцы,
Большинство бедной молодёжи Алешков потянулось к новой власти: у неё, этой власти, свет виделся в помыслах. Те, кто уверовал в неё, радостно ожидали прекрасное, незнакомое, и вряд ли кто мог толком сказать, как все будет в реальности. Это было похоже на ожидание «Царствия Божия», обещанного Христом верующим: бедным все простится, богатых призовут к ответу, а потом бедные получат всё и заживут как никто и никогда. Сбыться могли только два последних слова: никто и никогда. Но для верующего результат не важен, важна сама вера. Она может свернуть горы!
Молодёжь Алешков шла в комитеты бедноты — комбеды. Собирались активисты чаще всего у пятнадцатилетнего сироты Ваньки Лопарева, в избе его умерших родителей. Здесь юноши грезили о переустройстве мира, читали стихи известных и народных поэтов Черноземья Кольцова, Никитина. Но большее впечатление на всех производили стихи неизвестного автора о революционере. Эти слова переписывались на клочках бумаги и передавались из рук в руки. Приходил к Лопарю и одиннадцатилетний Ванятка Марчуков. С замиранием сердца он слушал, как складно читает трагическую оду о свободе Петька Шувалов:
Как дело измены, как совесть тирана, Осенняя ночка темна. Темней этой ночи, встает из тумана Видением мрачным тюрьма. Кругом часовые шагают лениво. В ночной тишине то и знай, Как стон, раздается протяжно, тоскливо: Слу. шай… Слу…шай! Не дни и не месяцы — долгие годы В тюрьме осуждён я страдать. А бедное сердце так жаждет свободы. Нет, больше не в силах я ждать! Здесь штык или пуля, там — воля святая! Эх, темная ночь, выручай! Будь хоть одна ты защитницей нашей! Слу. шай! Слу…шай!..Узник прыгает с каменной стены, но шум услышали часовые: «Забегали люди, огни замелькали, и вот словно ожил острог.» С пулей в груди вместо долгожданной свободы остаётся лежать под тюремной стеной арестант, успев сказать на прощанье: «Прощай, свобода! Жизнь, прощай!» «Слушай! Слушай!» — как эхо, продолжает звучать под стенами тюрьмы. Конечную строку каждого куплета Петя не декламировал, а пел — протяжно, надрывно, так, как это делали охранники острога.
Стихотворение вызывало
Столкновение человеческой мечты о лучшем и древнего инстинкта — мир как добыча — предполагало кровавую развязку. Учение Спасителя породило в своё время небывалый духовный подъём среди верующих, но теперь новая мечта о равенстве была готова похоронить под развалинами старого религию первого на земле человека, идеи любви и справедливости которого дали столь глубокие корни. А ведь большинство мальчишек — активистов пели в церковном хоре и еще буквально вчера их дела и поступки сверялись с библией.
Конников было около сотни. Ручейками они растекались по двум улицам в Алешках, вскоре стали слышны крики. У селян, принявших новую власть, забирали лошадей, коров, одежду, продовольствие. Когда стемнело, стали сгонять в пустующий амбар комбедовцев. Строение поставила новая власть на месте сгоревшего склада Скоргина. Всего набралось двадцать четыре активиста, в основном молодые, почти мальчишки. Не попали в их число Лопарев да Марчуков Ваня — посчитали сопливыми!
Два пьяных антоновца выводили по одному активисту со связанными руками, вели за две сотни метров по свежевыпавшему снегу на пустырь. Патроны берегли, жертву рубили шашкой. Петьку Шувалова вели последним. Около часа, ожидая своей участи, он крутил ладони, завязанные сзади, пока веревки не ослабли. Петя, как и все, шел раздетым, босиком по снегу, держа руки за спиной, сжимая пальцами веревки, чтобы не свалились в снег.
В тулупах и бараньих шапках пьяные мужики еле волоклись, останавливались, припадали к бутылке.
— А што, — сказал один из них, сделав очередной глоток, — хлебни, коммуняка, напоследок, хоть ты и нехристь поганая!
Петька не стал отказываться, глотнул из подсунутого ему в рот горлышка вонючей самогонки. Вскоре он увидел кровавый снежный наст, тела, лежащие ничком в разных местах, и понял, что его поставят на колени, и дожидаться этого никак нельзя. Он остановился, покрепче упёрся ногами. Когда убийца поднял саблю, Петро выкинул из-за спины руки, толкнул бородача что было сил; со второго рванул винтовку, висевшую на плече, и, словно лопатой, двинул прикладом по голове растерявшегося крестьянина.
Бросив винтовку в снег, Шувалов бежал, словно заяц, прыжками, не чувствуя земли под ногами. Впереди оказался обрыв, в горячке Пётр сиганул вниз, съехал по склону в лощину, не помня себя, провалился в снег, скакал вдоль плетня подобно волку, уходящему от погони. Он слышал, что сзади стреляли, и в какой-то момент рухнул как подкошенный, но не от пули, а, как оказалось, от сабельного удара.
Не сразу Пётр почувствовал горячую кровь на лице: достал-таки бандит его шашкой! И тут он потерял сознание.