Тайна, приносящая смерть
Шрифт:
– Можно, – разрешила она с запинкой.
Варенье было клубничным, этого года. Варила его мама из того, что удалось набрать с огорода. Скудно плодилась в этом году клубничка, пожухла вся от жары. Получилось всего два литра. Мама разлила варенье в четыре пол-литровые банки, на капроновые крышки натянула красивые бумажные колпачки в виде старомодного капора с ажурными краями, перевязала атласной бечевочкой.
– Пускай на полке стоит. В подвал, что ли, опускать четыре баночки? А так красивенько получилось, как в рекламе...
Банки в ажурных колпачках с атласными бантиками
– Очень вкусно, – облизала столовую ложку, которой накладывала варенье себе в чашку, гостья. – Необычайно. Теть Маня варила?
– Да, она. – Саша легла щекой на стол, покрутила банку, принявшись рассматривать варенье на свет. Проговорила рассеянно, взяв в руки атласный шнурок: – Как думаешь, кто мог это сделать, Тань?
– Ума не приложу! – живо отозвалась она, даже про чай с вареньем забыла, будто затем и пришла – услышать от нее этот вопрос. – Я все эти две с половиной недели только и делала, что думала и думала, думала и думала! Ничего... Вернее, никто на ум не идет! На кого только не думала!
– И на кого? – Саша резко выпрямилась. – Давай, давай, не стесняйся!
– Ну... На тебя точно не думала ни разу. Может, вы из-за этого... – Таня мотнула головой куда-то в сторону окна. – И ссорились, но не до такой же степени, простите! Да и... Степаныч, когда меня в сотый раз допрашивал, заставил вдруг от пола отжаться.
– Оп-па! Чего это вдруг?!
– Состояние моей мускулатуры проверял, старый придурок. – Татьяна злобно прищурилась. – Спрашиваю, чего это я корячиться-то должна? Только посмеивается дурачком и командует, и счет ведет.
– Отжалась?
– Ну!
– И сколько раз?
Саша вспомнила, что сама на физкультуре больше десяти раз отжаться не могла, вот задание на пресс выполняла блестяще. А отжиматься было тяжеловато.
– Сколько! – фыркнула Таня. – Шесть раз!
– И что Степаныч?
– А ничего. Затылок потер, похмыкал. Спросил еще, идиот, а не притворяюсь ли я? Мол, могу запросто в школе проверить, какие оценки у меня по физкультуре были за это. Говорю, проверяй!.. – Таня снова вскочила из-за стола и принялась суетливо собирать с него посуду, тараторя без конца. – Молотил невесть что, Саш. Послушала бы ты его, умалишенный, ей-богу! То что-то бормотать себе под нос начнет.
– И что бормотал? Не про меня, нет?
– Да что ты! Твое имя даже всуе ни разу не упоминалось! – фыркнула Вострикова, закатала рукава черной велюровой олимпийки и живенько принялась мыть посуду: и ту, что освободилась после нехитрого ужина, и ту, что успела скопить Саша. – Что-то молол про то, что девушка не смогла бы... Да, точно! Палец вот так вот к губам приложил, глаза в пол уставил и хмыкает: девушка не смогла бы, тут мужские руки нужны... Хотя... И снова хмыкает.
– Мужские... – эхом за ней повторила Саша, пощупала свои руки, оглядела кисти, сильно растопырив пальцы, помотала головой. – Не скажи, Тань! У нас в классе учится Тамарка Сальникова, помнишь ее?
– Из соседнего Избищинского? Помню, как же. Такая вся ажурная, и
– Да. Так вот эта не нашей стати одноклассника моего на руках на спор поборола.
– Это кого же?! Господи, Тамарка Сальникова?! Да не может быть! – Таня развернулась от раковины, всплеснула мыльными руками, пена клочьями полетела во все стороны. – Ее же иначе как спичкой никто не звал!
– А спичкой ее тетки наши называли, им задницу коровью подавай! Так вот эта спичка имеет в руках своих такую силищу, что руку пожимать ей не каждый отваживается! А с виду фея, вот так вот. И все эксперименты Степаныча с отжиманиями этими и утверждениями, что только мужчина мог маму... так, все это дилетантство.
– Но он же не совсем дурак, – забеспокоилась Татьяна, выстроив целую пирамиду на столе из чистых тарелок. – Он же вот догадался, что я ничего плохого маме твоей не делала!
– Он и с тобой мог ошибиться, Тань, – спокойно парировала Саша и, видя, как нервно дернулась у той спина, поспешила поправиться: – Я не убийство имела в виду, а нечто другое.
– И что же?
Вострикова насупилась, раздраженно покусывая губу. Если честно, то она уже пожалела, что пришла именно к ней – к Саше. На какое, собственно, понимание она рассчитывала? О каком участии с ее стороны мечтала? Ну, подслушала сегодня, прячась в тени смородиновых кустов, случайно разговор двух своих соседок, которые громко переговаривались, пропалывая каждая свои картофельные борозды. Ну, узнала, что у всех теперь с легкой Лялькиной руки и языка на подозрении Саша, и что? Думала, что она примет Таню в гостях как родную, что все поймет, выслушав. А потом Таня, возможно, и поделится с ней своими соображениями. До чего-то она все-таки додуматься сумела, пребывая в добровольном заточении в собственном доме.
Размечталась, называется!
Нет, она, конечно, не выгнала ее, накормила, но смотрела все время на нее как ненормальная. Какой-то странный был у нее взгляд. И не болезненная надломленность так поразила Таню, тут-то как раз все было объяснимо, а нечто другое. Саша будто все время прислушивалась к чему-то или чего-то ждала. От каждого звука дергалась, как от удара, все время озиралась по сторонам, ежилась.
Странно она вела себя, очень странно. И участия, конечно же, никакого с ее стороны не было. Не верила она Татьяне, как старательно ни пыталась это скрыть. Да и с чего ей Татьяне сочувствовать, если она и ее мать были соперницами?
– И чего же ты имеешь в виду? – повторила свой вопрос Вострикова, потому что Саша снова запнулась и нервно дернула головой, оглядываясь себе за спину.
– С чего-то она лицо тебе расцарапала, не просто так из блажи какой-то, правильно? – Саша поежилась, будто замерзла, хотя в доме духота стояла неимоверная, окна все были закупорены, но шторы не задернуты. – Она стопроцентно пошла к тебе на разборки. Почему?! Зачем она пошла к тебе, если у нее было свидание? Он... Он что же, был у тебя в это время?!